Фаустпистон

Берущимся за сценические вариации по мотивам великих произведений не худо бы перед началом своих творческих изысканий обратиться к первоисточнику, и хотя бы бегло ознакомиться с исходным текстом. Это бывает очень полезно.

Гении еще и тем замечательны, что многое умеют предвидеть, легко заглядывая в будущее. И теперь, кажется, совсем недаром старик Гете предпослал трагедии «Фауст» небольшое «Театральное вступление», где в разговоре сошлись Директор театра, Поэт и Комический актер и каждый высказал собственный взгляд на театральный процесс.

Директор переживает в таком духе: «Здесь, с труппою моей бродячей, какой мне прочите успех?» Утверждает: «Мой зритель в большинстве неименитый», «и каждый ждет от нас невесть чего», и «хотя у них не избалован вкус», «чтоб сразу показать лицом товар, новинку надо ввесть в репертуар». Ну а дальше, понятно – «что может быть приятней многолюдства, когда к театру ломится народ… и рады шею за билет свернуть». Комический актер заявляет: «Когда б потомству я дарил усилья, кто потешал бы нашу молодежь? Восторги поколенья – не безделка». Поэт, конечно, дает отповедь: «Кропанье пошлостей – большое зло, вы этого совсем не сознаете. Бездарных проходимцев ремесло, как вижу я, у вас в большом почете». Но Директора так просто не свернешь, он все о своем, о «коммерческом» печется, и дает потрясающей откровенности советы: «А главное, гоните действий ход живей…чтоб завладеть вниманием зевак… насуйте всякой всячины в кормежку… и всякий, выбрав что­нибудь из смеси, уйдет домой, спасибо вам сказав». «Толпа и так все превратит в окрошку», ибо: «Кто ваш зритель? Он равнодушен, глуп и бестолков, он из театра бросится к рулетке… а если так, я не шутя дивлюсь: к чему без пользы мучить бедных муз?»

Ох, Иоганн Вольфгангович, знали бы вы, что спустя пару сотен лет в некоторых театрах к мнению, вложенному в уста Директора, дружным хором присоединятся все, и режиссер, и драматург, и комик, и трагик, и каждый займется своим делом – кто пошлости кропать, кто кормежку из чего попало ладить. Вот только от имени Поэта выступить никого не найдется. А уж какую потешку сделают из вашего «Фауста» вам вообще лучше не знать.

Нет, право слово, трудно сказать, какое затмение нашло на коллектив Свердловского театра драмы, что сподвигло к 75­летнему юбилею явить публике зрелище, не поддающееся ни психоанализу и никакой критике, это, похоже, некое коллективное бессознательное вырвалось вдруг наружу и прямо на подмостки. Или это все злые силы, происки Мефистофеля тому виной? В огнях рампы заметался Апокалипсис странного «сегодня». А до кучи еще приключился «синдром «Театра Колумб» (из «12 стульев»), с его вольным пониманием классики и нездоровой тягой к ложной новизне, но уже в таких искаженных интерпретациях, что и шутить по сему поводу как­то неловко.

Ей­ей, писать о спектакле «Фауст навсегда» серьезно, все равно что искать дискурс в сценарии корпоративной вечеринки, либо поверять с точки зрения концептуализма новогодний капустник. Да и разбирать игру актеров, к глубокому сожалению, не приходится. Ибо их работу напрочь заслоняет поистине монструозная конструкция спектакля, и артисты в данном случае исполняют роль пресловутых «голых бояр на колосниках в «Борисе Годунове».

Дальнейшее, как говорится, молчание. Хочется почтить скорбным молчанием переделку фамилии Фауста в Хвостов, а Мефистофеля в Непистопуло, и наречении одной из героинь Пет(д?)рищевой. Хочется умолчать о хохмах типа – «У меня на это есть патент. – Ты импотент? – Да не импотент, а патент», и удачных включениях в диалоги оборотов вроде «Как два пальца об асфальт». Хочется промолчать о сюжетных коллизиях пьесы, в которых Фауст предстает бомжом, а в прошлом он был научным работником, завлабом, но вот же, гады, развалили науку, и он бедный кантуется теперь на помойке, «куды» смотрит правительство? Но тут Мефистофель ошибся годом и попал на четыреста лет вперед, в 2006­й (на машине времени, что ли?), хотя ему что, и Хвостов сойдет, черт не гордый. В качестве демо­версии Нечистый показывает потенциальному душепродавцу его будущую возможную жизнь и дает срок подумать. В случае чего надо сказать: «Стоп, машина» (ты прекрасна?). Далее бомж последовательно попадает в горячую точку какую­то и отстреливается от боевиков, потом становится модным кинорежиссером и проводит кастинг актрис, спрашивая у них «А до трусов можешь раздеться?» Затем выигрывает в казино и превращается в миллионера. Потом баллотируется в «президенты автономной республики». И наконец Фауст­Хвостов решает провести Мефисто, так как когда­то изобрел – ученый все­таки – формулу симпатических выветривающихся через 75 лет чернил. Упоминавшийся патент у него именно на это.

Хочется пересесть на балкон, когда в прологе массовка выходит в партер, держа на ухватах ведра, в коих что­то горит и валит удушливый дым, а несколько позже еще и дыммашина подключается со сцены. А потом персонаж­бомж идет побираться в зал, и далее подсадной актер изображает репортера, и его бьют в проходе охранники. Жаждется заплакать навзрыд в момент исполнения зонгов по ходу действия на тему «люди гибнут за бумагу». Люди, когда же у нас прекратится пение на драматической сцене, а? От этих мюзикловых вкраплений только икота образуется.

Мы умолчим, что первая фраза Фауста в пьесе начинается со слов «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу», чегой­то там, с лапшою на ушах, это Данте, а не Гете. Мы никому не скажем, что Мефистофель демонстрирует фокусы, попутно толкая духовную лекцию о спасении души. Ладно, с дрессированными собачками не выступает. Мы никогда не признаемся, что видели эротический ролик в начале второго акта, снятый в жанре «не порно, а топорно». Зато отметим, что предсказания наблюдателей после последнего фестиваля «Реальный театр», касавшиеся скорого перенимания у нас экранной видеопроекции на сцене (Е. Марчелли в «Вишневом саде» от Омской драмы), сбылись даже раньше, чем ожидалось. Тут, справедливости ради, скажем: Ирина ЕРМОЛОВА, по вине прилепившегося к ней амплуа дамы не самого тяжелого поведенья, участвовавшая в ролике и дефилировавшая на подмостках то в мини, то в прочем неглиже, и искусно транслируемая ею сексуальная энергия – фактически единственное, что вызывало у зала прилив оптимизма и ответную реакцию. Тем более, треть его составляли кадеты­суворовцы. Много чего теперь может почерпнуть молодежь от общения с прекрасным. Качающиеся над сценой огромные бумажные шары и разбросанные бочки вперемежку с макулатурой ясности по поводу глубинных замыслов создателей также не внесли.

Воля ваша, но дальше живописать нагромождения этой постановки нет интереса. Все это попахивало каким­то самозванством, ярмарочным шаромыжничеством – авось не побьют. Да и обвинять никого не хочется, ни режиссера Валерия Рубанова, ни автора Аркадия Застырца, ни Андрея Кылосова (Фауст), ни Радика Бакирова (Мефистофель). Что сделано, то сделано. Эта страничка в истории нашей драмы останется стоять перед длинным рядом больших вопросов. Отговорки, дескать, театр должен экспериментировать и быть социальным, и вообще это «современная мистерия» и крутая сатира, честно говоря, не убеждают. Как­то еще можно понять желание «провинциалов» вставить, эх­ма, фитиля столичным новаторам. Но ладно бы фаустпатрон загнали в пушку туго, а то, выходит, сами себе устроили постановку фаустпистона. Дымно, громко и смешно.

Евгений Иванов. Фото Виталий Пустовалов