Наверно, у бога Театра под рукой всегда найдется список ролей и наиболее удачных претендентов. Время от времени он поручает своим «региональным представителям» разыскать понятливого постановщика, тот в свою очередь просит завлита срочно найти автора и текст, где есть персонаж, который как нельзя кстати подходил бы местному актеру, у которого к тому же скоро юбилей…

Благодаря такому – ненавязчивому – божественному промыслу в сентябре на малой сцене ТЮЗа и прошла премьера спектакля «Академия смеха» по одноименной пьесе современного японского драматурга в постановке Валерия РУБАНОВА. Иначе как объяснить, откуда взялся не слишком известный Коки Митани, в пьесе которого всего­то два персонажа, но один из них – Цензор – прямо­таки идеально подходит для бенефисной роли Владимира КАБАЛИНА? Что в этой роли он – стопроцентный японский офицер, патриот, занимавшийся «до недавнего времени рабочим движением в Маньчжурии» и мечтавший о мировом господстве империи, хотя на момент действия в пьесе слегка пониженный в статусе.

Итак, Цензору сорок лет. Он офицер службы безопасности отдела цензуры Токийской полиции. К нему приходит некий Автор (И.АНДРЮКОВ) драматург, пишущий для театральной труппы «Академия Смеха», за разрешением на постановку «Ромео и Джульетты». Но не оригинала трагедии Шекспира, а «комедии», написанной им самим. Вот и завязка, теперь взглянем на сцену. Она по­японски, и по характеру Цензора аскетична. Это его рабочий кабинет. На заднем плане из полутьмы со своего портрета сурово смотрит в зал японский император. Чуть ближе к зрителю – массивный письменный стол, под стать ему – «вольтеровское» кресло. Настольная лампа, по углам папочки с бездарными, надо полагать, пьесами. Ручки, карандаши, – в общем, все для неблагодарного труда цензуры. В правом углу радиоприемник, из которого изредка проскакивают обрывки то советской песни, что­то вроде «Вначале ветер…», то французского шансона, то лающей речи Гитлера. Это – знаки времени (в тексте пьесы оно четко датировано – «осень 1940»), когда «весь мир (и в том числе Япония) сошел с ума». Наконец, в центр с потолка – как «в приемной» следователя – спускается висячая лампа, освещая привинченный к полу стул, в чем с некоторым ужасом убеждается Автор, когда первый раз переступает порог «жилища» Цензора и пытается усесться поудобнее.

Основной темой разговоров и сюжета становится пьеса Автора. Ему самому она нравится, Цензору – нет. Раз за разом он заставляет Автора ее переделывать, постепенно втягиваясь в творческий процесс. Пьеса словно проходит восемь стадий усовершенствования, становясь в каждом новом варианте все смешней и смешней. Все восемь дней. Это основа и содержание трагикомических коллизий между Автором и Цензором. На первый взгляд, как будто все, но…

Почему же рубановская постановка «Академии смеха» так магнитит и приковывает взгляд зрителя к сцене, где вроде бы ничего не происходит? Скажем так: от высокой степени сценичности эпизодов. От концентрированности игрового пространства и высокого напряжения (иногда прямо искры летят) в актерском дуэте. И, возникнув с самого начала, оно не ослабевает до последней реплики Цензора, в чем, конечно, основная нагрузка ложится на Кабалина.

Центральным лейтмотивом как пьесы Митани, так и рубановской постановки является смех, смешное, природа комического, над чем ломали голову тысячи умов, начиная с Аристотеля. Рассмеши меня, и я дам разрешение на постановку твоей пьесы, такое непременное условие выставляет Цензор Автору. Между Автором и Цензором возникает конфликт непонимания, – тоже один из ведущих мотивов, разрешающийся только к концу пьесы.

Непонимание Цензора основано на ощущении неправдоподобности. Даже когда он становится со­участником пьесы Автора, актером, наконец, со­автором, он постоянно корректирует и свою роль, и, соответственно, действие пьесы. Здесь он словно спускается с пьедестала – «как скажу, так и будет», – ибо чувствует, что в искусстве, по большому счету, возможно все. Другое дело, как найти эту грань между ложью и истиной, фальшивым и правдоподобным среди тысячи вариантов того и другого. Вот он робко, абсолютно не свойственно ему, играет и меняет по ходу роль стражника, спонтанно возникшую во время читки. Несмешливый Цензор сам становится вдруг забавным и смешным. Однако он и здесь начеку. Он не играет (да он ведь не актер, как нам заметил сам Кабалин), а «проверяет ситуацию на правдоподобие».

Урна, в которую летит пьеса, говорят, была сделана руками самого Рубанова. Урна с решеткой, которая обретает символический смысл – в тоталитарном государстве с непробиваемой цензурой настоящее искусство всегда под стражей. К конфликту непонимания примыкает и мотив борьбы, в которой у каждого персонажа «свои методы». Внешне – Автор борется за «жизнь» своего детища на сцене, за свой театр, но подспудно он отстаивает смешное, его право на жизнь. «Почему считается предосудительным заставлять людей смеяться? Почему власти лишают людей права развлекаться так, как им хочется?», – вопрошает он. И «смеха ради» он готов на любой компромисс, соглашается на любые алогичные переделки, нелепые вставки. Однако в глубине он преследует дерзкую цель, в чем признается Цензору, когда они, кажется, вот­вот достигнут полного взаимопонимания: «…у комедиографа должен быть какой­то свой способ защиты».

Однако Цензор борется, в сущности, не с Автором или с его пьесой, а, как заметил Рубанов, с «театриками как таковыми». Но мы, с подсказки режиссера, понимаем, что победил не столько Автор, сколько «нечто большее», то есть Смех.

Два слова о жанре. В определенном смысле постановку можно отнести к условному жанру «театра­в­театре­в­театре…», доведенному до совершенства Стоппардом. Но если последнего можно условно отнести к «чистому» искусству, не привязанному к конкретному временем, о пьесе Митани и ее тюзовской постановке так сказать нельзя. По некоторым приметам деталям она слишком узнаваема. Особенно для художников старшего поколения.

Наконец, о бенефисной роли Кабалина. Ей­богу (и Бог с нами согласен), роль Цензора написана словно специально для этого превосходного актера. Стиль, интонация, манера игры, – все выкроено, срежиссировано очень точно. Сухие короткие реплики жестким сдавленным (избытком внутренней силы) голосом стреляют­звучат наповал. Роль Цензора – очень характерная и «глубокая», «органичная для меня», подчеркнул сам Кабалин, «несмотря на то, что в ней мало действия». «Изначальный текст (а это перевод с перевода) необходимо было наполнить движением, местами сократить, а одну сцену написать целиком, что и сделал Рубанов». Кстати, в отношении самого текста нужно воздать завлиту (Н.КИСИЛЕВА) – завлитово. Он нашелся далеко не сразу и затем прошел еще месяца два сценическо­постановочного пути.

Характерная деталь: когда Митани побывал на премьере «Академии смеха» в Омске, то был очень удивлен русской версией. В Японии, по его словам, она воспринимается как стопроцентная комедия, а «русские что­то там копают».

«Но ведь и «Вишневый сад» – комедия, улыбается Владимир Кабалин.

Игорь ТУРБАНОВ

[назад] [главная] [следующая]