С. А. Нефедов

ГЛАВА IV. ВТОРОЙ РОССИЙСКИЙ ДЕМОГРАФИЧЕСКИЙ ЦИКЛ: ПЕРИОД СЖАТИЯ

4.2. «Великие реформы» как трансформация структуры

Как отмечалось выше, на протяжении первой половины XIX столетия российская структура «государство-элита-народ» находилась в состоянии относительной стабильности. Ни демографический фактор, проявлявшийся в нарастающем Сжатии и в крестьянских волнениях, ни технический фактор, олицетворяемый промышленной революцией, ни диффузионный фактор, связанный с влиянием западного либерализма и революций 1848 года, пока не могли поколебать сложившихся в структуре отношений.

Однако влияние происходившей в Европе модернизации постепенно усиливалась. К 1840-м годам Англия превратилась в «мастерскую мира», ее фабрики и огромные города поражали воображение русских путешественников. Вестернизация, подражание Англии, в условиях России означала прежде всего освобождение крепостных крестьян. Фактор внешнего влияния становился все более мощным – и, в конце концов, со всей силой проявился во время сражений Крымской войны.

Техническое превосходство Запада долгое время не находило должного отражения в военной сфере, и в Европе сохранялся миф о могуществе России. Однако в середине XIX века – незадолго до начала войны – положение резко изменилось: промышленная цивилизация достигла решающего превосходства в военной технике. На морях появились линейные корабли-пароходы, намного превосходившие своими боевыми качествами парусные суда. Усовершенствование металлургического процесса позволило получать ствольную сталь и в массовых масштабах наладить производство нарезных ружей («штуцеров»). В 1853 году на вооружение английской армии был принят капсульный штуцер «Энфилд» с прицельной дальностью 1300 шагов; большое количество штуцеров имелось и во французской армии. Между тем, вооружение русских войск оставалось практически тем же, что и во времена Наполеона; гладкоствольные кремниевые ружья русских солдат стреляли лишь на 350 шагов и при этом давали до 20% осечек[1]. Страны, запаздывавшие с модернизацией, оказались перед лицом превосходящей военной мощи; новая промышленная цивилизация готовилась перейти к широкомасштабной военной экспансии.

В сентябре 1854 года англо-французские войска высадились в Крыму и вскоре встретились с русской армией в сражении на реке Альме. Пехота союзников издали расстреливала русских солдат, и, несмотря на отчаянные штыковые атаки, сражение закончилось поражением русских войск. Русский парусный флот не мог сражаться с противником и был затоплен в севастопольской бухте. Эти два события как громом поразили русское общество: факт технической отсталости предстал во всей наготе[2].

Война является достаточно обычным проявлением исторического процесса; она является проверкой крепости связей в структуре «государство-элита-народ», и согласно демографически-структурной теории, может вызвать «брэйкдаун». Представляется важным рассмотреть, каков мог быть механизм этого брэйкдауна в российских условиях.

Во время Крымской войны Россия была спасена от полного разгрома тем обстоятельством, что война имела локальный характер – она велась ограниченными силами на ограниченном театре боевых действий. Тем не менее, к началу 1856 года страна находилась в преддверии социально-экономического кризиса[3]. Как утверждалось в записке, составленной генералом Д. А. Милютиным для Государственного Совета, промышленность была не в состоянии снабдить армию необходимым количеством военного снаряжения и боеприпасов. Из 1 млн. ружей, имевшихся в арсеналах к началу войны, в 1856 году осталось только 90 тыс.; еще хуже обстояло дело с порохом и снарядами. Таким образом, первая из порожденных войной проблем имела военно-промышленный характер: страна была не в состоянии обеспечить армию оружием. Это означало, что в случае продолжения войны полное поражение было неизбежным, а военное поражение было чревато утратой авторитета монархии и политическими потрясениями.

Вторая проблема была финансовая. В 1854-1855 годах на войну было истрачено 500 млн. руб. что было равно сумме трехлетнего дохода; в 1856 году дефицит бюджета достиг 300 млн. руб. Правительство финансировало войну, заимствуя средства из хранящихся в государственных банках частных капиталов; в результате внутренний долг вырос с 400 до 525 млн. рублей серебром, а внешний долг - с 300 до 430 млн. рублей. Как отмечалось выше, средства, хранившиеся в государственных банках, – это были, в основном, средства принадлежавшие дворянству, – то есть государство обращалось к финансовой поддержке элиты. Это была ненадежная поддержка; средства банков в любой момент могли быть востребованы вкладчиками, и государственным банкам грозил крах (что и произошло после войны). Однако средств все равно не хватало, и главным способом финансирования военных расходов была эмиссия бумажных денег. Сумма кредитных билетов, находившихся в обращении, возросла за 1853-1856 гг. с 311 до 735 млн. руб. В результате этой эмиссии стал невозможен свободный размен билетов на серебро и курс рубля упал до 75% номинала; цена ржи на Черноземье увеличилась почти в два раза, в стране началась мощная инфляция, которая при продолжении военных действий грозила развалом экономики[4].

Третья проблема – это была проблема надежности армии. За время войны было призвано 800-900 тысяч рекрутов, примерно десятая часть взрослого мужского населения. Взятие крепостного в рекруты означало его освобождение, и рекрутские наборы вызывали недовольство помещиков. Правительство пыталось решить проблему путем призыва крестьян в ополчение; ополченцы должны были после войны вернуться к своим помещикам. Но призыв в ополчение спровоцировал массовые крестьянские волнения: весной и летом 1854 года десятки тысяч крестьян самовольно двинулись на призывные пункты, требуя, чтобы их записали в ополчение или в казаки и дали свободу. В 10 губерниях произошли массовые беспорядки, для усмирения которых пришлось использовать войска. Весной и летом 1855 года такие же волнения имели место в 6 губерниях. В южных уездах крестьянское движение приняло иной характер: крестьяне, собираясь огромными толпами, двигались в Крым, где, по слухам, «англо-французы дали волю»[5].

Таким образом, большая война ставила перед Россией тяжелые, почти неразрешимые проблемы. Первая проблема, недостаток вооружений, объяснялась техническим фактором. Но две другие проблемы – инфляция и опасность восстания крестьян-ополченцев – были обусловлены Сжатием и предсказаны теорией: инфляция была следствием финансового кризиса, о котором мы говорили выше, а волнения или восстания крестьян-ополченцев было ожидаемым последствием крестьянского бесправия и малоземелья. Эти две проблемы уже вставали во время войны 1812 года (см. п. 4.1.11), и они снова встали во весь рост во время Первой мировой войны – и как мы увидим, привели государство к катастрофе.

4.2.2. Первые шаги новой модернизации

Поражение в войне послужило толчком к Великим реформам и освобождению крестьян. Великие реформы представляли собой трансформацию структуры «государство-элита-народ», то есть трансформацию того объекта, который изучает демографически-структурная теория. Это был сложный социально-политический процесс, проходивший под воздействием нескольких факторов, в том числе демографического, технологического и диффузионного, и анализ этого процесса представляется чрезвычайно важным для определения роли демографического фактора в комплексе действующих сил.

Крымская война представляла собой удар волны завоеваний, столь же сильный как тот, который был нанесен под Нарвой. В соответствии с теорией вестернизации, государство, находящееся перед фронтом европейского наступления и стремящееся выжить, должно полностью или частично трансформироваться по образцу победоносного противника. В ходе этой трансформации сначала заимствуется оружие противника, затем – военная организация и военная промышленность. Это – необходимые первоочередные заимствования, без которых государство не сможет противостоять завоевателям. Затем круг заимствований расширяется, охватывая другие области социальной организации – глубина заимствований в этих областях может быть различной, она определяется силой того влияния, которое оказывает на государство победоносный противник, а также соотношением консервативных и модернизационных сил.

Первым и самым поспешным шагом на пути новой волны модернизации было освоение производства западной военной техники – того самого «штуцера», который обеспечил победу союзников в Крымской войне[6]. Это было лишь начало гонки вооружений, в которой Россия пыталась догнать Запад – вся вторая половина XX века прошла под знаком военного соревнования. Другим аспектом проблемы модернизации было создание сети стратегических железных дорог. Николай I находился под влиянием традиционалистов и не понимал всей важности «железнодорожной революции». «Крымская война доказала, – писал позже министр финансов М.Х. Рейтерн, – что без железных дорог и механической промышленности Россия не могла считаться вне опасности в собственных границах»[7].

В вопросе о железных дорогах военные реформы соприкасались с экономическими и социальными. Обеспечив мобильность армии, железные дороги должны были вместе с тем открыть внутренние районы России для мировой торговли; они создавали возможность вывоза хлеба, леса и других российских продуктов и их обмена на необходимые стране товары, в первую очередь, на машины, станки, оружие. После Крымской войны средств для строительства дорог у государства не было, и приходилось обращаться к частной инициативе. Это был важный момент модернизации и важная уступка либеральным идеям: правительство сняло существовавшие ограничения и разрешило всем частным лицам создавать акционерные компании – а затем и банки. В 1841-1855 годах было учреждено лишь 36 акционерных обществ с капиталом 30 млн. руб.; после снятия ограничений началась «грюндерская лихорадка», и за 1856-1860 годы было учреждено 107 акционерных обществ с капиталом в 267 млн. руб., из них 178 млн. руб. было вложено в железнодорожные компании. В 1857 году было создано «Главное общество российских железных дорог», которое должно было за 10 лет построить 3900 верст железных путей. Однако обществу не удалось разместить свои акции за границей, и было построено только 755 верст. В октябре 1862 года главноуправляющий путями сообщения П. П. Мельников докладывал Александру II, что банкиры-учредители выехали из России с большими премиями, бросив дело неоконченным[8].

Тем не менее, первый опыт массового строительства железных дорог показывал, что Александр II твердо намерен идти по пути модернизации России.

4.2.3. Освобождение крестьян

Первые шаги модернизации были сделаны в военной, технической и экономической сфере; они не вызывали в обществе сомнений и споров. Следующий шаг состоял в распространении модернизации на социальную сферу: на повестку дня ставился вопрос о социальных реформах, о ликвидации крепостного права, о политических свободах и о конституции. В 1856 году были отменены ограничения на поездки за границу и поступление в университеты, была ослаблена цензура. Требовало ли промышленное и техническое развитие освобождения крестьян? На этот счет высказывались различные мнения. П. Струве утверждал, что крепостничество несовместимо с железными дорогами, но А. Гершенкрон возражал, что эта несовместимость была далеко не абсолютной[9]. При определенных условиях рабские плантации экономически достаточно эффективны; как показали А. Конрад и Дж. Мейер, американские плантации были частью капиталистической рыночной экономики, они обеспечивали относительно высокую производительность труда и давали хозяевам высокую прибыль[10]. Как отмечалось выше, прибыльными были и барщинные хозяйства русского Черноземья, а проведение железных дорог должно было открыть для их продукции европейский рынок и еще более увеличить рентабельность.

Однако помимо технического фактора действовал фактор диффузии: удар завоевательной волны привел не просто к технической модернизации, но к модернизации российского общества по европейскому образу, к вестернизации. Вестернизация однозначно означала освобождение крестьян, потому что в Европе уже не было крепостного права и потому что в глазах Запада (и русских «западников») крепостное право было позором России. Эти настроения хорошо передал декабрист М. А. Фонвизин, племянник знаменитого драматурга, выражавший надежду, что подражание Европе приведет к отмене крепостного права. «Тогда мы много выиграем во мнении европейцев, – писал Фонвизин, – потому что существование в России рабства... внушает им презрение к нам»[11]. Таким образом, главную роль в отмене крепостного права играл фактор диффузии, действовавший в форме морального, идеологического давления.

Главной движущей силой реформы была партия либералов-западников. Вождем «западников» в окружении нового императора Александра II был великий князь Константин Николаевич, глава военно-морского ведомства и (как многие моряки) закоренелый англоман. По свидетельству П. Долгорукова, именно Константин Николаевич убедил брата приступить к освобождению крестьян[12]. Великий князь создал свою «партию реформ» и выдвигал своих приверженцев («константиновцев») на высокие посты, в частности, М. Х. Рейтерн занял пост министра финансов[13].

Свобода личности была для либералов самодовлеющей ценностью, но чтобы убедить крепостников в необходимости реформ, требовались другие аргументы. Таким аргументом была угроза крестьянского восстания. «Если мы не произведем собственными руками мирной и полной революции – она неизбежно произойдет без нас и против нас», – говорил великий князь Константин, держа в руках книгу Токвиля о французской революции[14]. Об этом же говорил и Александр II в его первом обращении к московскому дворянству: «Мы живем в таком веке, что со временем это должно случиться. Я думаю, что и вы одного мнения со мной: следовательно, гораздо лучше, чтобы это произошло свыше, нежели снизу». На позицию царя оказало большое влияние мнение барона Гакстгаузена, известного эксперта и деятеля прусских реформ, написавшего книгу о России и представившему царю в июне 1857 года особый доклад. Гакстгаузен указывал, что в эпоху пара и электричества нет страны, которая могла бы предохранить себя от новых веяний, что правительство должно опережать события, «дабы события, опередив его... не вырвали от него уступок, которые повлекли бы к его падению». Прусский эксперт предупреждал царя, что европейские радикалы возлагают большие надежды на социальную революцию в России, и что, как показывает опыт, предводители этой партии – не пустые мечтатели. «Гакстгаузен отгадал мое главное опасение, чтобы дело не началось само собой снизу», – писал царь[15].

В этих высказываниях суммирована аргументация сторонников реформ. Во-первых, это ссылка на неизбежность модернизации по западному образцу. Надо брать пример с Запада, потому что Запад продемонстрировал свое военное и культурное превосходство – таким образом формулировалось влияние могущественного фактора диффузии. Второй аргумент – это призрак крестьянского восстания: если правительство промедлит, то освобождение «неизбежно произойдет без нас и против нас» – так формулировалась роль демографического фактора. Совокупное воздействие этих факторов должно было привести к неизбежным переменам.

Можно было ожидать сильного сопротивления, поэтому правительство сформировало для подготовки реформы две редакционные комиссии; не без участия Константина Николаевича в обход высших сановников в эти комиссии были подобраны молодые (средний возраст 39 лет) министерские чиновники – убежденные «западники» и либералы. Наиболее активными из них были племянник П. Д. Киселева Н. А. Милютин и ближайший сподвижник знаменитого министра А. П. Заблоцкий-Десятковский. Возглавлял комиссии адъютант и близкий друг Александра Я. И. Ростовцев; он умер незадолго до начала реформы, и его последние слова были: «Государь, не бойтесь!»[16] О том, что государь действительно боялся, говорит то обстоятельство, что, начиная с декабря 1857 года, министр внутренних дел по требованию царя делал ему еженедельные доклады о настроениях дворянства и крестьянства, о «слухах» и «толках» на местах[17].

Решение освободить крестьян подкреплялось также и тем, что по мере обсуждения реформы правительство ощущало все более нарастающее давление снизу. В отчете III отделения за 1857 год указывалось, что слухи о приближающемся освобождении привели крестьян «в напряженное состояние», что возможны массовые волнения и «спокойствие России» будет зависеть главным образом от «расположения войск». В 1855 году было зафиксировано 63 крестьянских выступления, в 1856 – 71, в 1857 – 121, в 1858 – 423, в 1859 – 182, в 1860- 212[18].

Группе молодых чиновников-реформаторов удалось провести процедуру разработки и принятия законов так, чтобы обеспечить видимость «согласия» со стороны дворянства. Дворяне называли Н. А. Милютина «красным», и направляли в правительство протесты и официальные записки против выработанного комиссиями проекта[19]. Раздавались и замаскированные призывы к неповиновению властям; едва не начавшиеся оппозиционные выступления были предотвращены полицией. О том, насколько реальной казалась тогда опасность, говорит то, что 19 февраля 1861 года, в день подписания указов о реформе, в Зимнем дворце были приняты особые меры безопасности, а для государя на всякий случай были приготовлены оседланные лошади[20].

Дворянство понимало, что оно не может отменить реформу, и ему остается лишь требовать компенсации – такой компенсацией могла быть аристократическая конституция, которая отняла бы часть власти у монархии и передала бы ее дворянству. Этим стремлением получить возмещение за потери, по мнению В. П. Мещерского и Б. Н. Чичерина, и объясняется выставление оппозицией либеральных требований, массовый переход еще недавно консервативных дворян в лагерь либералов-конституционалистов[21]. В среде дворян становится популярной аристократическая Англия с ее традициями лендлордизма и палатой пэров, обеспечивающей права знати. «Высшее дворянство мечтает о положении английских лордов и успехах Мирабо», – писал прусский посол граф Отто Бисмарк[22].

В феврале 1862 года тверское дворянское собрание приняло адрес с требованием созыва «выборных от всей земли русской», а также с рядом других либеральных предложений, в том числе, передачи земли крестьянам в частную собственность и создания независимого гласного суда. В поддержку требования о создании выборного представительства высказались ряд других дворянских собраний – рязанское, московское, воронежское, смоленское, екатеринославское и др.[23] Подчеркивая остроту конфликта, министр внутренних дел П. А. Валуев в докладной записке, поданной Александру II в июне 1862 года, писал, что дворянство стремится «иметь некоторое участие в управлении. До тех пор, пока эти стремления не будут в известной мере удовлетворены, не будет ни мира, ни перемирия»[24].

В конечном счете, правительству пришлось пойти на частичные уступки и создать земское самоуправление в губерниях и уездах. П. А. Валуев свидетельствует, что императорское окружение видело в земских учреждениях «средство откупиться от “конституции”»[25]. Земства были выборными органами, члены которых выбирались раздельно от трех сословий: от землевладельцев, горожан и крестьян, но в которых преобладали дворяне. В 1865-1867 годах дворяне и купцы составляли 85% членов губернских земских собраний. Земства назначали и собирали местные налоги, однако земское самоуправление было ограниченным и касалось в основном хозяйственных вопросов; вопросы охраны порядка оставались в ведении губернаторов[26].

Таким образом, государство – впервые со времен неудачной попытки Павла I – вышло из подчинения элите и решилось на отстаивание своих интересов (и интересов народа) вопреки интересам дворянства. Это вызвало острый конфликт между монархией и элитой, но, несмотря на определенные уступки, победа осталась за монархией. В конечном счете, государство вновь приобрело относительную независимость от элиты, и монархия вновь стала этатистской монархией – то есть монархией, способной регулировать отношения между элементами структуры. Это качественное изменение отношений в рамках структуры «государство-элита-народ» был одним из проявлений произошедшей трансформации структуры – другим его проявлением было кардинальное изменение в положении крестьянства.

4.2.4. Изменение положения крестьян в результате освобождения

Первый параграф «Общего положения» о реформе гласил, что «крепостное право отменяется навсегда». Согласно «Местным положениям» (их было несколько для различных районов), повинности и наделы крестьян должны были фиксироваться в «уставных грамотах», которые составлялись с помощью мировых посредников. Для каждого района были установлены максимальная и минимальная величина крестьянского надела; если крестьянин имел надел меньше минимального, то ему прирезалась земля, если больше максимального, то земля отрезалась. При согласии крестьян помещик мог ограничиться выделением им маленького «дарственного» надела (который составлял одну четверть от максимального), но при этом крестьяне освобождались от повинностей. При любых обстоятельствах помещику отходило не менее трети всей удобной земли, а в южных степных районах – не менее половины. В итоге произведенного раздела угодий в Центральном районе крестьяне потеряли 20% земли, а на Черноземье – 16 %[27]. Таким образом, наделы крестьян были урезаны и не давали им достаточных средств для существования. Чтобы уплачивать выкупные платежи и налоги, часть крестьян была вынуждена идти батраками к помещикам или арендовать у них землю.

В Черноземном районе после проведения отрезки средний надел крестьян уменьшился с 1,54 до 1,28 дес. удобной земли на душу. В это количество входила не только пашня, но и угодья (луга, сенокосы и проч.); пашня занимала в среднем 78% надела[28], то есть составляла около 1,0 дес. на душу. За этот надел крестьянин должен был платить оброк или нести барщину, в соответствии с нормами, установленными «Положением». Для оброчных крестьян размеры оброка в связи с уменьшением надела немного уменьшились, в среднем с 4 руб. до 3 руб. 55 коп. с души (всего населения), в хлебном исчислении примерно с 10 до 8 пудов. Размеры барщины сократились более существенно (в 3-5 раз), ее максимальный размер составлял теперь 40 мужских и 30 женских дней, преимущественно летом. Барщина стала невыгодной помещикам, и они стали переводить крестьян на оброк; оброк бывших барщинных крестьян был немного больше, чем у старых оброчных; он составлял в среднем 4 руб. 05 коп с души[29].

Таким образом, крестьяне были освобождены, а их повинности зафиксированы, как это предполагалось сделать еще П. Д. Киселевым в 1841 году. Крестьяне, несшие эти повинности, назывались «временнообязанными», однако время их нахождения в этом состоянии не оговаривалось и зависело от помещика. Помещикам была предоставлена возможность перевести своих крестьян на выкуп земли и повинностей; помещик мог сделать это как по согласию с крестьянами, так и без их согласия (но в последнем случае он терял пятую часть выкупной суммы). Если же он не желал отпускать «временнообязанных» крестьян, то мог вести хозяйство по-старому; крестьяне могли лишь требовать перевода их с барщины на оброк (что было для них невыгодно)[30].

В селах сохранилось старое общинное самоуправление – но теперь уже без вмешательства помещика. Государство стремилось сохранить связанною круговой порукой общину, которая гарантировала уплату налогов и распределяла их по силам плательщиков. Сельский сход выбирал старосту, который теперь получил и полицейские полномочия; он должен был обеспечивать отбывание повинностей и исполнение требований вышестоящей администрации. Было создано и волостное самоуправление по образцу существовавшего у государственных крестьян[31].

С юридической стороны, важнейшей чертой манифеста 1861 года было то, что он подтверждал право частной собственности помещиков на «все земли, принадлежащие им». Как известно, это право было сформулировано в «Жалованной грамоте дворянству» 1785 года, однако оно никогда не признавалось крестьянами в их обыденном сознании. Крестьяне исстари считали себя «вековыми царевыми» работниками, по царской воле обязанными нести тягло в пользу помещиков. По их понятиям, земля также являлась «вековой царевой» или божьей и находилась во владении тех, кто ее обрабатывает[32]. Поэтому требование выкупа земли, которую они считали своей, вызвало массовые протесты крестьян. Большинство крестьян отказалось подписывать «уставные грамоты», но, тем не менее, они вводились в действие. Крестьянство волновалось, в 1861 году имело место 784 выступления, это была самая большая волна бунтов со времен восстания Пугачева; при подавлении 499 выступлений были использованы войска. Крестьяне подчинились силе, но они так и не признали земли помещиков «неприкосновенной частной собственностью». Требование о возвращении захваченных помещиками земель стало частью крестьянского менталитета; оно воплотилось в мифе о будущем «Черном переделе»; по стране постоянно ходили слухи о том, что готовится царский указ, «что земля будет общая для чего ее отберут у помещиков и разделят между крестьянами». Этими слухами и надеждами на царя крестьяне жили вплоть до революции 1905 года[33].

Одной из форм крестьянского сопротивления было неисправное исполнение барщины – и этот метод оказался достаточно эффективным. Оказавшись не в состоянии наладить обработку своих полей, помещики стали переводить крестьян на выкуп. Для начала выкупа необходимо было перевести крестьян с барщины на оброк (или хотя бы определить сумму оброка, эквивалентную барщине). Размер выкупа определялся исходя из величины оброка так, чтобы, получив этот капитал и положив его в банк из 6% годовых, помещик мог получить ту же сумму. Цена надела, дававшего средний для бывших оброчных крестьян Черноземья душевой оброк в 3 руб. 55 коп, таким образом, определялась в 3,55/0,06 = 59,16 рублей; это было примерно на 20% больше рыночной цены. Если выкуп осуществлялся по согласию обеих сторон, то крестьяне должны были сразу же выплатить помещику 20% суммы из своих средств, а оставшиеся 80% выплачивало государство, предоставлявшее крестьянам ссуду. Эту ссуду нужно было выплачивать 49 лет, причем каждый год крестьяне платили по 6%. При выкупе надела и повинностей стоимостью 59 рублей крестьяне получали ссуду в 59*0,8 = 47,2 рубля, за которую нужно было каждый год платить 47,2*0,06 = 2,83 рубля, то есть меньше, чем прежний оброк в 3,55 рубля[34].

К 1870 году на выкуп перешло 67% крестьян, к 1880 году – 85%[35]. Выкупные платежи превратились в новый налог, уплачиваемый государству и заменивший прежние оброки и барщину. На Черноземье при пересчете на хлеб по средним ценам 1862-1870 годов этот налог составлял 6,5 пуда на душу против 10 пудов оброка в 1855-1859 годах[36]. Если же учесть, что, судя по динамике оброка в отдельных имениях, в 40-х годах он достигал 14-18 пудов, то рента с того времени уменьшилась более, чем вдвое (нужно, правда, отметить, что и крестьянские наделы уменьшились на 16%). О том, что крестьяне сразу же почувствовали это уменьшение ренты, говорит быстрый спад волнений в деревне: за 1864-69 года было зафиксировано лишь 389 выступлений – меньше, чем в одном 1863 году[37]. Важным обстоятельством было также и то, что новый налог собирался не «с душ», а с земли, поэтому в расчете на душу с ростом населения выкупные платежи уменьшались. На Черноземье крестьяне платили в среднем 2 руб. 29 коп. с десятины[38], что в 60-х годах было эквивалентно 5 пудам хлеба; десятина же тогда давала в среднем 14 пудов чистого сбора[39]. Конечно, у крестьян, имевших немногим более одной десятины на душу, не было хлеба на уплату выкупных платежей, и они были вынуждены арендовать землю у помещика или идти на заработки. В следующей главе мы рассмотрим более подробно положение бывших помещичьих крестьян после освобождения.

Некоторые изменения произошли и в жизни государственных крестьян. В соответствии с указом 24 ноября 1866 года было произведено размежевание государственных и крестьянских земель, и сельские общества получили на используемые ими земли «владенные записи». Наделы и платимый за них оброк при этом почти не изменились; крестьянам было предоставлено право выкупа земли; ее стоимость определялась так же, как для помещичьих крестьян, но ссуда не предоставлялась, и выкупить надел, заплатив сразу всю его стоимость, могли очень немногие. Наделы государственных крестьян были большими; в Черноземье в среднем на душу приходилось 2,4 десятины, почти в два раза больше, чем у помещичьих крестьян[40].

4.2.5. Итоги реформы

Реформы 1860-х годов создали две категории крестьян-мелких держателей. Одна из этих категорий, государственные крестьяне, имела относительно большие наделы, другая, бывшие крепостные крестьяне, изначально была поставлена в условия катастрофического малоземелья. Без посторонних заработков бывшие крепостные не только не могли платить подати, но зачастую не могли прокормиться собственным хлебом. Проблема нехватки земли обычно возникает вследствие роста населения, но в России она была создана искусственно, путем обезземеливания крепостных помещиками и последующего закрепления создавшегося положения реформой 1861 года. Дальнейший рост населения должен был усугубить это положение и привести к социальному взрыву.

С другой стороны, сохранение общины и придание ей самостоятельного статуса создало новый сектор экономики, построенный на уравнительных и коллективистских началах. Как известно, партия социал-революционеров («эсеров») считала общину готовой «ячейкой социализма» и полагала, что смысл будущей революции будет заключаться лишь в ликвидации частновладельческих земель и передаче их общинам[41].

Реформа была проведена монархией вопреки сопротивлению дворянства, что ярко продемонстрировало силу самодержавия и его относительную независимость от сословий и классов. Монархия вновь стала этатистской монархией, то есть заняла ведущее положение в структуре «государство-элита-народ» и обрела силы, чтобы регулировать отношения между другими элементами структуры. Прежние находившиеся в жесткой оппозиции демократы были готовы аплодировать самодержавию. А. И. Герцен и Н. И. Тургенев теоретически обосновывали преимущества абсолютизма: «Я сочувствовал неограниченной власти, защищая необходимость ее для освобождения страны от эксплуатации человека человеком», – писал Тургенев[42]. Дворянство, бывшее ранее опорой монархии, перешло в оппозицию и, взяв на вооружение западный либерализм, потребовало ограничения самодержавия. Одно время казалось, что опорой самодержавной власти может быть только «социалистическое» общинное крестьянство. «Если мы разрушим общину, – говорил Н. А. Милютин в 1865 году, – Россия не продержится и 24 часов. Крестьянский мир – единственный консервативный элемент у нас: все остальные классы исполнены революционных начал…»[43]

Подводя итоги, можно с достаточной степенью уверенности утверждать, что реформы 1860-хх годов были вызваны совокупным действием трех факторов, демографического, технического и диффузионного. Действие демографического фактора проявлялось в угрозе крестьянского восстания, которая была следствием сокращения наделов и отягчения повинностей крепостных в первой половине XIX века. Начиная с 1820-х годов, крепостные крестьяне существовали в условиях регулярно повторяющегося голода, что вместе с учащением эпидемий было главной причиной приостановки роста крепостного населения. Крайне тяжелые условия жизни крепостных крестьян отражались в увеличении числа крестьянских выступлений и в угрозе всеобщего бунта.

Как утверждает неомальтузианская теория, Сжатие должно было вызвать тенденцию к этатизму и попытки проведения социальных реформ, направленных на облегчение положения народа. Великая реформа была именно такой этатистской социальной реформой, проведенной монархией, исходившей из общегосударственных интересов. Однако демографический фактор смог вызвать трансформацию структуры лишь действуя совместно с техническим и диффузионным факторами. Действие этих факторов проявлялось по нескольким направлениям. Технический фактор обеспечил победу союзников в Крымской войне, что доказало превосходство Запада и необходимость модернизации по западному образцу. Сама по себе новая техника, возможно, еще не требовала отмены крепостничества, но технический фактор резко усилил действие диффузионного фактора, который предписывал брать пример с Европы во всем – то есть, в том числе, освободить крестьян. Мощное диффузионное влияние проявилось в появлении партии «западников» и пропаганде либеральных идей, в том числе, и в окружении императора.

Действие диффузионного фактора проявлялось не только в отмене крепостного права, но и в судебной и военной реформах, в начавшейся компании по строительству железных дорог и в «грюндерской лихорадке». В целом все эти (и некоторые другие) нововведения означали начало широкомасштабной модернизации по западному образцу. Однако один из аспектов этой модернизации – дворянское требование создания выборного представительства – вызвал неприятие со стороны этатистского правительства, и модернизация в этом направлении была ограничена созданием земств. Еще один аспект модернизации – требование автономии со стороны поляков – показал, что модернизация таит в себе опасность для целостности империи, и породил традиционалистскую реакцию. После 1866 года все реформы, кроме экономических, были приостановлены и начался «период реакции».