ЕЖ

1.

Смотри, на земле происходит что:
Пространства – нет, а есть – решето:
все, что меньше дыры его
проваливается прочь.

А то, что больше – лежит в пустом
сверкает, как под ночным кустом
утерянный телефон.
И трубку некому взять.

2.

Растет забвение, растет,
стоит внутри во весь рост
во весь свой стеклянный рост
простое, как слово «да».

Растет как паводок, проводить
его нельзя, как ежа убить,
ибо убийцу потом всю жизнь
преследует тень ежа.

3.

Кто провалился в твою дыру,
способен кто рассказать кому?
Сказал бы речь, да вот только течь
давно, и у нас в борту.

Способен тот утонуть, кто здесь
найдет глубокую воду, кто
не верит сказавшим ему: вокруг
ни капли, одни пески.

Кто в раковине городской
узнает судьбу реки.

4.

Растет забвение, и растет
громадный плод его розовокожий,
он рассказать не может,
откуда он, и кто, и почему.

Я кожу гладкую его
своим прикосновеньем потревожу,
а позже плюну
прямо в лоб ему.

Течет по лбу слюна, как по катку.
Ему такие страсти нипочем.
Лицо его, лишенное изъянов,
не может быть
ни плакальщиком, ни смехачом.

Вот он обсох, и только больше блеска.
Он гладок, бел, и в нем так много лоска,
что я подозреваю: он же плоский,
и оттого так сладостно ему:

в трехмерном мире
не знает он объем и глубину.

5.

Смотри, происходит что:
кто смертельно тонул, тому открыла
земля свой черный проем.
О тех нельзя говорить ничто,
ибо – завершены.

И за это ушедшим на дно – хвала.

6.

Смотри, как твой зарастает холм,
где бил ручей – прорастает мох,
где течь, где брешь – там надежно щель
латает собой трава.

Твои места отпускает то,
что делало их твоими, и
они – не более, чем места.
Скамейка, за ней – ничего.

Смотри, как жизнь изживает нас:
что ты, как спицу внутри, носил,
летит копьем невозможным ввысь,
в полете теряя вес.

Кожа затягивается твоя,
ибо наш организм таков.

Смотри, как все зажило, и как
то, что стояло со всех сторон
как мировой океан

в белой раковине журчит,
и, когда тебя раздражает плеск,
то закрываешь кран.

7.

Смотри, на земле происходит что:
гладкой стала земля,
поросла асфальтами, как травой,
и дороги новые чернотой
белизну подчеркивают твою.

И воздух огромный внутри тебя,
проходит все отверстия сквозь,
вдоль позвоночника твоего
вбит забвенья стеклянный гвоздь.

Не вернуться туда, чего больше нет.
Не вернуться тому, кого больше нет.
Не дозвонишься тому тебе.
И некому, в общем, звонить.

Не оборачиваясь, ибо уже
пройдены рубежи,
ты едешь на прошлом, как на еже.

И другая зовет вода.

СЛУХ

1.

Мне было слышно изнутри,
Как будто слух переместился
В живот и грудь, и там дрожит
Воспринимающая пленка.

Иди, иди, послушай как
Стучится то не знаю что.

У неба молния в руках,
Перевернулось все вверх дном

И я стою на дне как тот
Кто молнии руками ловит
А после огненную ткань
Втыкает флагом на вершине

А после удивленно смотрит,
Не веря в то, что это он,
А также в огненные флаги
И дальше, в прочее такое

Но тот не знаю кто стучится,
Дрожит внутри мембрана слуха

2.

Потому что стоять с каждым годом становится все страшнее,
Я присаживаюсь на корточки и включаю плеер.
Там тихая женщина поет мне о неизвестном городе,
О его повсеместной тиши.

Я вхожу в ее голос и взлетаю на крышу

Все, что мне видно сверху - дрожит и трепещет,
Слышит и говорит, что не бывает такой сторонки,
Куда отойти можно, не существует такой ваты,
Которой весь можешь быть обложен.

Вата, белая вата!
Мой щит мягкий, мое облако, моя странная лодка!
Как нам белым-бело было вдвоем с тобою,
Когда я плыл в твоем коконе, будто дитя в утробе.

Вата, вата, я из тебя родился,
Стою прямой, и в каждое сочленение
Проникает голос,

Говорящий, что не бывает другого чуда,
Кроме прорастания песни -
Живого,
Танцующего,
Слепого,

Проникающего выше любой вершины
В безоглядном доверии голубом и веры
Золотой оправе

3.

Спи, стоящий, пусть тебя укрывает
Ткань огненного флага,
Пусть тебя укачает
Танцующий воздух.

По ту сторону яви
Тоже существует песня.

Ее неслышные
Самые главные
Отголоски.

Спи, стоящий, для них сосудом,
И ничем помимо,

Неси их внутри,
Как драгоценную воду -
Основу слуха.

Вода сверкающая!

Что, кроме нее, направит,
Когда проснешься
И встанешь во чистом городе
Без проводника и карты,

Что, кроме плеска,

Кроме внутри дрожания,

Кроме слуха?

Вода сверкающая,
Огненные флаги,
Растущая песня

ХОЛОД

1.

В холоде больше сути, чем в избыточном лете,
с его увлажненным телом, тесным кольцом окруженья –
зеленым, желтым и красным.
В холоде больше веры, больше правдоподобия.

Только колючий воздух, круглый, как бесконечность,
да голубое на белом – вот вам и все пространство.
и человек, как камень, становящийся легче,
за счет отсечения лишнего – до абсолютной правды.

2.

Если сказать спасибо, только ножам холодным,
острым порывам ветра из легких того, другого,
кто любил, пока не заледенел.

Если благодарить – за высечение формы
собственной, но неявной,
пока не сработал скульптор.

Высеченной формы, способной стоять в открытом
городе, будто дома:
спокойно, бесстрашно, честно,

слушать музыку времени -
и не хотеть бежать.

3.

Соседка вчера потеряла собачку прекрасную, Тита.
Стоит и сжимает комочек снега в ладонях.
Руки ее без перчаток красны, будто стыд.
Вот что увидела я, утром выйдя из дома.

Иди, обними меня, будто мы знаем друг друга
и будто мы все еще можем друг друга утешить.

Уйди от меня, сумасшедшая, -
вот что сказала соседка.

Мне соседи мои не знакомы;
их странные лица,
что я встречаю в подъезде, идя на работу
или с работы.
Я тоже такая для них: лицо в полумраке подъезда хрущевки,
чужое, как снег, и как снег –
исчезающее.

Мимолетные люди, не люди почти что –
фигуры на фоне,
мы ли можем утешить друг друга?

Пространство не следует больше законам места,
мы в новых законах живем по-другому.
Нам изображение леса заменяет деревья,
а реку – поток информации

непрекращающийся,
безостановочный,
вечно несущийся, будто источник его –
не во временных людях,
таких же, как мы – мимолетных,

а в чем-то, что не имеет
конца и начала.

4.

Улице зимней тонкой,
сумасшедшей соседке,
пропавшей ее собачке,
скажем теперь:

хвала.

Тихим и голым веткам,
лицам таким же тихим,
жестокому зимнему ветру,
скажем теперь:

хвала.

Голосу еле слышному,
голосу настоящему,
правде, холодом высеченной
на нас –

хвала.

Неведомому Тому-то,
голубому на белом,
и тишине, звенящей
холодом:

хвала.