Книги и библиотеки

Когда я сегодня вечером решила написать о первом дне конференции “Современный читатель: эволюция или мутация?” (10-11 ноября, РНБ), сосед по квартире включил телевизор. Шоу называется “Шесть кадров”. Через один-два эпизода - истории про писательство и читателей.
“Сейф стоял посередине комнаты и притягивал меня. Чтобы справиться со своим вожделением, я решил его вскрыть”, - вдохновенно пишет “явку с повинной” вор в отделении милиции. “Наркодилеры и мошенники пишут романы. У нас в тюрьме главное хобби - написание книг”, - вспоминаю цитаты из доклада Дмитрия Константиновича Равинского (о литературе, написанной заключенными-афроамериканцами о нелегкой гангстерской, уличной жизни и ставшей настолько популярной у нечитавшего прежде афроамериканского населения, что сам этот факт обернулся вызовом миссии американских библиотек).
А вот приходит мужчина в книжный и просит продать ему роман - очень советовали! - но помнит только, что в названии были слова “кровь” и “месть”. Продавец снимает с полок “Месть на крови”, “Месть за кровь”, “Кровавую месть” и т. п. Несколько растерянный покупатель припоминает перипетии сюжета: “… мужик попадает на зону … обокрал картинную галерею … спрыгнул с самолета без парашюта и жив остался”. “Спрыгнул с самолета и жив остался?” - продавец убирает один из томов. - “Остальные точно подходят”. “Тогда я возьму этот, с рыцарем на обложке, - берет наугад свою книгу удивленный читатель. - А там точно есть про самолет?” Вспоминаю доклад Натальи Борисовны Лезуновой о современном книжном рынке Петербурга (за чаем она сгустила краски и рассказывала об обнаруженных в магазинах книгах: одинаковые тексты, но разные обложки, названия и имена авторов).
Или вот девушка выбирает книгу, продавец подносит зеркало: “Лучше эту книжку взять… она словно создана для вас… стильно… и еще вот эту пестренькую”. К голубому костюму подходит! Как и к докладу Анны Сергеевны Степановой, сопоставившей четыре негативные стратегии жертв футурошока, о чем писал Тоффлер (стать “маленьким человеком” или специалистом, все подвергать ревизии или упрощать), и стратегии современного читателя в сопротивлении лавине современной книгоиздательской продукции (в год около 100 тысяч названий только по-русски, как-никак, учитывая “Месть без крови” и “Бескровную месть”). Я поняла, почему меня тянет то на труды по истории искусства, то на книги про Борна.
Вот ведь как: ученые дамы и мужи заседают на конференциях, а нечитатели, те, что берут в руки только книги по цветоводству и читают журналы о телепрограмме, не считая это чтением, смотрят телевизор и из него узнают, что что-то неладно с нашим книгоизданием, с литературой и чтением. Почему-то меня это и веселит, и обнадеживает. Или все совсем плохо?