С. А. Нефедов

ГЛАВА V. ВТОРОЙ РОССИЙСКИЙ ДЕМОГРАФИЧЕСКИЙ ЦИКЛ: ЭКОСОЦИАЛЬНЫЙ КРИЗИС

5.1. Теоретические аспекты революционного процесса

Целью нашего исследования является анализ возможности применения концепции демографических циклов для объяснения социально-экономической истории России, и в частности, социального и политического кризиса начала XX века. Центральное место в этом кризисе занимают две русские революции, революции 1905 и 1917 годов. Как отмечалось выше, демографически-структурная теория предлагает стандартную схему объяснения революционных кризисов, исходя из демографической и социально-экономической динамики. Эта схема предполагает, что, во-первых, увеличение численности низших классов населения в условиях ограниченности ресурсов приводит к продовольственным кризисам, падению потребления, массовому недовольству и восстаниям (происходит Сжатие в низших классах). Во-вторых, увеличение численности элиты приводит к конкуренции за места в высших сословиях, распадению элиты на фракции и выступлениям недовольных фракций, которые присоединяются к народным восстаниям или даже провоцируют их (Сжатие в элите). В-третьих, государство в условиях роста цен и падения реальной стоимости налогов испытывает финансовые затруднения; оно не может собирать налоги с обнищавшего населения и оказывается на грани банкротства (Сжатие в государственной сфере). В-четвертых, финансовый кризис государства приводит к потере управляемости, и оно оказывается не в состоянии поддерживать политическую стабильность – происходит коллапс государства[1].

Механизм, описываемый демографически-структурной теорией, действует на протяжении периода, предшествующего революции, и во время самой революции – то есть, для того, чтобы проверить адекватность теории, мы должны проверить ее действие и непосредственно во время кризиса – а именно, проанализировать, каким образом фракционировалась элита, как она поднимала на борьбу народ – и как сам народ поднимался на восстание под воздействием голода и малоземелья, как развивался финансовый кризис, имела или место потеря управляемости и т. д.

В то же время мы не должны упускать из виду то обстоятельство, что демографический фактор является лишь одним из действующих факторов и демографически-структурная теория (как отмечалось ранее) не полностью объясняет последовательность событий. Таким образом, необходимо показать границы объяснительных возможностей этой теории и указать на те события, которые не находят объяснения в рамках этой теории, но объясняются влиянием других факторов.

В этой связи необходимо, по возможности, рассмотреть роль других факторов, в частности, роль фактора диффузии, которая изучается в рамках теории вестернизации. Теория вестернизации предлагает свое объяснение революций XIX-XX веков; эта теория рассматривает революцию как результат столкновения двух культур, распространяющейся по миру «современной» («modern») «западной» культуры и культуры «традиционного» общества. Западный культурный комплекс несет с собой научно-технические достижения Европы, новые машины и обеспечивающее его превосходство новое оружие, промышленность, охватывающую весь мир торговую и финансовую деятельность, частную собственность, политические свободы, свободу вероисповедания и парламентаризм. Противостоящий ему традиционный культурный комплекс (в российском варианте) – это самодержавие, православие, общинность, патриархальность, сословность и другие атрибуты традиционной российской действительности.

Носителем и распространителем западной культуры в традиционном обществе является интеллигенция. По мере модернизации и вестернизации интеллигенция численно росла и распространяла свое влияние на другие общественные слои. Но все же интеллигенция была сравнительно малочисленна и слаба, поэтому она была вынуждена искать союзников и использовать в своих целях социальные конфликты традиционного общества. В конечном счете, в России и в других «развивающихся» странах должно было прийти время руководимых интеллигенцией политических революций[2]. Как отмечалось выше, Теодор фон Лауэ называл все революции XIX-ХХ веков «революциями вестернизации» или «революциями извне» – в том смысле, что они были индуцированы внешним, западным влиянием. Это внешнее влияние проявлялось также и в том, что, поскольку интеллигенция выступала проводником европейского влияния, то она пользовалась идеологической, политической и финансовой поддержкой Запада[3].

Возможность двойственного рассмотрения русской революции с учетом действия различных факторов и с точки зрения различных теорий неоднократно отмечалась в историографии. Как известно, многие историки рассматривают русскую революцию 1905 года как две «параллельные» революции[4]. Одним из первых эту двойственность отметил в 1907 году П.Б. Струве, который выделил в революции два течения: первое из них он называет «modern» – Струве видел в этом течении движение к «современности», под которым разумелась «вестернизация». Второе течение Струве называл «элементарным», подразумевая под этим стихийное стремление низов к освобождению от «материальных тягот» – попросту стремление простолюдинов быть сытыми и иметь надел, который сможет их прокормить[5]. Это второе течение, по-видимому, находит свое объяснение в демографически-структурной модели революции – далее мы рассмотрим этот вопрос более подробно.

5.1.2. Пример теоретического анализа: революции 1848 года

Как демографически-структурная теория, так и теория вестернизации исходят из единства мирового исторического процесса, и в соответствии с этим подходом русская революция была не единичным и не изолированным явлением – у нее были прообразы и аналоги, анализ которых может помочь в изучении российской истории. Сравнение с европейскими революциями помогает прояснить механизм революции 1905 года – но оно полезно и с методологической точки зрения, как пример применения используемых нами теорий. При этом образцом для сопоставления будут служить европейские революции 1848 года – именно с этими революциями сравнивает революцию 1905 года большинство исследователей[6].

Анализ европейских революций 1848 года с позиций демографически-структурной теории был дан Дж. Голдстоуном. Акцентируя роль демографического фактора, Дж. Голдстоун указывает прежде всего на рост населения, которое увеличилось во Франции в 1800-1851 гг. на 31%, а в Германии в 1815-1845 г. на 40%. Сельскохозяйственное производство повсюду (кроме восточной Германии) росло медленнее, чем население, что нашло свое выражение в постепенном росте цен и уменьшении реальной заработной платы. Рост населения привел к измельчению крестьянских наделов и уходу крестьян в города, где они пытались заработать на жизнь ремеслом или работой по найму. Численность городского населения во Франции увеличилась вдвое, а его доля возросла с 9,5 до 14,5%. Хотя промышленное производство росло, индустриализация еще только начиналась, и, к примеру, в Германии фабричные рабочие составляли только несколько процентов от всех работников, поэтому фабрики не могли обеспечить излишнее население работой[7].

Чрезвычайно важно, отмечает Дж. Голдстоун, что в условиях напряженной продовольственной ситуации в Европе (как и в России) неурожайные годы приводили к значительным колебаниям цен и реальной заработной платы. Во Франции фазы падения заработной платы приходились на 1828-1832 и 1845-1848 гг. и эти периоды голода и нищеты были важными экономическими предпосылками революций 1830 и 1848 гг.[8]

С другой стороны, численный рост элиты привел к увеличению числа претендентов на чиновные и другие доходные места. Число учащихся лицеев во Франции в 1816-1848 гг. увеличилось в три раза, в такой же степени возросло число студентов германских университетов. Администрация, армия, суды не могли дать работу массе новых выпускников. Во Франции в 1820-х годах жалование офицеров было сокращено вдвое. Уменьшение жалования и недостаток доходных мест вызывали массовое недовольство средних классов общества, прежде всего молодежи. Это недовольство было питательной средой для либеральных и радикальных группировок[9].

В целом, Дж. Голдстоун рисует картину демографически-структурного кризиса, во многом подобного кризису времен французской революции и кризису XVII века. «В первой половине XIX века европейские монархи стояли перед тем же созвездием проблем: продовольственный кризис, волнения городского населения, падение реальной заработной платы и расширение когорты образованных кандидатов на места в элите, которое погубило некоторых из их предшественников в середине XVII и в конце XVIII века»[10].

Таким образом, Дж. Голдстоун не придает особого значения процессам модернизации континентальных европейских стран, смыкаясь в этом с принадлежащей Э. Лабруссу концепцией «последнего кризиса старого типа»[11].

Другое объяснение европейских революций дается в рамках теории модернизации (или «вестернизации»). С. Блэк рассматривает революции 1848 года как важнейший этап модернизации – начало периода, когда власть в странах континентальной Европы переходит «модернизаторскому руководству»[12]. Первоначальным и главным центром европейской модернизации была родина промышленной революции – Англия. Впечатляющий размах индустриализации вызвал на континенте стремление к перениманию английской техники и английских социально-экономических институтов. В 1820-х во Франции сформировалась политическая группировка, члены которой называли себя «либералами» (это имя затем приняли и английские виги). Лидер либералов, известный историк Ф. Гизо, использовал свою кафедру в Сорбонне для пропаганды английского государственного строя и английской «славной революции» 1688 года. Характерно, что в 1830-1840-х годах «прогрессивный» образованный класс в Германии и Франции так же, как впоследствии и в России, называли «интеллигенцией», – но в дальнейшем, после победы революции 1848 года, этот термин (по отношению к западному образованному классу) вышел из употребления[13]. Интеллигенция была сравнительно малочисленной социальной группой, поэтому она пыталась привлечь на свою сторону народные массы. Часть интеллигенции для привлечения на свою сторону народа обещала ему всеобщее избирательное право – это политическое направление получило название радикализма. Радикализм родился в Англии[14], но отцом международного радикализма и международного революционного движения был знаменитый итальянский революционер Джузеппе Мадзини. Обстановка народной нищеты внушала Мадзини уверенность, что народ всегда готов к восстанию, что ему не хватает лишь вождей. Таким образом, родилась теория «революционной инициативы»: образованная молодежь должна была идти в народ и поднимать его на борьбу[15]. Мадзини первым создал инфраструктуру политической «революции извне»: он организовал эмигрантский революционный центр в Лондоне, который субсидировался английскими радикалами и секретными службами. Эмигрантский центр издавал газету, которая распространялась в Италии и призывала итальянцев к восстанию. В надлежащий момент отряды эмигрантов должны были высадиться в стране, инициировать восстание и доставить повстанцам оружие. Мадзини (и Огюсту Бланки) принадлежит также идея использования политического терроризма в революционных целях[16].

Как отмечает Э. Хобсбаум, все революции 1848 года «имели что-то общее». По Хобсбауму, это общее заключалось в том, что революцию начинали либералы и радикалы, увлекавшие за собой рабочих. Этот союз быстро добивался успеха, и весной 1848 года почти все монархи Европы были вынуждены даровать своим подданным конституции. Достигнув своих целей, либералы переходили от союза с радикалами и рабочими к союзу с консервативными монархическими силами, создавая «партию порядка». Но рабочие были не удовлетворены достигнутым, им нужна была не конституция, а «право на труд» и высокая зарплата, и они продолжали свое наступление, грозившее превратиться в «социальную революцию». Это приводило к столкновению с «партией порядка», и рабочие терпели поражение. Когда опасность со стороны низших классов уменьшалась, «партия порядка» распадалась, консерваторы собирались с силами, разгоняли либеральные парламенты и отнимали у либералов большую часть конституционных гарантий. В итоге монархия возвращалась к власти – но в обновленном и реформированном виде[17].

Начало французской революции характерно с точки зрения методов, которые использовали революционеры для возбуждения масс. В первые месяцы 1848 года радикалы развернули так называемую «банкетную компанию», в ходе которой устраивались якобы «частные» банкеты с сотнями и тысячами участников, на которых подписывались петиции с требованием расширения избирательных прав. Когда назначенный на 22 февраля банкет был запрещен, начались демонстрации; толпа, подошедшая к министерству иностранных дел, была остановлена солдатами; внезапно из толпы стали стрелять в солдат, те ответили залпом – было убито более 30 человек. Демонстранты погрузили тела убитых на телеги и двинулись по парижским бульварам, крича, что расстреливают народ. Во Франции свирепствовал кризис, и в Париже было множество голодающих безработных; народ стал строить баррикады. Войска, двинутые на подавление бунта, вследствие неудачных распоряжений вошли в соприкосновение с толпой, были сразу же разагитированы, и многие батальоны перешли на сторону народа. Вооруженные инсургенты двинулись к Тюильри, и король был вынужден бежать[18].

В Пруссии с 1830-х годов существовали как либеральные, так и радикальные политические группы. Либералы объединяли часть помещиков-юнкеров и предпринимателей; они имели большинство в местных ландтагах, и их лозунгом было создание общепрусского Соединенного ландтага с последующим принятием конституции. Англия и международный капитал оказывали либералам прямую поддержку: когда король Фридрих-Вильгельм IV обратился к Ротшильдам с просьбой о предоставлении займа, они обусловили свое согласие созывом представительного собрания. В 1847 году в условиях экономического кризиса, голода и надвигающегося банкротства король принял эти требования и объявил о созыве Соединенного ландтага, который должен был вотировать займы и новые налоги. Ландтаг еще не успел собраться, когда пришли известия о революции во Франции. В Берлине начались многолюдные митинги, на которых радикалы призывали голодающих рабочих к составлению петиции с требованиями политических свобод. 13-15 марта имели место несколько столкновений демонстрантов с полицией и войсками. 17 марта, после получения известий о революции в Вене, на собраниях горожан было принято решение на следующий день идти толпой к дворцу и передать королю петицию с требованием свободы печати, ускорения созыва ландтага и удаления войск. Однако король пошел на уступки и подписал указ о свободе печати и скорейшем созыве ландтага – поэтому запланированное шествие превратилось в верноподданническую манифестацию. В разгар манифестации группа демонстрантов подняла черно-белое знамя оппозиции, начались беспорядки и охранявшие дворец солдаты открыли огонь по толпе. Народ отхлынул на соседние улицы и начал строить баррикады; студенты бросились в предместья поднимать рабочих. Баррикадные бои продолжались до утра 19 марта. В конце концов, король приказал вывести войска из Берлина и вышел к народу, обнажив голову перед принесенными на площадь телами убитых революционеров[19].

Непосредственный свидетель событий, известный историк Леопольд фон Ранке, в докладной записке королю доказывал, что революция была вызвана, главным образом, «Invasion» – «нашествием» чужеземных идей, т. е. широчайшим распространением в 1840-х годах английских и французских либеральных теорий[20].

Таким образом, как во Франции, так и в Пруссии, революционная инициатива принадлежала «вестернизированной» либеральной и радикальной интеллигенции, которая старалась поднять на борьбу народ, не чураясь приемов политической провокации: стрельбы из толпы по полиции и организации чреватых кровавыми репрессиями шествий к правительственным учреждениям. Ввиду своей слабости интеллигенция искала союзников и использовала в своих целях социальные конфликты традиционного общества. Обратим внимание также на поддержку, оказываемую интеллигенции извне, – на эмигрантские центры, на печатную пропаганду, на финансирование движения внешними силами.

Попытаемся теперь сравнить этот сценарий революции с тем, который был реализован в 1905 году в России.