Таинственная «Шоша»

Для этого проекта создатели спектакля выбрали оригинальную площадку – кинопавильон, в котором и декорации и зрительские места будут выстроены специально для постановки «Шоши». Осуществлена же будущая постановка будет на «народные деньги», деньги, собираемые по подписному листу.

Продюсер Лев ШУЛЬМАН (на фото) привлек к работе очень интересную профессиональную команду. Хореограф Лариса АЛЕКСАНДРОВА работает с актерами над этой постановкой с перерывами уже полтора года, а в ноябре к работе над проектом подключится один из лучших и знаменитых российских режиссеров – Владимир МИРЗОЕВ. Театральному зрителю он известен блистательными работами, осуществленными в ведущих театрах Москвы и Санкт­Петербурга (среди которых Театр им. Е.Б. Вахтангова, «Ленком», Театр им. К.С. Станиславского, Мариинский театр и др.).

Владимир МИРЗОЕВ:

Сначала кажется, что рассказанная Исааком Башевисом Зингером история молодого писателя по прозвищу «Цуцик» – это мемуары беглеца, а «Шоша» – это рукописная карта бегства от чудовищной, бредовой реальности, в которой с упоением режиссируют два параноика, Сталин и Гитлер. Но – бегства не в другую страну, не в Америку, например, что было бы логично, и даже не в «башню из слоновой кости», что было бы естественно для литератора. Лирический герой Зингера убегает в свою детскую полуфантастическую любовь к соседской девочке, которая навсегда осталась двенадцатилетним ребенком, словно не захотела жить в мире взбесившихся взрослых.
Вполне вероятно, что из «Шоши» мог бы получиться первоклассный фильм. Драматический спектакль? Вряд ли… Переложение на язык современного танца – может быть, несколько окольный, но самый привлекательный путь. Потому что «Шоша» – это загадочная вещь. Таинственная от начала до конца. И от постановщиков она требует, скорее, владения психоанализом, чем системой Станиславского. Мы с Ларисой Александровой как раз и намерены воспользоваться методом свободных ассоциаций.
Я питаю давнюю любовь к современному танцу. Я часто инкорпорирую в мои спектакли пару­другую фрагментов, которые при желании можно читать как постмодерн­балет. Хотя я не хореограф, но кое­что в этом виде искусства понимаю… Современный танец, в принципе, отторгает иллюстративность. Наша задача не пересказывать сюжет романа с помощью движения и музыки, но, скорее, найти поэтический эквивалент для ряда идей, образов, энергий, которые живут на страницах книги. При подобной метаморфозе, при квантовом скачке из одного вида искусства в другой, создатели спектакля должны вверять себя духу, а не букве автора. На мой вкус современный танец – искусство настолько эмоциональное, что любая эзотерика буквально падает тебе в рот и тает, тает в нем, как пломбир… Главное здесь, как в любви: сказать «нет» комплексу неполноценности, включить интуицию, не бояться собственных незнакомых ощущений.
В области танца мы отстаем от цивилизованных стран лет на тридцать, и дистанция эта с большим скрипом сокращается. Публику еще нужно воспитывать, убеждать, возбуждать – директорам не интересно такое сомнительное дело финансировать. Снимаю шляпу перед Львом Шульманом, продюсером нашего проекта, который понимает необходимость общих усилий по спасению ускользающей красоты, которая потом, естественно, спасет мир. На мой вкус, его затея поставить этот спектакль на народные деньги звучит вполне современно. Как­то незаметно наступил очень опасный момент в танцах интеллигенции и государства, когда власть предержащие хотят уверить всех (и, видимо, себя в первую очередь), что у них монополия не только на нефть и газ, но и на культуру. Если общество в это поверит, боюсь, оно сделает последний роковой шаг в пропасть, где живут одни лишь трупы: миф о самом человечном человеке, о самодержавии и народности, миф о прекрасной жизни в СССР и проч.

Лариса АЛЕКСАНДРОВА:

Жанр будущего спектакля – синтез современного танца и театра. То есть мы хотим, чтобы это была не только хореография, но и другие элементы, может быть, более привычные в драме… Танцовщики будут работать с режиссером, выполнять определенные смысловые задачи… Первые эскизы «Шоши» возникли полтора года назад, минут двадцать пять сырого материала. Но теперь спектакль неизбежно будет иным. Другая сценография, другая музыка, костюмы, режиссура… Мы, конечно, воспользуемся чем­то из прежних языковых наработок, но поскольку изменилось пространство, пишется оригинальная музыка, то наверняка изменится и лексика и сам стиль зрелища.