Сергей Белов – персона грата в нашем городе, его харизма известна, его лицо узнаваемо (пока шла наша беседа в баре «Одесса», некая дама, прошедшая мимо, немного смущённо поздоровалась с ним). На представлении программы «Как это делалось в Одессе» зал филармонии был полон, что наверняка говорит и о популярности исполнителя, и о привлекательности темы.
Конечно, театром в чистом виде назвать «Как это делалось в Одессе» трудно. Здесь есть и эстрадная броскость, и радующий зрителя постоянный контакт с залом, и узнаваемые мелодии. И всё же жанр балансирует на грани, поскольку артистизм исполнителя, литературный материал в конце концов подталкивают к новой интерпретации, даже к некоторой назидательности, уводя от развлечения в чистом виде.
– Сергей, вы сами бывали в Одессе?
– Нет, не был. В Севастополе был, а в Одессе не был.
– А всё же, мотивы вашей концертной программы навеяны югом, теплом?
– Одесса – это не географическое место расположения, а понятие духовное, душевное, этническое. Если угодно – культурное…
– Город на берегу, рассказы Бабеля, ваш опыт, ваше творчество – какие ассоциации рождает?
– Конечно, оно всё пронизано теплом, любовью. Больше связано с моим двором… Всегда моя деятельность как правило бывает комуто посвящена. Вот и здесь интонации людей моего двора. Фильм об Одессе, который я помню с детства, песня Утёсова – неспроста она возникла в начале программы. «У чёрного моря» (поёт). Вот эти все песни – помимо всего прочего – настоящее и искреннее. Как «чтоб ты утонул», – говорит с любовью мать.
– Может быть, вам когданибудь хотелось переехать – на юг, к морю?
– Никогда. Меня и в Москву звали раза четыре за это время. Даже в Москву не поехал. Я где родился – там и пригодился.
– Есть ощущение ностальгии по духу, юмору и событиям советских времён? И в зале, кстати, было немного молодёжи…
– Культура театра потеряна. Сегодня театральность вытеснена телевидением и дискотекой, дискотечнотусовочная культура отучила целое поколение ходить в театр. Потом ТЮЗ сделал «доброе дело»: двадцать лет мы только и делали, что гнали из театра зрителя – на моей памяти. Поэтому в ком осталось – в том осталось. Это не значит, что молодёжь плохая, – она просто не знает, как это хорошо! А когда я готовил программу, первой именно молодёжь откликнулась. В филармонии же своя публика. Мне было приятно, что у нас был переаншлаг. И правильный зал должен быть смешанным по возрасту.
– Можете ли вы согласиться с тем, что то, что выделаете, – это не столько театр, сколько эстрада?
– Очень трудно найти грань.
– А есть ли грань между эстрадой в хорошем её понимании и эстрадной пошлостью?
– Пошлость – понятие всеобъемлющее. Не только в вопросе театра и эстрады – она везде: в общении между двумя дамами или мужчинами, которые могут мило беседовать и даже на «вы» обращаться, но это будет пошло совершенно. То, что сегодня делает Петросян на сцене. В те времена, когда на сцене царил Аркадий Райкин – такое было просто стыдно делать. А ведь талантливый человек – это мера искусств. Или, например, Пугачёва – с болью говорю об этом, мне жаль, что она себя так повела в какойто момент карьеры. Хотя она должна была задавать тон – и культуру удерживать любой ценой в её положении. Не надо гнаться, надо быть на своём месте. В этом смысле меня удручает Федор Бондарчук – мне даже не хочется говорить порой, что это сын Того Самого Бондарчука. Чего не скажешь, например, про Чухрая.
– На чем вы основывались, готовя программу? Что имело наибольшее значение?
– Прежде всего – звучащее слово. Или даже ностальгия по звучащему слову, по литературному театру, когда ты умеешь пользоваться словом, владеешь этим. И магия хорошей литературы лечит, воздействует на наши внутренние органы.
– Это своего рода функционализм.
– Конечно! Поэтому книжка и лечит.
– А в идеологическом смысле тема «Как это делалось в Одессе» опасна, или?..
– Нет. То есть, конечно, риск есть, но это, я считаю, – от тёмных мозгов. Первое название этой программы было «Воскресенье для Ивана, суббота для Абрама». Там и песенка была такая. И меня спрашивают: «Ты что, еврей?». Я говорю: «Нет» – «Антисемит?» – «Нет». – «А зачем программу сделал?» В итоге люди приходили, и, когда я пел «Пожалей меня, сынок, я устал и одинок», у отдельных мужиков увлажнялись глаза. Теперь понятно, что еврей, узбек, кто угодно – это не важно. А у меня и русский материал есть. Темато вечная! И были моменты, когда возникали стихи, которые я не стал читать, потому что я не еврей и чисто национальные моменты, которые мне не понятны. А вот общечеловеческие, на этом аромате… Сейчас, например, я работаю с «Маленьким принцем» Антуана де СентЭкзюпери. Это великая книга, её рядом с Библией можно на полке поставить. Мы будем делать то, что умеем хорошо, – а русский театр всегда был интернациональным, признанным в мире. Я вырос в деревне, где не было никогда желания поджигать дом соседа, все дети играли вместе, никто не разбирался никогда, кто там какой национальности.
– Речь не о «еврейском вопросе». Имеется ввиду отношение, обвинение в конъюнктурности Бабеля в то время, и отношение к этому сейчас. Хотя, в общем, ответ будет сходным, наверное…
– Настоящий писатель превыше всего. И Беня Крик нарисован не как романтический прекрасный положительный герой.
– И соцреалистического героя в этих рассказах нет.
– Возникали рассказы на волне бандитизма, который в то время обозначился в нашей стране. Когда я сделал Аверченко, режиссёр с Таганки Метлицкий, сказал очень важную вещь: «Вы знаете, я не думал, что Аверченко – такой глубокий». Высшая оценка для меня – я сумел! Мне было приятно. И так же после «Одессы», одна дама мне сказала: «Я не думала, что Бабель совсем не смешной». Другой вопрос, что назидательный посыл должен быть с юмором, опосредованным. Так он лучше попадает.
– Вы считаете закономерным находить в таком материале назидание?
– А иначе зачем выходить на сцену? Ради чего? В последнее время я как профессионал рассуждаю: меня спрашивают: «Тебе понравился спектакль?». Я говорю: что значит понравился? У меня один вопрос – зачем? Не буду называть последние постановки наших театров, но – что вы хотели этим сказать? Для чего? С голой задницей, навертели декораций – для чего? Тут шары качаются. Зачем? Денег много? Отдайте сиротам. У меня синдром Раневской к тому же...
– В каком смысле?
– А это очень сложно с режиссёрами работать. С ней всегда режиссёрам было трудно. Если ты режиссёр, то ответь на вопрос – почему, зачем? Поэтому и возникает самодеятельный театр, самостийный – выхожу один я на дорогу… Возможностей мало, к сожалению…
– Артист театра и артист эстрады – может быть одним лицом?
– Лучшие наши драматические артисты на эстраде, в кино, выглядят прекрасно. Киношные артисты… Вы с ними не сталкивались в повседневной жизни?
– Нет.
– Идиоты. Как правило. Вот они закончили киношное отделение и снимаются только в кино, в театре не играют – за редким исключением, я даже не буду фамилии называть. Известные, уважаемые люди… А так – дураки дураками. Как говорила Раневская, «талант как барабан – он дебил, а талант к нему прилип и всё». Я всегда говорю ребятам: театр без нас проживёт, а вот мы без театра – нет. Недавно я юбилей отмечал, сел вот и подумал: господи, какое счастье, что я полвека прожил и никогда не служил никому, делал всегда только то, что хотел. Если не случалось одно – я шёл читать, не получается это – я иду петь, начинаю писать инсценировки, спектакли ставлю. Для результата работать надо. На фестиваль ведь едешь не для того, чтобы первое место занять. Говорят же, что главное участие. Важно выехать куданибудь, повариться в этом, посмотреть на что ты способен.
– Как начиналась ваша работа на телевидении, в программе «Кухня»?
– В своё время, когда возник канал, они стали искать человека для такой передачи. И предложили мне попробовать.
– Как называлась тогда программа?
– Это был такой телевизионный журнал, который делился на несколько страниц, в том числе была и кулинарная, она называлась «Секреты». Если до программы я просто готовил, подомашнему, то сейчас появились научные факты, стало интересно. В России кухня больше, чем кухня, – это философия, еда – это всегда приложение к хорошему разговору.
– К вам на программу приходят разные люди, в том числе артисты театра и эстрады. Есть ли разница между ними принципиальная – применительно к жанру?
– Нет. Разница в другом. Чем больше человек значим, то есть, чем больше он практиковал, чем больше может, тем он проще, интереснее, глубже, тем интереснее с ним общаться. Чем меньше он умеет, тем больше пижонства, скучнее. У нас за всю историю была пара программ, которые мы сняли, но в эфир не выпустили – нечего там показывать было.
– Человек раскрывается через то, что он готовит?
– Даже не столько через то, ЧТО он готовит, сколько изза самого присутствия хлеба. Ведь это знаково для русской кухни – врать в присутствии еды нельзя. И это заложено в генах (как есть у евреев генетическая память: сколько общаюсь – мне интересно в чужую культуру проникнуть и посмотреть, чем отличается, почему). И везде, во всех культурах – гостя за столом приняли, отравить его нельзя. Только извращённые умы потом при дворе травили. Нигде такого нет, чтобы в крестьянской семье, в ауле, в кишлаке гостя отравили едой, нельзя. Выйдешь за пределы моего дома – там видно будет, за столом – нет.
– Амплуа режиссёра вам сейчас ближе?
– Я абсолютно не разделяю свою деятельность. Я и как сценарист, и как режиссёр, и как композитор, и как поэт могу. Что мне необходимо – я то и делаю. Всё строится на музыкальных законах, поэтому музыкальная школа мне очень помогает. И так приятно, когда мои музыканты со мной на равных, как с профессионалом, разговаривают. Самое главное – услышать то, какое предназначение твоё, а именно – найти свой крест, который тебе нести. Я раньше тоже переживал, если чтонибудь не получалось. А потом стал помогать другим делать чтото. И подумал – а может, моё предназначение в том, чтобы подставлять плечо? И стал этим заниматься – знаете, как всё изменилось сразу… Вошло в свою колею, и признание, и деньги. Встал на рельсы…
Этот человек действительно вдохновлён своей идеей. Ощущая изнутри правильность посыла простых человеческих чувств, Сергей Белов уверенно делает именно то дело, которое считает своим. И это отношение вполне совпадает с камерностью, интимностью местечка из бабелевских рассказов, которое громко, как будто по ошибке, зовётся Одессой.
Беседует Тина ГАРНИК