К оглавлению

ГЛАВА III. ВТОРОЙ РОССИЙСКИЙ ДЕМОГРАФИЧЕСКИЙ ЦИКЛ: ПЕРИОД ВОСТАНОВЛЕНИЯ И РОСТА

3.3. Реформы Петра Великого

3.3.1. Реформы как результат взаимодействия факторов

Общепризнано, что основным содержанием российского исторического процесса начала XVIII века были реформы Петра I. Вокруг реформ Петра Великого уже три столетия ведутся оживленные споры; в то время как одни историки (например, С. М. Соловьев) признают их кардинальным переворотом, «революцией», другие (как П. Н. Милюков) отказываются называть их реформами, ибо «хозяйничанье изо дня в день не представляет собой ничего похожего на реформу»[1]. Петровские реформы были сложным явлением, которое невозможно изучать без учета многообразия действующих факторов, в том числе, демографического фактора, технического фактора «военной революции» и диффузионного фактора внешних влияний. Социальные, экономические и политические процессы XVII-XVIII веков, описывающие воздействие технического и диффузионного фактора и включающие европеизацию, военную революцию и развитие мануфактурной промышленности, анализируются обычно в рамках носящей синтезирующий характер теории модернизации (см. п. 1.2.2).

 Реформы Петра I являлись продолжением реформ Алексея Михайловича, и в контексте демографически-структурной теории их главным результатом была трансформация структуры «государство-элита-народ» – то есть трансформация того объекта, который изучает эта теория. Эта трансформация подразумевала изменения в связях между элементами структуры и в принципах их функционирования. Государство теперь включало в свой состав регулярную армию, новые финансовые, бюрократические институты, а также государственную промышленность. Элита превратилась в поставщика образованных кадров для армии и бюрократии, причем в силу ужесточения принципа обязательной службы, ее связь с государством и зависимость от него стала более сильной. Народ был обременен новыми повинностями, к прежним повинностям добавилась новая и необычная повинность, рекрутчина, введение которой существенно изменило отношения между народом и государством. В дополнение к этим качественным изменениям произошло масштабное перераспределение ресурсов в структуре «государство-элита-народ» – перераспределение в пользу государства и в ущерб народу и дворянству; при этом новые налоги существенно уменьшили средства существования народа, и как мы увидим далее, вызвали новое Сжатие. Таким образом, трансформация структуры и ее демографические последствия делают рассмотрение реформ Петра I весьма важным с точки зрения демографически-структурной теории.

Сложность восприятия петровского времени заключается в чрезвычайно сильной роли фактора внешних влияний, причем характер действия этого фактора обусловлен в значительной мере случайными обстоятельствами. Эта случайность проявилась уже в том, что формирование личности Петра протекало в необычных условиях; волею случая он был отторгнут из дворцовой кремлевской среды, о его образовании никто не заботился, и сцепление странных обстоятельств привело к тому, что его воспитателями стали не московские попы и дьяки, а голландские плотники и офицеры из Немецкой слободы[2]. Это необычное воспитание, в свою очередь, повлекло за собой другой необычный шаг – путешествие молодого царя в Европу, где он познакомился с западной культурой и утвердился в решимости во что бы то ни стало преобразовать Россию по европейскому образцу.

По возвращении Петра на родину были изданы указы о бритье бород и о запрещении носить русскую одежду. В 1699 году городским жителям было предложено избрать бурмистров и учредить самоуправление по голландскому образцу – эта реформа поначалу не нашла отклика у населения, и ее пришлось проводить силой[3]. В январе 1701 года антицерковные (может быть, даже протестантские) настроения Петра нашли выход в секуляризационной реформе: монастырские и церковные вотчины были взяты под управление государства, которое забирало все доходы, оставляя монахам лишь содержание по 10 (а потом по 5) рублей в год. Хотя эта реформа официально мотивировалась финансовыми соображениями, в действительности, она дала государству лишь около 100 тысяч рублей в год – меньше 4% от всех доходов[4]. Как считал Б. И. Сыромятников, царь фактически провел реформацию по протестантскому образцу[5].

Решение Петра начать войну со Швецией было также навеяно впечатлениями от поездки на Запад: царю не терпелось «прорубить» окно в Европу, «ногою твердой стать у моря», построить свой «Новый Амстердам» и завести флот. В действительности, Россия давно имела «окно в Европу»; этим окном был Архангельск, который даже после постройки Петербурга долгое время оставался основным русским портом[6].

Однако сколь ни велико было влияние случайных обстоятельств, основное содержание исторического процесса определялось действием долговременных базисных факторов, в данном случае технического фактора и фактора диффузии. В том, что касается причин реформ, роль демографического фактора была невелика, но в дальнейшем трансформация структуры повлекла за собой неизбежные демографические последствия – сокращение экологической ниши народа и демографический кризис. Для анализа причин реформ более уместно использование теории «военной революции», в контексте которой реформы Петра Великого рассматриваются как продолжение процесса, начавшегося еще в правление Алексея Михайловича, когда были созданы «полки иноземного строя». Необходимость вернуться к реформам была вызвана тем, что в период боярского управления численный состав армии значительно сократился. Кроме того, именно в это время, в конце XVII века в Европе произошла новая революция в военном деле. Изобретение штыка-багинета позволило европейским армиям отказаться от использования пик и формировать батальоны из одних мушкетеров, что обусловило переход к линейной тактике[7]. Ввиду приближавшейся войны со Швецией необходимо было восстановление «полков иноземного стоя» и обучение их новой тактике.

Подготовка к войне со Швецией началась в ноябре 1699 года, когда было объявлено о наборе даточных по 1 человеку с 50 дворов и одновременном наборе добровольцев – причем разрешалось записываться холопам и крепостным. К осени 1700 года из новобранцев было сформировано 27 полков, эти полки четыре месяца обучали линейной тактике по новому уставу, составленному майором А. Вейде[8]. Однако офицерами были преимущественно иностранцы, которые не успели завоевать доверия у своих новых солдат, новобранцы были «необстрелянными», и это губительным образом повлияло на исход сражения под Нарвой 20 ноября 1700 года[9].

После нарвского разгрома выяснилось, что Россия была совершенно не подготовлена к войне – не было ни пушек, ни ружей, ни шпаг, ни сукна для солдатской формы[10]. Однако Карл XII отказался от немедленного похода в Россию; Петр получил столь желанную передышку и принялся восстанавливать армию. Под Нарвой была потеряна большая часть артиллерии – 177 пушек и мортир[11], и Петр решился на поступок, который многие сочли святотатством – он приказал снимать с церквей колокола и переливать их в пушки. Однако это не спасало положения, нужно было создавать новую военную промышленность и ускорять начатое перед войной строительство заводов на Урале. Осенью 1701 года была пущена первая домна Каменского завода; в 1702 году на этом заводе было отлито 180 пушек, а в 1703 году было отлито 572 орудия, и проблема с артиллерией была решена[12]. Одновременно с воссозданием артиллерии решалась проблема производства ружей. В начале войны тульские мастера могли изготавливать лишь несколько тысяч ружей в год, и первое время положение спасали закупки оружия в Голландии. Закупки продолжались до 1712 года, когда в Туле был пущен большой оружейный завод; в 1714 году на этом заводе было произведено из уральского железа 14 тысяч ружей[13].

В целом за время правления Петра было построено около полусотни металлургических заводов и оружейных заводов; производство железа возросло с 50 до 370 тыс. пудов. Для обеспечения армии и флота Петр строил также полотняные, кожевенные, амуничные мануфактуры – в общей сложности было создано около 200 мануфактур, заложивших начало русской промышленности. Стоимость русского экспорта увеличился с 1,4 млн. руб. в 1710 году до 2,2 млн. руб. в 1725 году, причем благодаря развитию мануфактур 72% этого экспорта составляли готовые продукты[14]. Создание преимущественно государственной, ориентированной на военные заказы промышленности было важной чертой трансформации структуры, начатой при Алексее Михайловиче и завершенной Петром.

Одновременно с созданием военной промышленности проводились мероприятия по созданию огромной новой армии. В первые годы после Нарвы Петр ограничился восстановлением и доукомлектованием разбитых дивизий; он не решался проводить массовые наборы «даточных», подобные наборам времен польской войны 1654-1667 годов. Но когда проблема с вооружением была отчасти решена, Петр решил создать огромную армию и раздавить противника численностью. В феврале 1705 года был произведен первый большой набор даточных (теперь их называли рекрутами) – по 1 человеку с 20 дворов, затем большие наборы повторялись ежегодно до 1709 года. По этим наборам было призвано 118 тыс. рекрутов. К 1708 году полевая армия увеличилась в два с половиной раза, она насчитывала теперь 57 пехотных и 28 кавалерийских полков, 113 тыс. солдат (но, кроме того, были еще многочисленные гарнизонные части)[15].

3.3.2. Динамика элиты

Трансформация структуры привела к радикальному изменению положения элиты. Как отмечалось выше, при царе Алексее Михайловиче началось переформирование дворянской элиты в рамках второй «военной революции». Этот процесс был остановлен кризисом самодержавия после смерти царя Федора и возобновился с началом Северной войны. Воздействие фактора военно-технических инноваций было настолько велико, что «военная революция» меняла не только распределение ресурсов между государством и элитой, но трансформировала функции и положение элиты. Как и прежде, одним из основных моментов этого процесса было преобразование поместного ополчения в регулярную кавалерию. После Нарвы началось формирование новых регулярных кавалерийских полков. В 1700-1701 годах комиссия под председательством князя Б. Голицына произвела перепись всех дворян и их сыновей; всего было учтено 27 тысяч человек, и годные к службе были распределены по полкам. При этом существенно, что дворян теперь посылали на службу не в рейтары, а в драгуны; это было вызвано падением значения тяжелой кавалерии в результате усиления артиллерии и широкого применении картечи. Однако, вместе с тем, служба в драгунах означала умаление престижа дворян и должна была вызвать их недовольство[16].

Другим направлением преобразования элиты было создание нового офицерского корпуса. Петр полагал, что офицерами новой армии должны быть, в основном, дворяне – но для того, чтобы стать офицером, дворянин должен был сначала получить необходимое образование, а затем в качестве солдата пройти военное обучение в гвардейских частях. В 1714 году было указано всех дворянских недорослей десяти лет определить для учебы в новосозданные «цыфирные» школы; это мероприятие было сопряжено с отрывом детей от семьи – ведь школы имелись лишь в немногих губернских городах. Учеба в школах продолжалось до 16 лет, после чего юношей распределяли рядовыми в полки. Отпрыски знатных фамилий обычно служили в гвардии; тех, кто не служил в гвардии и «с фундамента солдатского дела не знает», было запрещено производить в офицеры[17].

Если раньше дворяне жили в поместьях и собирались лишь перед началом похода, то теперь служба стала постоянной. После окончания Северной войны постепенно установился порядок, по которому в мирное время офицер раз в два года мог получить полугодовой отпуск. Отставку давали только за старостью или увечьем. Правда, можно было записаться на гражданскую службу, но число принимаемых в чиновники было ограничено третью от каждой фамилии и требовалось соответствующее образование[18].

Другой указ 1714 года вводил единонаследие поместий и вотчин, нарушенное в правление Софьи; по существу, это было частичное восстановление традиционной системы верстания «в припуск», когда один из сыновей заменял на службе отца. Кроме того, была запрещена продажа не только поместий, но и вотчин. В целом, политику Петра I в отношении дворянства можно рассматривать, как меры, направленные на реставрацию и усиление поместной системы, со времен Ивана III составлявшей основу российской этатистской монархии.

Отягчение службы, естественно, вызывало недовольство дворян, многие не являлись на смотр и скрывались в «нетях». В 1703 году многие дворяне не явились к сроку в стоявший в Пскове корпус Б. П. Шереметева. У «нетчиков» были отобраны поместья и вотчины – причем эти конфискации приобрели массовый характер; за время войны было конфисковано в общей сложности около 3 тысяч поместий[19]. Таким образом, Петр эффективно использовал старый принцип поместной системы, возможность конфискации поместий; благодаря этому, царю удалось навести дисциплину среди дворян[20].

Тем не менее, недовольство дворянства оставалось постоянно действующим фактором. Французский эмиссар де ла Ви в 1716 году писал о том, что деятельность Петра крайне непопулярна, что дворянство недовольно. Ганноверский посол Ф. Х. Вебер придерживался того же мнения. Императорский посол Плейер сообщал о недовольстве и заговоре в гвардейских полках[21]. Дело царевича Алексея показало, что к недовольным примыкали широкие круги старомосковского боярства, включавшие и часть генералитета – князья Долгорукие, Нарышкины, Апраксины, Голицыны. Следствие не подтвердило наличие заговора, но раскрыло картину широкой оппозиции. Голландский и австрийский послы сообщали, что сторонники Алексея ставили перед собой четыре основные задачи: мир со Швецией, уход из Петербурга, отказ от регулярной армии европейского образца в пользу дворянской конницы и снижение налогов[22].

Вместе с тем, сила петровского государства была столь велика, что оппозиция не смогла объединиться для сколько-нибудь организованного сопротивления. Более того, в конце своего правления Петр смог приступить к решительной перестройке элиты в духе военно-бюрократического абсолютизма. Царь в большом количестве раздавал офицерские чины недворянам, и к концу Северной войны лишь 62% офицеров русской армии происходили из русских дворян (в пехоте 52%), остальные были из служилых людей, из городских сословий, 13% были иноземцами[23]. В 1722 году была введена «Табель о рангах», установившая лестницу чинов и правила производства. Одно из этих правил имело фундаментальное значение: любой выходец из простонародья, получая чин 14-го ранга (прапорщик или секретарь) становился вместе с тем дворянином. Правда, чиновникам этот ранг давал только «личное» дворянство (без права передачи по наследству), но, дослужившись до 8-го ранга, чиновник становился стопроцентным дворянином. Таким образом, дворянское сословие было открыто для выходцев из низов – это было одно из важнейших проявлений трансформации структуры при Петре I . С. П. Постников называет эту реформу «бюрократической революцией»[24]; после реформы российская элита состояла из двух классов, собственно «дворян», то есть помещиков и офицеров, и «чиновников» – тоже дворян, но выслужившихся из народа. При этом дворянина, занимавшего высокий чиновный пост, никогда не называли чиновником. Дворяне неприязненно относились к чиновникам, рассматривая в их возвышении покушение на свои привилегии. Во время событий 1730 года «шляхта» требовала исключить из дворянства петровских выдвиженцев; в 1758 году чиновникам было запрещено владеть крепостными. В середине XVIII века чиновники занимали около половины гражданских должностей, но в армии офицеров, происходивших из недворян, было гораздо меньше – около 1/6 от общего числа[25].

3.3.3. Перераспределение ресурсов в пользу государства

Другим важнейшим проявлением трансформации структуры было перераспределения ресурсов в пользу государства. Создание новой армии требовало огромных затрат, поэтому, так же как и раньше, во время войн Алексея Михайловича, на первый план вышла финансовая проблема. В этой области правительство Петра в основном копировало реформы руководителей правительства царя Алексея, Морозова и Милославского, но, учитывая опыт своих предшественников, оно действовало более осторожно. В 1705 году была введена государственная монополия на продажу соли; соль стала продаваться вдвое дороже, что давало казне около 200 тыс. руб. в год. В 1705-1710 годах расходы населения на покупку соли составляли 400 тыс. рублей[26], то есть примерно 4 коп. на человека – сумма, эквивалентная 0,8 пуда хлеба; это была существенная добавка к прямым налогам. Наибольшую выгоду давала монетная регалия: с 1698 года правительство чеканило серебряные копейки в полтора раза более легкие, чем прежде; население заставляли менять старую монету на более легкую, и от этой девальвации казна получала в 1701-1709 годах в среднем 500 тысяч рублей в год. Когда основная часть серебряной монеты была перечеканена, стали во все возрастающих масштабах выпускать медные деньги, которые должны были иметь хождение наравне с серебряными; чеканка медных денег давала в 1710-1718 годах 130 тыс. руб. прибыли в год[27]. Зная о «медном бунте» 1662 года, Петр ограничивал размеры чеканки, и до 1714 года она почти не сказывалась на ценах, но, в конце концов, началась инфляция: в 1715-1721 годах хлебные цены возросли вдвое.

Морозов и Милославский боялись повышать прямые налоги с составлявших большинство населения помещичьих крестьян – Петр преодолел этот давний страх перед Смутой. Уже в начале Северной войны, в 1701 году, правительство повысило денежные налоги с поместных крестьян с 5 до 40 копеек со двора, в хлебном исчислении – с 0,7 до 1,9 пуда на душу; расходы бюджета возросли до 2,3 млн. руб. Но это было только начало, в 1705 году расходы составили 3,2 млн. рублей[28], были введены чрезвычайные налоги, и в итоге прямые налоги на поместных крестьян в 1707-1710 годах достигли 2,3 пуда на душу[29]. Таким образом, Петр сломал старую государственную традицию, предусматривавшую щадящее обложение крестьян налогами. Именно этот «фискальный скачок» позволил царю резко увеличить армию и создать военную промышленность.

После окончания Северной войны армия не была распущена по домам, как делалось прежде; 210 тысяч солдат были переведены на постоянное содержание. Предполагалось, что полки будут расквартированы по деревням и будут принимать участие в сборе подушной подати, шедшей на их содержание. Крупнейшая в Европе постоянная армия стала основой мощи новой Российской империи; ее содержание было определено Петром I в 4 млн. рублей, но эти цифры были сразу же превышены; в бюджете 1725 года на армию предполагалось истратить 5,1 млн. руб., а на флот – 1,4 млн. В пересчете на хлеб военные расходы были примерно в 2,5 раза больше, чем до Петра. Кроме того, если прежнее войско финансировалось по большей части за счет кабацких и таможенных пошлин, то содержание новой армии обеспечивалось прямыми налогами, введенной Петром подушной податью. Для организации сбора этой подати в 1719-1723 годах была проведена перепись мужских «душ». По сравнению с проводившимися в XVI веке кадастрами новая налоговая система была шагом назад – но сопротивление помещиков было настолько значительным, что и подушную перепись удалось провести лишь с большим трудом, угрожая за утайку «душ» смертной казнью. В бюджете 1724 года подушная подать составила 4,6 млн. рублей, таможенные и кабацкие сборы – по 1 млн., а все доходы – 8,6 млн. рублей; в пересчете на хлеб по высоким ценам тех лет получается 58 млн. пудов - в 2,5 раза больше, чем при царе Федоре[30].

 Подушная подать должна была заменить все существовавшие прежде прямые налоги; с момента своего введения в 1724 году вплоть до 1794 года – за исключением льготных лет – она собиралась по одной и той же ставке в 70 копеек с ревизской (т. е. с мужской) души. Кроме того, при покупке соли крестьяне платили пошлину, которая составляла в 1731-1749 годах в среднем 12 копеек с ревизской души. После стабилизации цен в 30-х годах, подушная подать и соляная пошлина отнимали у крестьян в среднем 3,9 пуда хлеба с души – это был тот новый уровень налогов, который был результатом петровских реформ, уровень, обеспечивавший содержание постоянной армии и великодержавие России. По сравнению с допетровским временем налоги возросли в пять-шесть раз.

Таким образом, количественное выражение петровских реформ дается следующими цифрами: увеличение налогов на поместных крестьян в 5-6 раз и увеличение расходов на армию в 2,5 раза.

Это было масштабное перераспределение ресурсов в пользу государства, более крупное чем то, которое произошло в ходе «военной революции» Ивана Грозного. Причем перераспределялись не только денежные средства, в рамках перестройки структуры перераспределялись и обязанности сословий. Дворянство было обременено более тяжелой, чем когда-либо службой, а народ был вынужден платить «налог кровью» – поставлять рекрутов.

При Петре Россия стала самой милитаризованной из крупных держав того времени. По отношению к численности населения русская армия составляла 1,56%, австрийская армия во время войны за испанское наследство составляла 1,25% от населения, для французской и английской армий этот показатель был существенно меньше. При этом нужно заметить, что армии других великих держав сильно сокращались в мирное время, в то время как русская армия была постоянной. Преимущество в численности и в относительной дешевизне содержания вооруженных сил было достигнуто за счет того, что Россия первой из великих держав (за исключением Швеции) ввела рекрутскую повинность – однако рекрутская повинность была дополнительным тяжелым бременем для населения[31].

Неслыханная до тех пор мобилизация сил привела к успеху, была одержана победа под Полтавой и завоевана Лифляндия. Была создана мощная регулярная армия – и главная, рациональная задача петровских реформ была решена. Казалось бы, можно было снизить налоги и дать облегчение народу – но царь рассуждал иначе. Началось время иррациональных решений, определяемых фактором внешних влияний. Петр счел, что, хотя война еще не закончилась, пришла пора заняться строительством Петербурга.

Е. В. Анисимов полагает, что в строительстве Петербурга проявилось максималистское желание Петра начать свою жизнь заново, на западный лад, что Петербург создавался Петром как антипод «варварской» Москвы[32]. Это было политическое решение, с экономической точки зрения это строительство было нелепостью: в руках царя уже находились Рига, Ревель, Нарва – у России было вполне достаточно портов с готовой инфраструктурой. От Риги шел удобный водный путь на Смоленщину, и, несмотря на противодействие властей, именно Рига, а не Петербург, впоследствии стала главным портом России[33]. Петербург был изначально обречен на нехватку продовольствия: хлеб нужно было везти из центральных районов, а провоз обходился очень дорого: в 1726-1730 годах пуд ржи стоил в Ярославле 11 копеек, а провоз до Петербурга стоил 18 копеек. До Архангельска благодаря водному пути доставка обходилась втрое дешевле[34]. В дальнейшем, когда население Петербурга увеличилось, доставка хлеба в столицу потребовала сотен тысяч бурлаков и стала основным занятием для значительной части населения Центрального региона. Таким образом, Петр взвалил на экономику России тяжелое бремя, которое и при нем, и после него препятствовало решению актуальных задач модернизации.

Решение о возведении новой столицы, по-видимому, необходимо рассматривать в контексте случайного характера действия фактора внешних влияний, тех случайных обстоятельств, которые повлияли на воспитание юного Петра и способствовали созданию психологического комплекса максималистского подражания Европе. Как показывает мировой опыт, перенесение столицы не является необходимым моментом модернизации.

Ситуация усугублялась тем, что строительство Петербурга осуществлялось во время войны, которая отнимала у народа все силы и средства. В 1710-1717 годах на строительство Петербурга ежегодно требовали по одному работнику с 10-15 дворов, в среднем по 35 тысяч человек в год. Подневольные рабочие шли в Петербург из всех областей – поначалу даже из Сибири – тратя на дорогу по несколько месяцев[35]. Французский консул де ла Ви свидетельствует, что две трети этих людей погибали на петербургских болотах[36]. Фельдмаршал Миних писал, что в Северную войну «от неприятеля столько людей не побито... сколько погибло при строении Петербургской крепости и Ладожского канала»[37].

Как отмечалось выше, в 1707-1710 годах помещичьи крестьяне платили постоянных и чрезвычайных налогов в среднем около 60 копеек со двора. В связи с началом широкомасштабного строительства в 1711 году был введен налог «на дачу петербургским работникам», затем к этому налогу были добавлены сборы «на известное жжение», «на кирпичное дело» и «на городовое строение» – в общей сложности 35 коп. со двора. Но это было далеко не все: были введены новые чрезвычайные налоги. Главным из них был «санкт-петербурский провиант», составлявший в 1712-1717 годах в среднем 60 коп. в год, а с 1718 года – 1 рубль. В 1714-1715 годах собирали «на каменное строение на острове Котлин» по 25 коп., в 1716-1717 годах «на гаванное строение в Петербурге» по 1 руб. 21 коп, в 1718-1719 годах на постройку Ладожского канала по 70 коп. – и так далее, здесь трудно перечислить все тогдашние сборы[38].

Всего в 1711-1716 годах прямые и чрезвычайные налоги составили в среднем 2 руб. 50 коп. со двора, в четыре раза больше, чем до начала широкомасштабного строительства! Правда, нужно учесть, что в это время возросли хлебные цены; в пересчете на хлеб с учетом натуральных поставок и соляной пошлины в 1707-1710 годах крестьяне отдавали государству 3,1 пуда с души, а в 1710-1716 годах – 5,6 пуда[39]. По сравнению с допетровскими временами тяжесть налогов возросла в 8 раз!

3.3.4. Динамика народа: положение крестьян

С точки зрения демографически-структурной теории перераспределение ресурсов в пользу государства означало сокращение экологической ниши народа, что должно было повлечь за собой падение потребления. Как отмечалось выше, подобное перераспределение ресурсов во времена Ивана Грозного стало одной из причин демографической катастрофы – и схожая ситуация наблюдалась на севере страны в правление Алексея Михайловича.

Мог ли крестьянин платить петровские налоги? Попытаемся приблизительно подсчитать, каковы были в то время возможности крестьянского хозяйства. Трудность состоит в том, что для конца XVII-начала XVIII века не сохранились данные о реальных размерах крестьянской запашки. Как мы отмечали выше, барщинные крестьяне в XVII веке были в состоянии обрабатывать 1,6-1,8 десятины пашни на душу. Многие исследователи полагают, что в этот период крестьяне пахали меньше[40], но, как отмечал В. О. Ключевский, именно повышение налогов Петром заставило крестьян увеличить запашку[41]. Исходя из максимальных возможностей крестьянского хозяйства, мы будем считать, что в этот период крестьяне могли обрабатывать 1,8 десятин пашни на душу. Большинство крестьян в это время находились на барщине, которая составляла в среднем около 0,4 десятины на душу[42], таким образом, на себя они могли пахать 1,4 десятины.

Табл. 3.7. Средняя продуктивность десятины в Центральном районе[43].

Учитывая, что урожайность в этот период снизилась и средняя продуктивность десятины составляла 12,4 пуда хлеба (табл. 3.7), крестьянин мог получить с этого надела 18 пудов хлеба. Считается, что норма потребления составляла минимально 15 пудов на душу[44]; стало быть, на уплату налогов оставалось максимально 3 пуда. Таким образом, при всех оптимистических допущениях получается, что крестьяне, возможно, еще могли кое-как платить дополтавские военные налоги. Но «петербургские» налоги в 5,6 пудов хлеба вынуждали крестьянина брать хлеб из запасов, предназначенных на случай голода. Такие запасы были у многих крестьян. В российских условиях, при гораздо больших, чем в Европе, колебаниях урожаев, крестьяне старались обеспечить себя на случай недорода. Какое-то время крестьяне могли платить непомерные налоги и жить за счет запасов. Но в случае неурожая истощение запасов должно было привести к катастрофе – а большой неурожай имел место в среднем один раз в семь лет. Так что дело было только во времени.

Посмотрим, каково было положение оброчных крестьян. С участка в 1,8 десятины оброчный крестьянин мог получить 23 пуда хлеба. Номинальные нормы денежного оброка по сравнению с последними десятилетиями XVII века не изменились и составляли в расчете на душу 25-30 копеек. Однако в результате падения цен реальные оброки в это время увеличились примерно до 4,5 пудов, и в целом правительство и помещики требовали с оброчных крестьян более 10 пудов хлеба с души! Таким образом, после вычета налогов и оброков у оброчного крестьянина оставалось 13 пудов хлеба – меньше прожиточной нормы 15 пудов в год.

Табл. 3.8. Оброк поместных крестьян центрального района в первой половине XVIII века[45].

Тяжелым было и положение монастырских крестьян. В 1707-1716 годах монастырские крестьяне отдавали в среднем по 8 пудов хлеба с души, а в отдельные годы – до 10 пудов[46]. Таким образом, оброки и налоги приблизились к уровню времен Ивана Грозного, когда у крестьян отнимали по 11-12 пудов хлеба с души. Как известно, «фискальный скачок» Ивана Грозного привел к катастрофе – страшному голоду и чуме 1568-1571 годов. П. Н. Милюков считал, что непомерные налоги Петра I также привели к демографической катастрофе – к уменьшению населения на одну пятую. Действительно, в 1704 году был «голод великий по деревням», когда цена ржи возросла вчетверо. В 1707 году сборщик налогов докладывал из Борисоглебского монастыря, что «великие правежи» с крестьян уже ничего не дают; в 1708 году из Олонецкого края сообщали, что крестьяне из-за непосильных налогов «обнищали и сошли безвестно и дворы их пусты...»[47]

О прогрессирующем ухудшении материального положения крестьян говорит и такой показатель, как уменьшение роста рекрутов. Рекруты, родившиеся в 1700-1704 годах, имели средний рост 1647 мм, родившиеся в 1710-1714 годах – 1635 мм, родившиеся в 1720-1724 годах – 1626 мм[48].

 Перепись 1710 года зафиксировала уменьшение численности дворов на одну пятую – однако правительство не поверило переписчикам[49]. Сокращение числа дворов было истолковано как результат распространившейся практики сведения нескольких дворов в один с целью уменьшения обложения. Более строгая и точная подушная перепись, так называемая «первая ревизия» 1719-1721 годов, действительно, показала, что по сравнению с 1678 годом численность населения возросла с 8,6 до 11,6 млн. человек (в границах 1650 года)[50]. Однако, хотя в целом население в годы Северной войны, по-видимому, не уменьшилось, отдельные категории населения понесли существенные потери – в особенности это касается монастырских крестьян, на которых падала наибольшая тяжесть налогов. Население домовых патриарших вотчин в 1679-1702 годах увеличилось с 32 до 49 тысяч, а к 1719 году уменьшилось до 46 тысяч. Суздальский Спасо-Евфимьев монастырь к концу войны потерял от голода и побегов около трети из 20 тысяч крестьян[51]. Особенно тяжелым было положение крестьян северных областей, которым приходилось нести тяжелые повинности, связанные со строительством Петербурга. Население восточной части Вологодского уезда в 1678-1719 годах сократилось наполовину, а в целом численность населения северных уездов уменьшилась на 13%[52]. На значительной территории Центрального района (Владимирский и ряд других уездов к востоку от Москвы) население в 1678-1719 годах не увеличилось, и поскольку, в 1678-1700 годах, оно, очевидно, росло, то это означает, что в 1701-1719 годах население этих территорий сокращалось[53].

Резкий рост налогов и повинностей привел к массовому бегству крестьян в южные области, на Дон, на Украину, в Сибирь. Бежали большими партиями, «многолюдством, человек по сту и более»[54]. Правительство приняло жесткие меры, чтобы остановить это бегство, была введена паспортная система и создана цепь кордонов вдоль границ[55]. Однако начальник уральских горных заводов В. Геннин докладывал, что, если вернуть беглых, то все заводы будут пусты, что бегство не остановить, даже если поставить караулы на каждой версте[56]. В 1707 году была предпринята операция по возвращению беглых с Дона – в результате там вспыхнуло большое крестьянское восстание, и летом 1708 года войскам Петра I пришлось сражаться на два фронта: против вторгшихся в страну шведов и против собственных крестьян[57]. «Известно, что среди низших классов населения... распространено было крайне враждебное отношение к личности Петра и его деятельности... – писал Н. П. Павлов-Сильванский. – Жаловались больше всего на то, что... “крестьян разорил с их домами, мужей побрал в рекруты, а жен и детей осиротил”»[58].

3.3.5. Динамика государства: абсолютизм и этатизм Петра Великого

Одной из важнейших сторон произведенной Петром Великим трансформации структуры было укрепление самодержавия. Согласно теории «военной революции» создание регулярной армии приводит к установлению военно-бюрократического абсолютизма. Высшей формой бюрократического абсолютизма, включающей в себя не только самодержавие, но и государственное регулирование социально-экономических процессов, является этатистская монархия. Как отмечалось выше, реформы Ивана Грозного в свое время привели к установлению государственной собственности на землю, что является главным признаком этатистского государства. К периоду правления Петра I относится новый пик этатизма, отмеченный широким распространением практики государственного регулирования. Идеологической основой петровского этатизма было учение о «всеобщем благе» и «регулярном полицейском государстве». Наиболее известным представителем этого учения был немецкий философ Христиан Вольф, которого Петр собирался назначить президентом Петербургской академии[59]. Х. Вольф утверждал, что в целях достижения «всеобщего блага» государство должно регламентировать все стороны жизни граждан: принуждать их к работе, регулировать заработную плату, условия труда, цену товаров, поддерживать правопорядок и нравственность, поощрять образование, науки, искусства и т. д.[60] В конце XVII века теория регулярного государства получила широкое распространение, и ее принципами (иногда не вполне осознанно) руководствовались в своей деятельности шведский король Карл XI, «великий курфюрст» Фридрих-Вильгельм, Людовик XIV и его министр Кольбер. Эту теорию часто отождествляют с европейским «просвещенным абсолютизмом», который отличается от восточного самодержавия тем, что имеет светский характер и руководствуется в своих действиях не религиозным идеалом, а «законами разума» и «общим благом»[61].

Правление Петра I было периодом расцвета этатистской монархии, когда государственное регулирование достигло чрезвычайной интенсивности и указы регламентировали все и вся. В соответствии с теорией «регулярного государства» Петр издавал множество указов, посвященных регламентации того или иного вида деятельности. Как отмечает А. И. Медушевский, в отношении глубины вмешательства государства в жизнь общества империя Петра Великого может сравниться только с «полицейским государством» Иосифа II[62]. Однако в одном, и самом важном, отношении в государственном регулировании Петра имелся очевидный пробел. В начале XVIII века (в отличие от времен Иосифа II) теория регулярного государства уделяла мало внимания регламентации сельскохозяйственной деятельности и отношений между крестьянами и землевладельцами. Между тем, прикрепление крестьян к земле давало возможность помещикам отягощать крестьянские повинности; в 1720-х годах появились купчие на крестьян – хотя по закону продажа поместных крестьян не разрешалась[63]. В 1719 году воеводам был разослан наказ, требующий наказания помещиков, которые «своим деревням сами беспутные разорители суть... налагая на крестьян всякие несносные тяготы, и в том их бьют и мучат, и от того крестьяне, покинув тягла свои бегают...». «Разорителей своих имений» предписывалось отдавать под опеку их родственникам[64]. Однако в целом, как отмечают специалисты, царь уделял положению крестьян гораздо меньше внимания, чем многим другим вопросам[65].

Основным инструментом всеобщей регламентации и контроля было правильно организованное и четко функционирующее чиновничество (включающее в себя и полицию). Наука об управлении государственным хозяйством, и в частности, о коллегиальной и четкой организации чиновничества составляла часть теории «регулярного государства» и называлась камерализмом. Для старинной русской приказной системы было характерно сосредоточение разных функций в ведении одного приказа или одного воеводы, отсутствие контролирующих инстанций и правильной системы оплаты чиновников. Многие дьяки жили «от дел» – то есть существовали на взятки и подношения просителей, и, соответственно, решение вопроса зависело от размера подношений. Петр решил наладить правильную администрацию, взяв за образец административную систему Швеции. В соответствии с докладом, представленным ездившим в Швецию советником царя Г. Фиком, в 1717 году был издан указ о создании коллегий, а в 1719 году – указ о введении провинциальной администрации шведского образца[66]. М. Богословский отмечал, что почти всем нововведениям Петра можно найти прообразы в допетровской России и «только заимствование иностранной администрации ... было действительно новым, оригинальным явлением допетровской эпохи»[67]. Административная реформа привела к резкому разрастанию штатов центральных и местных учреждений, всем чиновникам которых отныне платили оклады. В проекте бюджета 1725 года расходы на чиновничество (вместе с дворцовыми расходами) составляли 2,5 млн. рублей, в то время как в 1680 году они составляли 250 тысяч; в пересчете на хлеб расходы возросли более чем в три раза[68].

Этатизм Петра Великого породил в среде историков представление о независимости российского государства от сословий и классов[69]. «Как и на Западе, с победой абсолютной монархии, государство – как институт и идея – приобрело автономное существовании и получило свои самоувековечивающиеся интересы, цели и дела», – отмечал М. Раев[70]. «Многие и многие авторы полагали, что самой существенной из движущих сил процесса зарождения и дальнейшей эволюции абсолютной монархии является… внутренняя динамика государственного организма[*], его автономность, имманентность, то, что по-немецки называется Eigengesetzlichkeit», – писал О. Кристенсен[71]. Х. Баггер, суммируя в обзоре историографии мнения различных историков, указывает, что абсолютизм в России был гораздо более последовательным, чем на Западе, и что здесь, в отличие от Запада, «государство и проводимая им политика формировали социальную структуру»[72]. Развитием этих взглядов была теория о «закрепощении» самодержавным государством всех сословий: крестьянства, городских жителей и дворянства. Эта концепция восходит к работам Б. Н. Чичерина и К. Д. Кавелина и в настоящее время разделяется многими историками[73]. Этой концепции, однако противостоит цитированная ранее весьма аргументированная точка зрения Ю. Г. Алексеева, который настаивает на том, что не «закрепощение сословий», а регламентация их прав и обязанностей во имя общего интереса составляла суть сословной политики Русского государства[74]. Отметим также, что «закрепощение» имело различный характер и различную тяжесть для разных сословий, и что государство все же не смогло полностью подчинить элиту, свидетельством чего стала последовавшая после смерти Петра «эпоха дворцовых переворотов». С другой стороны, регламентация деятельности сословий является достаточно обычным явлением в этатистских монархиях – в частности, в государствах Востока[75]. В этом контексте «закрепощение» не представляло собой чего-то уникального, отличающего Россию от других стран Востока – хотя конечно, отличало ее от стран Запада.

Вопрос об относительной независимости государства от элиты и народа существенно связан с проблемой апробации демографически-структурной теории. Как отмечалось выше, эта независимость является одним из постулатов Дж. Голдстоуна, на котором строятся все отношения в рамках структуры «государство-элита-народ». Этот вопрос представляется важным, поскольку, например, марксистская историография считала государство «слугой» правящего класса, то есть элиты. Как можно заключить из приведенного выше краткого обзора, большинство немарксистских историков признает относительную независимость российского самодержавия. В тоже время необходимо отметить, что отношения между государством (олицетворяемым монархом) и элитой были неодинаковыми в различные периоды. В правление Петра I государство почти полностью подчинило элиту, но во второй половине XVIII века монархия фактически оказалась в зависимости от дворянства. Таким образом, можно прийти к выводу, что в принципе, государство и элита являются самостоятельными элементами структуры, но отношения между ними в разные периоды могут быть различными, как относительно сбалансированными, так и с выделением (подчас резким) ведущей роли одного из элементов.