Ирреальная реальность
или Драма молодых

Новой российской драме и ее адептам скоро (если уже не…) посвятят десятки монографий и диссертаций. Запахнет докторскими. Естественно, пока эта Драма будет в статусе Новой и драматургов не шибко убелит седина. А сам этот термин не новый, а, как у нас повелось, заимствованный, хотя и не напрямую. То есть пришлый по виду, но не по духу. Проще сказать, адаптированный. Приспособленный и связанный с тем, что, как любой новый …изм, традиционно пытается порвать с традицией.

Справедливо ли Новая драма упрекает нынешний театр в архаизме по форме, стилю и языку, и не ударят ли эти обвинения по ее собственным болевым местам? С этим предстоит разбираться еще долго. Во всяком случае, Новая драма ищет и пытается занять свою нишу, она напряженно размышляет о театре вообще, и, в частности, о себе, пытаясь в рамках собственного, еще не вполне определенного жанра поймать себя за хвост. Посмотрим, как это происходит в пьесах призеров Пятого Международного конкурса драматургов «Евразия­2007».

Одна из особенностей новой драмы – это обыгрывание самих основ драматургии, то есть рефлексия жанра и направленность этой рефлексии на саму же себя. Не случайно среди героев встречается немало драматургов, писателей и журналистов – почти клинических мазохистов. Причем занимаются этим «садо­мазо» молодые драматурги как будто умышленно, для собственной же репутации. Они вкладывают в уста своих персонажей рассуждения о том, какая должна быть современная пьеса, полагая, что глубокие и острые мысли самих же их пьес как будто не касаются.

Пройдемся по горячим следам. В пьесе «Горячая точка» Д. БАЛЫКО (Минск) «История 6» как раз и построена на не чуждых драматической прозорливости диалогах­высказываниях героев, собравшихся на «полуночные посиделки по поводу премьеры режиссера Пронина». Там виновник торжества выдает сходу перл прямо в духе Н.Коляды: «В театре все жестко, как в тюрьме или песочнице детского сада». Далее тема современной драмы концептуально развивается героем – Копытиным: «Драматургия – это искусство конфликта, разлома, разлада, раскола. Здесь люди схлестываются в жесточайших схватках; время ломает человека, а человек – время. Здесь рушатся и сходятся целые пласты жизни, целые идеологии. Здесь вечно что­нибудь умирает в ужасных мучениях и возрождается вновь…». И ведь, повторимся, жаль, что это явно авторское суждение нельзя отнести к самой же пьесе автора.

Интриги и фабулы в пьесах призеров остаются где­то на дне речевых потоков персонажей. Сюжеты – в основном, драматичные, большей частью представлены рассказываемыми персонажами историями, то есть прозаическим нарративом. Здесь показательна упомянутая «История 6», особенно авторские ремарки: «Драматург расположил истории в соответствии с хронологией и собственной картиной мира» или «правдивые зарисовки с натуры». А, например, «Дневник шахида» А.МОЛЧАНОВА вообще представляет собой разросшуюся переписку двух героев по электронной почте. Конечно, любопытен и весьма актуален сюжет пьесы П.КАЗАНЦЕВА и Я.ПУЛИНОВИЧ «Мойщики» о том, как таскать продукты из супермаркетов, не заплатив. Трагикомичен конфликт между рабочими и администрацией треста в пьесе Г.ЕГОРКИНА «Путем прямого голосования». О сюжетах пьес, получивших первые призы, скажем отдельно. И, тем не менее, интрига большинства пьес в итоге сводится к одному: как все это поставить и сыграть?

Современная драма вообще зачастую обходится без многих традиционных технических приемов, из которых обычно строится фундамент пьесы. К примеру, молодые драматурги игнорируют систему пространственно­временных координат, традиционный этикет «знакомства» персонажей между собой, и, следовательно, со зрителем. А это предполагает то, что герои, как говорит Николай КОЛЯДА, «на первой же странице называли бы друг друга по именам, чтобы публика с первых реплик примерно знала, с кем имеет дело – с Машей, Васей или с Полонием, и втягивалась в игру. Кроме того, любая пьеса – традиционная, классическая, хоть какая авангардная – по идее, должна сразу же показывать ситуацию, обстоятельства действия, будь то похороны, свадьба или проводы в армию».

Словарь имен персонажей в пьесах разнообразен до чрезвычайности. Это и просто безымянные – Первый, Второй у Б.ШИРИБАЗАРОВА в «Прощай, Маньчжурия», его же солдатские кликухи – Рыжий, Султан. Он, Она, Мужчина – в «Мойщиках» П.КАЗАНЦЕВА и Я.ПУЛИНОВИЧ. Мудреные, с какими­то немыслимыми контаминациями инородных корней, фамилии у Г.ЕГОРКИНА в пьесе «Путем прямого голосования»: Мозерфакер, Шарикоподшипникявичус. В компании двух последних (естественно, плохих героев) есть некто Пенистый, – уж точно происходящий не из пены. И почему бы Г.ЕГОРКИНУ не назвать их просто – Ебтуматьев, Шариков (пардон, Шариков уже был) или Мудаков, ведь авторский замысел был бы понятней и, может, смешней. А так эти фамилии – малоговорящие, а если и говорящие, то о слабом чутье родного языка.

Мотивы, темы. Если сюжеты пьес­призеров пересказать хотя бы вкратце не представляется возможным, то остановимся на мотивах. Весьма распространен мотив отчаяния, безысходности. В русской литературе он предельно выражен в знаменитом «когда уж некуда идти» Достоевского. Вот и в пьесе «Дневник шахида» он тоже мелькает, хотя с некоторыми оговорками. Да не с некоторыми, а с изрядными. Вчитаемся: «Я много думал… бедность, она вообще способствует мыслительной активности. Когда дома нет телевизора, когда нет денег, чтобы куда­нибудь пойти, чтобы купить фильм на DVD или какую­нибудь книгу… И еще не надо сравнивать меня с Раскольниковым. Типа, сидел в своей каморке, придумал теорию и убил старуху процентщицу и сестру ее Лизавету топором. У меня другая теория. Он все хотел узнать, тварь ли он дрожащая или право имеет. Хотел и боялся. И когда понял, что тварь, дальше ему уже все равно было – хоть на каторгу, хоть в петлю. А я сразу говорю, чтобы расставить все точки над «е»: я – тварь дрожащая...».

Действительно, как жить, если нет ни DVD, ни книги, а сам я – «маленький солдат на своей маленькой войне». Вот и ключ к действию. Пора офис взрывать. Вообще этот десятистраничный «Дневник» – просто кладезь мотивов, которые циркулируют по разбираемым пьесам. Например, чисто русский мотив правды: «я часто думал о том, с чем можно сравнить правду. С горным хрусталем. С чистотой родника. С голубым прозрачным небом. И, наконец, я понял, что правда – это кусок говна. Если ты хотя бы один раз к нему прикоснулся, ты уже никогда не отмоешься от этого запаха». Бомбила в пьесе Л.АНДРОНОВА «Монологи о карме успешности» заявляет: «Мир сам по себе – одна большая иллюзия. Обманка. В нем все не так. Везде подтекст. Если Правда – вполне объективная вещь, скрывается под хламом субъективности, о чем можно говорить?». К нему примыкает мотив разоблачения. Так, в «Монологах…» рассуждая о сообществе людей, о том, что их связывает, Студент представляет некоего Васю, «который всеми рулит», будь он хоть «лучший в метании табуреток» или в «художественной игре на унитазах». Мотив пророчества. Тот же Бомбила вопиет: «Апокалипсиса не будет! Не хрен ждать его. Он уже давно в наших душах». Есть и более традиционные мотивы (чеховской) скуки, ревности, характерный для питерцев и москвичей мотив бездушного города, одиночества и т.д. Но практически во всех пьесах господствует мотив разоблачения.

Язык. В целом язык пьес­призеров «Евразии 2007» – крайне эклектичен. Кроме того, переполнен фантазиями авторов в поиске и изобретении новых слов и выражений, которые вставляются то под видом неологизмов, то современного жаргона. К примеру, у Дианы Балыко героиня Женя отвечает своему дружку: «Слушаю тебя внематочно», она же в переполненном автобусе видит «утрамбованные головы» (?!). Замысловато отвечает на наставления отца Студент из «Монологов…»: «Мне эти былинные напевы остодристили». Масса блатных и матерных присказок.

«Один раз – не пидорас», – так «бедный» шахид оценивает свою адскую затею; из диалога двух солдат – Первого и Второго (который внезапно обнаруживает в себе поэтический дар) в пьесе «Прощай, Маньчжурия»: «Второй. Я обниму руками небо, втяну в себя его дыханье…//Втяну ветра и свод зеркальный, что отражает мирозданье… Первый. (изумленно) Ни х..я себе»; из диалога в пьесе «Глиняная яма» О.ПОГОДИНОЙ (Сергуня добивается расположения Милы, ревнуя ее к Рустаму): «Сергуня: Чего там у этого черножопого, турнепс по колено? Так и у меня не маленький, я тебя не хуже ублажить могу. Мила: Завали е…ло, понял? Сергуня: Ух ты, баба­огонь. Нравишься ты мне. Это по­нашему. Мила: Ну и пи…уй по холодку». Ну, и так далее.

Есть, впрочем, еще более существенный момент, касающийся языка современных пьес (да и не только их). Это стремление авторов к натурализации. То есть к живой, разговорной речи. К языку улицы, толпы, языку необработанному, естественному и непринужденному. Однако нет ничего более искусственного и неестественного, чем попытка быть естественным. Это заметили еще мастера дзен, но почему­то не замечают современные драматурги. Как Достоевский ругал Лескова за его «слишком народный язык», какие неудачи настигали Гоголя, когда он ходил подслушивать крестьян с блокнотиком, а потом пытался вставить «живую речь» в свои произведения! Не вставлялась.

Компьютерная реальность занимает в современных пьесах уже значительное место. Студент в «Монологах…» разворачивает значение Интернета в глобальные экзистенциальные метафоры. Поначалу его, как и любого посетителя, привлекают «всякие прелести», которые там можно «пощупать». Но затем его исследования сети становятся глубже. Читая форумы, он словно окунается в людские судьбы, делая умопомрачительные выводы: «Интернет безграничен! Безбрежен. Но двинуться с места ты не можешь… Интернет может быть идеальной тюрьмой, потому что может, и все. Ты думаешь, что можешь свободно высказываться и писать… ты не сомневаешься, что можешь попасть в любую точку планеты, а на самом деле не отрываешься от стула. Ты уверен, что можешь получить любую информацию. На самом же деле ты не прочитываешь и одного процента от того, что мог бы прочитать. С Интернетом общество может преобразиться, а может и умереть. Потому что группы по интересам – это не общество. Это виртуальные гетто…».

И как прикажете жить в этой «идеальной тюрьме»? Как «развиртуализоваться», по выражению шахида, и просто жить? Эти безответные вопросы витают по многим пьесам, и они симптоматичны и требуют отдельного разговора.

Диалоги. Речь. В большинстве пьес­призеров диалоги не имеют четко выраженной коммуникативной структуры, даже самой элементарной: вопрос – ответ, не говоря о внутренней, скрытой мотивировке каждой реплики. Соответственно, многие из них выглядят голыми, без­ответными, какими­то выпяченными высказываниями, чудовищно разросшимися и плохо связанными между собой. Собственно, их даже репликами­то назвать трудно, ибо они не провоцируют и цепляются друг за друга, замыкаясь в своей монологичности. В этом плане очень показательны «Дневник шахида» и особенно пьеса «Монологи о карме успешности», название которой говорит само за себя. Вот что сказал о ней Николай КОЛЯДА: «Пьеса имеет отношение к такому явлению как Verbatim. Это своеобразный прием, который я, честно говоря, не люблю, когда авторы напрямую записывают на диктофон разговоры каких­нибудь там шахтеров или лесбиянок на зоне и затем используют этот материал почти без всяких изменений. На «Евразии­2007» мы читали одну такую пьесу страниц на сорок, хотя оставь из нее десять, и то было бы тяжело слушать. Называлась она «Профессия – Ленин», и там девушка просто записывала на диктофон речь человека, который изображал Ленина, стоявшего возле Красной площади. Мне кажется, это не имеет никакого отношения к театру. Прежде всего, потому, что ее нельзя поставить, ее невозможно предложить артистам, поскольку они привыкли к тому, что за каждым словом стоит какое­то действие. В общем, даже интересные в идейном плане «Монологи» персонажей пьесы можно было бы сократить на две трети, и тогда смысловые линии сошлись бы куда более органично».

С этим трудно не согласиться. К примеру, что в «Монологах» делают герои? Курят, идут, едут в машинах, разглядывают прохожих, «контрольно» давят чинарики. Под занавес можно врезаться «в опору железнодорожного моста». Взорвать вместе с собой офис, как это делает шахид. Почить в божьей благодати, как «Святая блаженная Ксения Петербургская» В.ЛЕВАНОВА. Впрочем, об этой пьесе, получившей первый приз в номинации «Большая сцена», несколько слов отдельно.

Здесь просто пахнет действом. Именно действом, а не действием, которое становится все более зримым по ходу чтения. Трудно, правда, представить, как инсценирует ее Фокин, но наверняка найдет режиссерское решение, раз уж взялся. И все­таки, какие здесь могут возникнуть препятствия? Во­первых, соответствовать необычной структуре пьесы, которая состоит не из традиционных действий и явлений, а из «клейм». А суть ее в целом можно свести к духовной эманации героини – Ксении, пережившей смерть мужа – Андрея Федоровича.

Текст странного шедевра ЛЕВАНОВА очень сложен, труден для восприятия благодаря своей насыщенности и прямо­таки вавилонскому столпотворению языков, многоголосья реплик, не обозначенных, кстати сказать, конкретными носителями. Это разномастный народный хор с различными модуляциями, площадными выражениями, диалектами – в общем, самыми невероятными языковыми «портретами». И как будет звучать на сцене все это многоголосье, сказать трудно, но, во всяком случае, это представимо.

Теперь – к приятному. Что понравилось и, скорей всего, вызовет положительную реакцию у будущего зрителя постановки пьесы «Глиняная яма» О.ПОГОДИНОЙ. Текст этой пьесы словно пахнет свежим огурцом, а не подкисшей пародией на производственную тему. В чем ее прелесть? В том, что в ней каждый голос звучит со свойственной персонажу интонацией. Что почти каждая реплика в ней возникает «c оглядкой» на предшествующую, и даже в звучащем (крайне редко) мате есть какая­то органичность. В этой пьесе все ясно и прозрачно (несмотря на неожиданный финал), начиная с основной темы – несчастливая судьба двух сестер, влюбленных в молодого, смазливого, надо полагать, и циничного «хачика» Рустама. Понятно, что он любит не сестер, а их тела, к которым, как водится, быстро охладевает. Постепенно сестры – Галя, затем Мила – становятся для него в прямом смысле преходящими. Зато непреходящи деньги, и в этом он – тип рыночный.

Глиняная яма – с одной стороны, конкретное место в гараже, где он назначает свидания; с другой – символ падения (a la «Яма» Куприна). Очевиден и актуален в пьесе «национальный вопрос». Вот что сказал об этом Николай Коляда: «Эта пьеса действительно очень хорошая, и я всячески ее рекомендую. Наверняка ее скоро поставят хотя бы из­за тематики, которая теперь носится в воздухе. Она, мне кажется, идеально подходит для маленьких городов, где люди будут смотреть ее, раскрыв глаза. Написана «Глиняная яма» грубо, но актерам в ней сразу все ясно, кто есть кто, и каждый характер подчеркнут одним ярким цветом. Причем там нет языка живой улицы и все персонажи разговаривают выдуманным, театральным языком, хотя он и подстроен под сегодняшнюю речь».

Думается, пьеса О.ПОГОДИНОЙ получила первый приз в номинации «Свободная тема» далеко не случайно. А чтобы максимально выразить свое отношение к остальным призерам, мы в очередной и последний раз призовем на помощь Николая Коляду: «Среди современных пьес и пьес­конкурсантов «Евразии 2007» пока не встретилось такой, о которой можно было бы сказать: положи ее на суфлерскую будку, и она сама сыграет. В основном, невзирая на заметный потенциал авторов­драматургов, это какие­то еще эксперименты, где, конечно, присутствует и критика нынешнего общества, и знаки времени, кровь и любовь, конфликты и столкновения персонажей – представителей разных социальных групп. В общем, что­то такое современное, но в чем не хватает дыхания на большую дистанцию, чтобы пробежать ее и не задохнуться».

Что тут добавить? Может, все­таки пока не хватает?