Группа «Урфин Джюс», в отличие от многих других групп – по­настоящему звездная команда. Обычно в группе есть некий лидер и подыгрывающий состав. А у нас три человека – и каждый представляет, из себя глыбу, законченную творческую единицу. Кроме того, это была гениальная концертная группа. Мы на сцене играли втроем, без всяких компьютеров, а так до сих пор немногие решаются выходить на сцену. И прекратили мы свое существование в момент расцвета творческих сил, на пике формы, так редко кто делает.

Когда почувствовал, что рок­музыка стала только этапом в моей жизни. Ведь, помимо нее, меня интересовали и симфоническая музыка, и музыка для кино, и музыка для театра. Я к тому времени закончил, музыкальное училище по классу джазового фортепиано, поступил в консерваторию по классу композиции. Замыкаться в рамках группы было уже невозможно.

Эксперименты с театром начались в 86­м году. Я тогда работал с группой «Кабинет», и нас пригласили в театр музкомедии для работы над спектаклем «Конец света». Мы, на тот момент первые в Свердловске, поставили спектакль с «живым» рок­коллективом на сцене, сделав его полноправным участником действия. А в 2003 году меня вновь пригласили в нашу музкомедию для работы над новым спектаклем – «Храни меня, любимая». Мне везет на интересные и сложные творческие задачи: там необходимо было соединить три музыкальных пласта – довоенный, военный и современный. И, когда я углубился в тему, то оказалось, что до войны вся наша страна бредила американским джазом. Доступны были и музыка, и партитуры – оказывается, весь этот «золотой век» джаза мы переживали одновременно со всем остальным миром! И Утесов, и Цфасман – брали идеи напрямую, из первоисточника. Когда началась война – ситуация немного изменилась, но, в принципе, раньше все было так же, как и в наше время – когда мы слушали Биттлз, Роллинг Стоунз и росли на этих песнях. Обычно музыкальным фоном к большинству спектаклей, фильмов о войне становятся военные и послевоенные песни. А это неправильно. Нам был интересен взгляд на войну глазами человека сегодняшнего поколения. Современный взгляд на войну, который и останется в истории. И в этом спектакле мы постарались заложить основу. Кирпичики того ощущения войны, которое останется у последующих поколений (за работу композитора­постановщика в спектакле «Храни меня любимая» Свердловского театра музыкальной комедии Александр Пантыкин был удостоен премии «Браво!» – ТС.)

Дело в том, что музыкальный театр, на сегодняшний день, представляет собой синтетическое искусство, он вбирает в себя все существующие жанры в музыкальной культуре. И джаз, и мюзикл, и оперетту. Потому мне и нравится заниматься музыкальным театром – это эпицентр развития музыки. И не только музыки – здесь и современная живопись, и современная литература. Музыкальный театр – это своего рода культурный авангард.

Основными авторами мюзикла «Красная стрела» являются Анжела и Макс Дмитриевы (Макс Дмитриев – музыкант, композитор, лидер группы «Фавориты Екатерины» – Т.С.). Они авторы либретто, текста, музыки. Они сами написали пьесу, сделали декорации, провели кастинг. Я им помогаю как директор студии, где проходит запись, и участвую в проекте, скорее, консультативно. Мне интересно, чем это закончится, поскольку это все­таки не совсем мюзикл, это скорее зонг­рок­опера. Там фактура зонговая, нет, как таковой, музыкальной драматургии, но песни, сам музыкальный материал, совершенно замечательные.

Сейчас я работаю там над спектаклем под рабочим названием «Силиконовая кукла». Автор либретто – Константин Рубинский, я пишу музыку. Это современный спектакль, героям лет по 15­16. Конфликт поколений, взаимодействие виртуального и реального миров. Мы обратились к этой теме, потому что этого, фактически, не делал еще никто – в музыкальном театре. Интересно работать над свежим материалом, идти нехоженными тропами.

«Фигаро» Димы Белова – это очень сложная махина. Я считаю, что в нем много талантливых догадок. Именно догадок – для меня это спектакль с потрясающей россыпью идей. Идей связанных с развитием современного искусства, виртуальной игры. И в нашей новой работе – там тоже есть взгляд на эту проблему, наше отношение. Это очень интересный вопрос – существование человека в виртуальном мире. Его сейчас любят, там играют свадьбы, даже занимаются сексом – нет того, что было бы в нем невозможным. Реальный мир пока побеждает, но в сознании людей эта тема, это соперничество будет все сильней и сильней звучать.

Я всегда пишу про себя, и, в первую очередь, пытаюсь найти тему, меня волнующую. И вся моя музыка – про меня, вся она, фактически, автобиографическая. Для меня это – самый естественный путь. Я ведь человек самодостаточный, как только углубляюсь в какую­то проблему, то сразу обрастаю массой дополнительной информации, кроме того, в моем окружении колоссальное количество людей – интересных, толковых. Друзей, с которыми просто интересно общаться. Возможно, поэтому у меня не было практически ни одной проходной работы.

Мне – да. В Екатеринбурге меня просто достали уже. Нет, я серьезно. В какой­то момент рейтинг стал обязывать, на меня стали вешать много общественно­политических дел. Если я здесь живу, я ведь как­то должен в этом участвовать? Кроме того, мне приходилось много времени тратить на содержание своей студии. А стоило перебраться в Москву – сразу освободилось масса времени. Да и потом, за последние несколько лет перед переездом у меня было столько заказов из Москвы, что просто надоело ездить туда­сюда. Я снял там квартиру и стал жить.

Работа с Астраханом началась в 1986 году. Это был спектакль свердловского ТЮЗа «Три пишем, два в уме». После этого он начал заниматься кино – и там у нас пошло­поехало...

– Конечно, особенно сейчас, когда начинает нарождаться настоящее продюсерское кино. Человек, который находит деньги для того, чтобы снять фильм, становится главным, это естественно – он нанимает режиссера и диктует, какой должна быть литературная основа, он же находит композитора, других исполнителей. А в театре первый человек – по­прежнему режиссер. В этом принципиальное отличие кино от театра. И сама работа композитора совершенно разная.

Кино для многих композиторов – чуть ли ни единственный заработок. И я до сих пор в этом участвую на общих основаниях, я всегда борюсь. Это не работа на заказ. Прежде всего, чтобы попасть в кино, нужно уговорить продюсера взять тебя на этот проект. Продюсер говорит: вот тебе материал – покажи, что ты по этому поводу думаешь. Идет конкуренция идей. Так даже интереснее. А в театре – плотная работа с режиссером от начала до конца. Самое главное, о чем должен думать театральный композитор – о том, что жизнь спектакля начнется уже после того, как он закончит свою работу. Двух одинаковых спектаклей не бывает – поэтому нужно написать такую музыку и в такие места ее поставить, чтобы артист мог ее использовать в своей работе. Нужно уметь это предвидеть.

Я всегда прошу перед началом работы посмотреть проект сценографии. Вот, «Дульсинея Тобосская» в ТЮЗе, последний мой спектакль. Актер сидит на сцене лицом к залу. В определенный момент пространство открывается и за спиной у артиста возникает огромный пустой зал. Мы включаем музыку оттуда, отсюда, из­за спины зрителя. Одна и та же музыка звучит по­разному. В одном пространстве она может прозвучать как правда, а в другом – как ложь. И очень важен замысел режиссера – про что ставим. Вот пример: чеховскую «Чайку» ставили миллион раз. Но никто не учитывает определение жанра, данное автором – комедия. Это задача для композитора, поскольку главное свойство театральной музыки – передать авторское отношение к материалу. Анатолий Праудин сделал спектакль по пьесе Горького «Дачники». Он назвал его «Чудаки» и поставил его совершенно по­чеховски. Толя Шубин оформил сцену, как крокетную площадку. Три вида ворот – маленькие, для крокетных шариков, побольше, как двери, через которые люди проходят и совсем большие, охватывающие весь театр. А что могут люди делать на крокетной площадке? – прыгать, как шарики! Я написал такой веселый канкан, нелепый танец, ногозадирание. И канкан, подчеркивающий шарикообразное движение человеческих судеб, стал у нас трагичнейшей музыкой. Музыкально мы остались в жанре комедии, а эффект получился обратный, как у Чехова.