Первый и единственный после 16-летнего отсутствия в России концерт знаменитый дирижер Дмитрий КИТАЕНКО дал в Свердловской филармонии. Вечер с Уральским филармоническим оркестром (исполняли великих австрийцев: «Линцскую» симфонию Моцарта и Девятую Малера) стал одной из главных кульминаций сезона. В прошлом главный дирижер Московского музыкального театра им. Станиславского и Немировича-Данченко и художественный руководитель симфонического оркестра Московской филармонии, народный артист СССР, профессор Консерватории Китаенко с 1990 года живет на Западе и гастролирует по всему миру.

За эти годы я возглавлял несколько коллективов, 6 лет был главным дирижером Оркестра Франкфуртского радио. Работал в норвежском городе Берген, история оркестра которого, по­моему, перевалила за 250 лет, за его пультом стоял сам Эдвард Григ. Работал в Копенгагене с оркестром датского радио, в Берне с филармоническим оркестром. И большое­большое количество гастролей: Америка, Англия, Франция, Германия, Австрия, Италия, Испания…

Я решил немножко передохнуть от шефских забот. Было много предложений, но меня они не очень интересовали. Не предоставляется такой вот идеальный вариант, как здесь, в Екатеринбурге: директор филармонии и главный дирижер, работающие в полном контакте и, конечно, губернатор, патронирующий оркестр. Такой треугольник трудно найти.

Я думаю, все должно присутствовать. Полководец – да, надо принимать на себя какие­то ответственные решения, как я говорю: лучше хирургическая операция, чем длительное терапевтическое лечение. Быть посредником между оркестром и публикой – да. Но двумя словами я бы определил профессию так – интеллигентность и интеллект.

Она как­то поддерживается, я вообще специально на себя не давлю. Делать 50 приседаний или отжиманий, душ ледяной, – нет. Я все делаю по внутреннему желанию. Катаюсь на лыжах, на горных и на кросс­кантри, но не как сумасшедший. Люблю велосипед. Но больше всего, когда выдается свободное время, люблю гулять пешком. И молчать. И в этот момент, как ни странно, вдруг могу решить: как какое­то место в какой­то симфонии должно получится. И когда прихожу домой, фиксирую в партитуре.

Только в результате неудачных опытов и встреч с режиссерами. Раньше у нас было по­другому – дирижер с первых дней был вместе с режиссером, художником, мы принимали макет, дирижер выбирал состав певцов. Сейчас дирижер приезжает максимум за две недели до премьеры. Состав назначен дирекцией, у режиссера свой концепт, художник нарисовал нечто свое, и входить во все это лишь каким­то звеном – мне непонятно, зачем.

Я очень мечтаю поставить «Огненного ангела» – и именно с русским режиссером.

Я сейчас затрудняюсь ответить, потому что не знаю жизнь российских театров. Думаю, что у меня может просто не получиться.

Да, в работе я достаточно самоорганизован и требую невероятной организованности от всех, кто меня окружает в этот момент и в этот период.

Сейчас я резко ограничил, у меня примерно 80 концертов. Раньше было больше. 80 – это тоже много, и я хочу уйти в зону 60­ти.

Это зависит, прежде всего, от контакта, который вдруг может установиться или нет. Я вспоминаю одного известного дирижера, уже ушедшего из жизни. Он приехал в один оркестр, тоже известный, сел за пульт и 10 минут, как говорится, «зондировал почву», а потом положил палочку и сказал: «Я думаю, что у нас с вами ничего не получится». Понимаете? Вот я думаю, что в этом честность невероятная, если нет контакта. Я никогда не бросаю палочку и не обижаю артистов оркестра, но иногда бывает так, что дипломатический диалог – есть, но более тесного сотрудничества не получается.

Период ухаживания продолжался примерно 3 года, так получилось, что гастроли Уральского оркестра были территориально недалеко от моих. Мы встречались с директором Свердловской филармонии Александром Колотурским и Дмитрием Лиссом, он был студентом у меня в Консерватории, вели переговоры. И я как­то сказал: «Так не может быть. То, что вы мне рассказываете, – что­то нереальное, я должен проверить это сам».

Я прилетел в город, в котором был последний раз в 80­м году, я помню эту сцену, этот зал. Но сейчас я почувствовал, что филармония совершенно другая, дух другой. Оркестр поразил меня на первой же репетиции: серьезная, спокойная, деловая, профессиональная атмосфера – каждый на своем месте. И мы прочитали всю эту огромную махину Малера с начала до конца, что само по себе невероятно, на первой репетиции! Ну потом, конечно, я взялся за пылесос, и мы начали работать, мощно, я бы так сказал, все время поднимаясь на другую качественную ступеньку.

Кому­то может показаться странной ассоциация – Моцарт и Малер. Я хотел взять программу для Уральского оркестра по максимуму, потому что я много слышал о нем. Моцарт – вершина трудности и легкости, и я поражен, как музыканты его играли. А Девятая симфония Малера – последняя, в ней очень ощутимо расставание с жизнью. И я подумал: «Бурного и шумного окончания концерта я не хочу, потому что приехал в город, в котором погибла царская семья». Мне хотелось не впрямую, но как­то выразить свое отношение к этим страшным событиям.

Невероятная эмоциональность! Вот то, что отличает вообще русские оркестры от прагматизма и холодка западных коллективов. У них и музыка такая, в общем, довольно рациональная. А у нас же как Рахманинова возьмешься играть, распахнешь окно – аромат сирени тут же пойдет!

Да, есть проблема: это зал, сцена, она мала для оркестра, музыканты соседних групп просто не всегда хорошо слышат друг друга, и это накладывает дополнительный стресс и дает напряжение. Я думаю, что этот оркестр в других залах, находясь на гастролях, звучит совершенно иначе.

Вот, понимаете? Нужен другой зал, потому что оркестр давно перерос этот зал, в котором они должны сейчас работать, и это им не помогает.

Повторю, в каждом зале оркестр звучит по­другому. Если в этот зал посадить венских филармоников, то я не думаю, что это будет «нечто». А вот если посадить ваш оркестр на сцену Венской Филармонии – Мюзикферайн, то это произведет невероятное впечатление мощи, красоты и эмоциональности. УАФО можно поставить вровень с оркестрами такого класса, как Оркестр Штутгартского радио, Оркестр Берлинского радио. Уральский оркестр намного выше, чем, допустим, оркестр Осло­Филармоник. Но вообще с этими рангами надо быть осторожнее…

Я вообще поразился тому, что Малер, а ведь это не самое известное сочинение для публики, был воспринят ею замечательно. Это говорит о ее высоких потребностях, и, конечно, о том, что отличает русскую публику, от, скажем, американской. Ну просто никакая, можно сказать, там публика. Хлопают много, свистят, кричат, но – никакая.

Они другие. Публика, которая приходит в наши залы, мне кажется, приходит работать. А там приходят посидеть, поглазеть, рассказать, что он там был, может, даже переговорить с кем­то о делах. У нас еще, я думаю, публика не так отравлена рекламой, как там. Там, в общем­то, идут на картинку. Вот если завешен весь город рекламой Джесси Норманн, значит «Мы должны пойти». А как она будет петь? Это уже неважно. А здесь! Играли бы мы, оркестр, не так вдохновенно, как вчера, и зал бы это тоже почувствовал. Вот в этом разница. В Японии – похлопали, похлопали, раз – и тишина. Аплодисменты – это не итог концерта. И аплодисменты, и ладошки – они разные. Вот русские ладошки – они идут от сердца с благодарностью. А там ладошки – «слава Богу, закончили. Ну, пошли».

Я могу сказать, что есть потребность чисто эмоциональная, просто нет конкретных вариантов. Почему я не играю в Москве, в Ленинграде? Я не могу приехать, когда мне говорят: «Приезжайте через три месяца», – у меня все расписано до 2009 года. А долгосрочное планирование еще не вошло здесь в норму жизни.

Нет, я человек русской культуры.

На трех.

На русском. За эти годы, что я жил не в России, я сыграл столько русской музыки! За последние годы я записал к юбилею Шостаковича с оркестром кельнского радио все его 15 симфоний. Для меня это был невероятный этап внедрения этой атмосферы в немецкий оркестр – за два года записать весь цикл! Это очень большая работа. Я думаю, что каждый крупный музыкант обязан исполнить все симфонии Шостаковича и прожить жизнь этой страны тех лет, особенно если он из России. Магнетизм музыки Шостаковича огромен, причем это подвластно только музыкантам, которые не думают о технических проблемах. Вот Десятая симфония Шостаковича начинается – белый снег, Сибирь, дорога… И вот нижние струнные – идет эта бесконечная вереница… Мой отец десять лет был в лагерях, невинный. Как я могу это не ощущать?

Безусловно… После концерта, не спал почти всю ночь, потому что такие концерты остаются в памяти надолго. Если говорить об эмоциональной отдаче оркестра, трудно предположить, чтобы это могло быть лучше. Такого единого порыва сердец добиваешься очень редко. Я думаю, что такого концерта у меня еще долго не будет.

Беседует Лариса БАРЫКИНА

[назад] [главная] [следующая]