Мастерская мистерий-буфф

В провинциальной театральной критике сегодняшнего дня, а к таковой мы само собой отнесем екатеринбургскую, принято делать несколько довольно нехитрых манипуляций, из которых, собственно, и составляется корпус типовой рецензии.

Прежде всего, очень подробно пересказывается сюжет вплоть до несущественных деталей. Иногда перипетии фабулы оказываются столь запутанными, что для прочего уже не остается места, оговоренный с редакцией объем текста не позволяет развернуться. И тогда рецензенту ничего не остается, как только поставить в скобочках после имен персонажей фамилии актеров, и миссию критического разбора на том полагать исполненной.

Далее. Обычно автор считает своим священным долгом обязательно поделиться с читателями воспоминаниями о том, что он пережил, что почувствовал, находясь в зале. Описать, так сказать, эмоциональное состояние, испытал ли он душевные муки, или наоборот словил кайф. Состояния, как правило, бывают пограничные и выражаются в следующих фразах: «сидел, плевался», «пришел в неописуемый восторг», «думал: когда эта бодяга кончится», «у меня на некоторых моментах перехватывало дыхание». Внятной аргументацией данные утверждения подкрепляются редко.

Еще полный бонтон (карашо!) привести в рецензии подслушанный разговор зрителей или забавный случай в фойе. Вроде того, что «когда я выходил из зала одна тетенька, по всему заядлая театралка, сказала своей компаньонке…», либо «уже на улице, когда мы курили на крыльце, я расслышал, как кто­то и зрителей метко заметил по поводу только, что увиденного спектакля…» Это называется «придать статье живинки». Неважно, что, увы, передается зачастую очередная глупость или пустяковина, которую сморозил случайный посетитель театра. Стоило ли напрягать слух? Что там одна баба в троллейбусе сказала, как говорится, да ты бы лучше помолчала бы.

Не будем продолжать перебирать «тенденции» нашей критической мысли и задаваться риторическим вопросом – нужны ли подобные заметки, которые ничего не дают ни уму, ни сердцу, а сделаны в жанре отчета: играли такие­то, играли так­то, выбор театром этого драматургического материала для постановки обусловлен тем­то. Мелко плаваем. Хотя понятно, что это самый легкий путь, наименьшего сопротивления, вроде как осветили премьеру и довольно с нее. С другой стороны, какие спектакли, такие и рецензии. Что сделали, то и получите. Про многие новинки сезона, чего скрывать, и сказать­то нечего. В отдельных случаях.

Другое дело, что есть у нас в городе театральные события, которые с позиций вышеуказанного рецензирования, просто неописуемы и необъяснимы. Потому как стереотипный подход к нестандартным проявлениям в искусстве обречен на нечленораздельность. И если мы возьмем, а следует, наконец, признаться, что для обозрения в рамках этой статьи, будет взят новый спектакль «Коляда­Театра» «Землемер», так вот обращаясь к деяниям данной труппы и художественного руководителя, бессмысленно загоняться по поводу общих мест (чернуха – не чернуха и т.д.), и тем более отделываться какими­то хохмами. «И я бы мог как шут на…» написано в пушкинской рукописи под рисунком, изображающим пять повешенных декабристов. Тоже мог бы начать со страданий некого дедушки­зрителя, вздыхавшего весь первый акт, привыкшего, видимо, к классическому театру, и в ужасе сбежавшему в антракте. Либо вставить реальный эпизод, когда у входа в театр объявился странный «бендеровец», спрашивавший – почему так театр назвали, а ведь фамилия­то режиссера хохляцкая, и ставят ли тут спектакли, где действие происходит в ридной Украине?

Я понимаю людей, которые не любят «Коляда­Театр», и которые любят. Но я не понимаю людей, пишущих о сценическом искусстве, и не делающих себе труда копнуть здесь чуть глубже и барахтающихся в поверхностном слое. В итоге из их рассуждений действительно ничего нельзя понять, не удается составить целостной картины. Ну, опять убогие герои, ну опять тряпье и срач на сцене, ну, танцуют время от времени под красивую музыку Рене Абри или «Цирка «Дю Солей», либо под хиты советской эпохи. Дальше­то что? Из здания выгоняют? Давайте не путать проблемные заметки социального звучания с театроведением. Хотелось бы поговорить по существу.

Все говорят, Николай КОЛЯДА (далее НК, чтобы не раздражать лишний раз «доброжелательную общественность») надоел, он везде и всюду, он ставит одно и то же, неужели и поговорить больше не о ком. Да, его много и часто, в пиаре ему нет равных, и политконсультанты тихо отдыхают в коридоре.

Но, понимаете, каких бы чувств мы не питали к этому деятелю искусств, придется признать, что он вызывает закономерный интерес и его практическая деятельность нуждается в осмыслении. Он выделяется на фоне, потому только, что, пожалуй, ни одно драматическое объединение Екатеринбурга на сегодняшний день не демонстрирует сколько­нибудь продуманного и простроенного театрального процесса, репертуарной стратегии. Ни один коллектив сейчас тут нельзя проследить в развитии за определенный период времени. Есть лишь случайный ряд более или менее удачных спектаклей. У НК процесс различим, последовательность действий прощупывается.

Можно говорить о существовании методы и режиссерской системы.

Проповедуемый им «грязный театр» – принципиальная штука. При этом, его нельзя отнести ни к конкретно натуралистическому театру, ни к документальному. Здесь нечто совершенно иное. Во­первых, ясно декларируется индивидуалистический бунт против театра­развлечения и театра академического. Абсолютным фетишем выступает маргинальность. Во­вторых, осуществляется наиболее выгодная в данных условиях и героическая схема театра­коммуны, по типу группы Гротовского или «Антитеатра» Фассбиндера в его докиношную бытность. Словно инсценируется изречение французского реформатора театра Жана Вилара о том, что «в театре коллектив единомышленников может заменить гениальность». А порой может подменить собой саму реальность. Причем, речь идет не просто о «марионеточном режиме имени Карабаса­Барабаса», а о том, что театральная стратегия строится не на «звездах», а на воспитании актеров, способных свободно входить в требуемые состояния общего камлания, подвергаясь воздействию режиссерской воли – уже не столько играть, сколько выполнять заложенную программу, звуча в унисон со всем оркестром.

Легенда о театре­«изгое» тут, между прочим, как нельзя кстати. Да не сочтут это кощунством, коллективу повезло, что он оказался в настоящем подвале, а не в каком­нибудь Колонном зале. Идея о вживлении сценического действия в обстановку мало подходящую под определение «подмостки», адаптации его к заведомо неприспособленному пространству – для НК существенна. Открытые на улицу окна, факелоносец, пробегающий под ними, крики действующих лиц в сторону проезжающих совсем поблизости троллейбусов в «Театроне» при постановке «Клаустрофобии» – играли принципиальную роль. Колонна, лесенка, верхняя галерея в зале подвала ДК Дзержинского также участвуют в каждом спектакле «Коляда­театра», на правах вечной декорации многократно обыгрываются. Это языческое капище, собрания в нем носят полузапрещенный характер.

Театр понимается почти впрямую как жертвоприношение, имеет обрядовую структуру. Это даже не театр ритуала, а действо, приближающееся к мистерии. Все атрибуты налицо. Известный «штамп» НК, когда спектакль начинается со звучания навязчивой мелодии, лейтмотива, под который персонажи исполняют странные танцы – это своего рода махамантра, в которой спрятана кодировка, влияющая на подсознание. В «Землемере», например, это песня Пахмутовой «Гайдар шагает впереди»; никакого прагматического толкования ее использованию применительно к драматургическим коллизиям нет. Необычные вещи, присутствующие в каждом представлении, к которым трепетно относятся, явные предметы культа. Верховный жрец остается за кадром. Но его адепты­шаманы­артисты являются проводниками священнодействия. Они обязательно проходят инициацию. А это должно быть связано с некоторым унижением. С валянием в грязи, как в «Ревизоре». В «Землемере» же это обливание водой, а кому­то придется сверкнуть голой задницей. (Символ стихии – такой, как льющаяся вода, скажем – отсылка к первобытной природе зрелища). Но главная задача всего представления – вовлечение зрителей в транс, создание гипнотического эффекта. Ругаемая затянутость постановок НК, их композиционная рыхлость с этой точки зрения преднамеренны. Ведь требуется время для подобных процедур над зрительским восприятием. Вспомним, протяженность показа греческих трагедий, и легендарные безразмерные постановки «Школы драматического искусства» Анатолия Васильева (кстати, быть может, наиболее близкого НК в понимании театральной практики режиссера), его эксперименты, начиная с «Шести персонажей в поисках автора», когда актеры играли фактически среди зрителей, имеют общий корень со спектаклями «Коляды­театра». При такой трактовке происходящего «грязный театр» НК оказывается лишенным бытовой составляющей, он лишь с виду весь «такой, как в настоящей жизни». Анализируя же его, мы приходим к заключению, что на наших глазах совершается очищение театра от бутафорских условностей в пользу экзистенциализма и освобождения силы его магического воздействия. Порой на грани фола, порой в форме открытой провокации, и обычно чересчур агрессивно и неврастенично.

Изложенные соображения (пусть на правах версий), согласитесь, многое объясняют в феномене «Коляда­Театра» и самого НК, как постановщика. И то, что он, по сути, все время ставит один и тот же спектакль в разных вариациях, и его всегдашние образы­штампы (почему­то в случае с Тарковским это почиталось за стиль – упрямо повторяющиеся зеркало, яблоко, дождь, лошади). НК, предположим, больше интересуют тонкие модуляции постоянно меняющихся эмоциональных состояний, перемещений из кипятка в ледяную прорубь, прощупывание предельно допустимых возможностей атаки на психику смотрящих. (В «Землемере» умопомрачительная комедия перемежается суицидальным депрессняком – фраза «Ну что я вам смешного сделала?», а во втором акте всё вовсе оборачивается возвышенной лирикой). С этой точки зрения простительны постановки в режиме нон­стоп, и то, что сценические произведения НК редко бывают законченными в общепринятом понятии. Сам процесс, непрестанное движение гораздо важнее для него. Когда репетиционный период интереснее результата. Я лично видел, каким великолепием была на подготовительной стадии постановка двух одноактных пьес (одна «Сглаз», другую забыл, еще когда театр НК существовал на бумаге), где­то в актовом зале на птичьих правах. А на премьере все улетучилось, волшебство пропало. Не хочется тревожить уж совершенно неприкосновенную фигуру классика, но факт есть факт, Станиславский последние лет двадцать своей жизни занимался тем, что по году всласть репетировал, и в итоге так и не выпускал в свет готового спектакля. Ему доставлял удовольствие сам процесс. Коляде тоже. Разница в том, что НК выпускает свои спектакли, в какой бы степени готовности они не находились.

Как вы успели заметить, так уж вышло, что про «Землемера» я так ничего толком и не сказал. Будем считать, что статья посвящена вообще двухгодичному циклу работы «Коляда­театра» в стационарном режиме. И мне тоже доставил удовольствие сам процесс сочинения, а рецензии как таковой, в соответствии с канонами жанра, не случилось. Впрочем, сказано главное. А сюжет… сюжет только повод. Шел человек вокруг земли и пытался ее измерить. А аршином общим пойди ее, измерь. А в полуразрушенный дом из ветхого фонда, без света и тепла, въехал обманутый риэлтером новый жилец из трехкомнатной квартиры, сын типа профессорский с фамилией из чеховской пьесы – Сорин, а в дому том проживаются, конечно, лузеры, опойки и сумасшедшие, а не­жилец и сам­то не то нарколыга, да плюс припадочный, а жена у него та еще б… балерина, любила погулять, и вызвала она горячую доставку остывших блюд, и приехал официант с голубой каемочкой не только на тарелке… Ну, такая обычная история, всех жалко, да блин, ну не в сюжете дело, правда. Какое­то на колу мычало. Поздно уже наверстывать упущенное. Лучше, см. выше, читатель.

За сим автор прощается с вами, и сообщает, что эта статья не могла состояться без интеллектуальной поддержки большого любителя театра Елены Соловьевой, любезно подсказавшей много интересных мыслей, которые удачно легли в основу сего текста.

Евгений ИВАНОВ

[назад] [главная] [следующая]