Нежность в погребе

В «Ночах Кабирии» Феллини молодая героиня без оглядки верила миру, который бросал, предавал, убивал. Представим ее все-таки выжившую, постаревшую, замотанную, в нашей битком набитой весенней электричке с помидорной рассадой на коленях. Те же безумные радостные глаза, только улыбка жалкая, и твердит она одно слово: «нежность, нежность, нежность...», пытаясь доказать что-то нам и себе, пытаясь верить из последних сил.
Коляда одевает сцену в черный траурный полиэтилен. Как не вспомнить обмотанные черным скотчем белые листы Кравцева – только здесь салфетки, набухающие от воды светятся инфернально синим, «железнодорожным» светом, и с первых минут не оставляет ощущение, что ничем хорошим эта случайная встреча в вагоне электрички не кончится.
В «Нежности» Коляда неожиданно жесток по отношению к залу. Если в других спектаклях он еще давал возможность смотреть на сцену как бы «со стороны», всегда оставляя спасительную лазейку для обощения («да, это про нас»), то теперь зрителю никуда не деться от самоидентификации. И дело не в том, что герои типичны – вовсе они не типичны – а в том, что эту потайную тетрадочку с заветным словом, главным словом прячет в самом дальнем углу погреба каждый, только никто не решается говорить об этом вслух, тем более – Ему (Сергей ФЕДОРОВ), первому встречному с туманным прошлым и сомнительным настоящим, как это делает Она (Наталья ГАРАНИНА).
Поначалу кажется, что актеры ведут роли на грани гротеска, но, втягиваясь в происходящее, вдруг замечаешь, что и дерганая пластика, и безудержные монологи – от чудовищного внутреннего разлада, в котором непонятно как умудряются существовать их персонажи – это тоже бьет в точку.
Обычно у Коляды театр, что называется, актерский. И здесь он вроде бы выводит исполнителей на первый план (да и как иначе – ведь их всего двое), но задает при этом жесткие мизансценические рамки, не оставляя значительного пространства для импровизации. То и дело режиссер прячет актеров за прозрачной стеной – от воды, взаправду льющейся из шланга, от зала – за традиционной массовкой. Актеры подчинены режиссерской задаче всецело – и, кажется, немного скованы этими рамками. Такое ощущение, что и Федорову, больше завязанному на оценку и Гараниной, с ее опытом актера-манипулятора не хватает пространства для «разгона» к финалу.
Мир бьет наотмашь, разухабистый провинциальный стриптиз, сопровождаемый идиотским смехом, потом и вовсе разнузданная оргия – в исполнении милых детских кукол, зайчиков, мишек... Сильные сцены, на грани фола. В этом мире сохранить в своем погребе самое заветное – невозможно. И все равно самое страшное ждет в финале.
Откровенно говоря, возникает даже некий протест: ну, нельзя так со зрителем, с актерами, жестоко это, не надо... Но это после. А пока идет последняя сцена (куда-то неожиданно исчезает весь реквизит, остаются только черные стены и комочки салфеток) вовлечение, сопереживание – неизбежны.
Жуткого монолога Федорова не переиграть – отсюда и рождается безысходность. В финале старого итальянского фильма Джульетта Мазина улыбалась, потому что вокруг был чистый и радостный мир. Откуда взять силы для того, чтобы сохранить свою веру среди этой грязи, этого ужаса? Или, может, и не осталось ее вовсе...

Автор: Алексей Вдовин. Фото: Коляда-Театр