К оглавлению

ГЛАВА II. ПЕРВЫЙ РОССИЙСКИЙ ДЕМОГРАФИЧЕСКИЙ ЦИКЛ

2.2. Фаза Сжатия

2.2.1. Начало Сжатия

В соответствии с неомальтузианской теорией рост численности населения должен был постепенно привести к недостатку пахотных земель, росту цен, падению потребления и частым голодным годам.

Как отмечалось выше, Сжатие на Северо-Западе началось еще в начале XVI века, но в Центральном районе этот процесс стал проявляться значительно позже – примерно в 1540-х годах. В начале столетия голодовки были относительно редкими: после длительного благополучного периода летопись впервые говорит о голоде в 1511/1512; затем голод повторился в 1526 году, когда цены возросли в 7-10 раз[1]. 1521 год был отмечен бедствием другого рода – «великим приходом» крымских татар, разоривших южные области страны. Однако годы голода и набегов были исключениями на общем фоне, в целом экономическое положение оставалось благоприятным. До 1530-х годов цены оставались, в общем, стабильными – около 20 денег за коробью ржи (10 денег за 4-пудовую четверть)[2]. «Времена тиха и прохладна и обилие велие изобилованна бысть», – говорит новгородская летопись об этом десятилетии[3]. Впоследствии цены снова стали расти, в 1532 году цена в Иосифо-Волоколамском монастыре составляла 22 деньги за четверть; во время неурожая 1543-1544 годов цены на новгородчине поднялись до 35-40 денег[4]. Некоторые авторы прямо объясняют рост цен ростом населения[5] – в соответствии с мальтузианской теорией.

 В середине XVI века голод становится обычным явлением. В 1548-1549 годах голод охватил северные районы страны: «Хлеб был дорог на Двине, на Холмогорах, четверть купили по осьми гривен, и людей с голоду мерло много», – отмечает летописец[6]. В 1552 году разразилась страшная эпидемия в Новгороде и Пскове; в Пскове погибло 30 тысяч человек. В 1556/57 году снова пришел голод, свирепствовавший в Заволжье и на Севере; в результате голода и бегства крестьян на юг в северных областях началось запустение; в конце 50-х годов на Двине пустовало 40% пашни[7]. Е. И. Колычева описывает положение как «крайне неустойчивое равновесие с наметившимися признаками запустения посевных площадей и убылью населения из-за неурожаев, эпидемий»[8]. Как утверждает неомальтузианская теория, для периода Сжатия характерно именно такое неустойчивое экологическое равновесие, и его причина – отсутствие у крестьян значительных запасов зерна. А. Л. Шапиро утверждал, что уже в первой половине XVI века «запас прочности у крестьянских хозяйств был невысоким»[9].

Таким образом, симптомы надвигающегося кризиса появились задолго до Ливонской войны. Россия не представляла собой экономического единства, в ней были относительно богатые и относительно бедные, перенаселенные области. Север и Новгородчина издавна относились к бедным областям. Нехватка земли заставляла крестьян этих районов распахивать неплодородные почвы: «Земля худа, камениста, песчата...» – так описывалась недавно поднятая целина в переписной книге Бежецкой пятины 1551 года[10]. В центральных районах положение было более благоприятным, в Замосковном крае до 1560 года еще продолжался рост населения, но все удобные земли к этому времени были уже распаханы. «Если в начале XVI в. на периферии старых владений еще есть резерв годных к освоению земель, – отмечает Л. И. Ивина, – то к середине XVI века он полностью исчерпывается, как, например, во владениях Троице-Сергиева монастыря близ Углича... Плотность поселений внутри владений возрастает... Увеличиваются сами поселения, многие деревни превращаются в сельца и села»[11]. В 1560-1561 годах в Замосковный край пришел голод, цены на хлеб поднялись до 50-60 денег за четь. Характерно, что в качестве причины этого бедствия старцы Иосифо-Волоколамского монастыря указали на недостаток угодий и на рост государевых повинностей[12].

В середине XVI века проблема нехватки земельных ресурсов встала во весь рост. Специалисты утверждают, что уровень распашек в это время был близок к максимально возможному при тогдашней агротехнике, что дальнейшее расширение пашен было невозможно[13]. Скудные почвы и суровый климат ограничивали емкость экологической ниши, и, казалось бы, обширные пространства Московии в действительности не могли прокормить растущее население. В то же время Сжатие было крайне неравномерным и проявлялось с большей силой на Северо-Западе – там, где экологическая ниша дополнительно сужалась более интенсивным перераспределением доходов в пользу государства и дворянства.

В современной экономической истории соотношение между численностью населения и наличными ресурсами характеризуется заработной платой, исчисленной в килограммах зерна. Около 1520 года поденщик в Москве мог купить на дневную плату около 10 кг хлеба. В 1568 году поденщик на Белоозере получал 1 деньгу в день, а четверть ржи стоила 20 денег[14], на дневную зарплату можно было купить 3,6 кг хлеба*. Таким образом, реальная заработная плата за полвека уменьшилась втрое, что свидетельствует о росте населения и нехватке продовольственных ресурсов. Дневная плата в 3,6 кг кажется довольно большой, но нужно учесть, что поденщиков брали на короткие сроки, что большую часть года они не имели работы (в конце XIX века оплата при поденном найме летом в 3 раза превосходила дневную оплату при годовом найме). В действительности уровень дневной оплаты порядка 4 кг – это был уровень, характерный для времен кризиса и голода, именно таким был уровень оплаты в Европе во времена «кризиса XVII века»[15].

Правда, в нашем распоряжении имеются лишь единичные данные о поденном найме; гораздо больше информации имеется об условиях годового найма монастырских работников. Монастыри привлекали для обработки своей пашни наемных «казаков» или «детенышей»; эти работники получали от монастыря продукты (4 четверти хлеба в год) и денежное содержание, «оброк». В 1547 г. плотники в Новгородском Софийском доме и Иосифо-Волоколамском монастыре получали по 100 денег в год, а простые чернорабочие в Волоколамске – 80 денег в год, и их дневная зарплата в деньгах и продуктах была эквивалентна лишь 1,2 кг хлеба. Впоследствии мы видим столь низкий уровень зарплаты лишь один раз, во время сильного голода 1588-89 годов – однако тогда этот голодный уровень держался лишь один год, а в 50-х годах это была обычная плата[16]. Таким образом, уровень жизни в 50-х годах был примерно таким же, как в голодные годы. Отсюда можно сделать вывод, что, в соответствии с прогнозом демографически-структурной теории, уровень реальной заработной платы в середине XVI века понизился до минимума.

Неомальтузианская теория утверждает, что одним из главных следствий перенаселения является развитие деревенского ремесла, переселение крестьян в города и рост городов. Эти процессы действительно наблюдались в XVI веке в отдельных наиболее густонаселенных районах России. Перенаселенные Деревская и Водская пятины Новгородчины не могли обеспечить себя хлебом, и многие крестьяне пытались заработать на жизнь ремеслом и торговлей; здесь было много торгово-ремесленных поселений, «рядков»[17]. Промыслы были развиты и в других районах Северо-Запада: железо производили в Орешке, Тихвине, в Заонежье, соль выпаривали в Старой Русе, в Поморье. Многие крестьяне занимались выращиванием льна и выделкой льняных тканей; некоторые в поисках заработка уходили в Новгород. По сравнению с Москвой, где большую часть населения составляли дворяне и их слуги, Новгород был городом ремесленников и купцов. В начале XVI века в Новгороде было 5,5 тыс. дворов и примерно 30 тысяч жителей, из них около 6 тысяч ремесленников – практически все взрослое мужское население состояло из ремесленников[18]. По некоторым данным, Псков по размерам не уступал Новгороду, в нем насчитывалось более 6 тысяч дворов и 30 тысяч жителей[19]. В то же время нужно отметить, что население Новгорода (и возможно, Пскова) в первой половине XVI века не увеличилось; в городах новгородчины уже тогда проживало 10% населения[20] – для аграрного общества это цифра, близкая к максимальной; окрестные области не могли прокормить такой большой город. Как центры перенаселенного района, Новгород и Псков были часто подвержены эпидемиям – при Василии III летописи по крайней мере 4 раза отмечают здесь мор, в то время как в центральных районах эпидемии не упоминаются[21]. В 1552/53 годах по, несомненно, сильно преувеличенным сведениям летописи в Новгороде умерло от мора 280 тысяч человек[22].

В центральных районах ремесла были развиты меньше, чем на Северо-Западе. Крупнейшим городом России была Москва. Великие князья придавали стольному городу первостепенное значение и переселяли в столицу часть населения завоеванных городов[23]. Сигизмунд Герберштейн сообщает, что по официальным данным в 1520 году в Москве было 41,5 тысячи дворов[24]. Если считать по 5 человек на двор, то получится примерно 200 тысяч жителей, однако современные историки считают цифру Герберштейна завышенной и полагают, что население Москвы не превышало 100 тысяч[25]. В Москве существовало много ремесленных слобод – Кожевники, Гончарная, Бронная; здесь был расположен Пушечный двор и работало много оружейников, производивших разнообразное воинское снаряжение[26]. В целом, однако, о московском ремесле известно гораздо меньше, чем о ремесле Новгорода.

Другие города Руси много уступали в размерах не только Москве, но и Новгороду. В Нижнем Новгороде в конце XVI столетия насчитывалось около 2 тысяч дворов; это был центр торговли по волжскому пути; при Василии III здесь был построен каменный кремль. В Можайске и Старой Руссе было по 1,5 тысячи дворов и 7-8 тысяч жителей. Владимир, Суздаль, Тверь потеряли свое былое значение. Правда, появилось много новых небольших городов – в их числе Руза, Радонеж, Боровск, Серпухов, Кашира; общее число городов увеличилось за полвека с 96 до 160[27].

В целом, можно сделать вывод, что имеющиеся данные о ценах и реальной заработной плате соответствуют теоретической динамике развития в период Сжатия. Эти данные показывают, что Сжатие, начавшееся в начале столетия на Северо-Западе, в середине столетия распространилось на центральные области. В соответствии с неомальтузианской теорией Сжатие вызвало развитие городов и ремесел, причем этот процесс в наибольшей степени затронул район раннего Сжатия – Северо-Запад, где сформировались большие ремесленные города. Для характеристики степени перенаселения Северо-Запада существенно, что рост этих городов к середине XVI века уже прекратился, а их население все чаще становилось жертвой голода и жестоких эпидемий.

2.2.2. Динамика элиты

Как отмечалось выше, демографически-структурная теория изучает отдельно (и вместе с тем во взаимной связи) динамику населения, динамику элиты и динамику государства. Изучение динамики элиты предполагает рассмотрение материального и правового положения элитных групп, в частности, в отношении перераспределения ресурсов, исследование динамики их численности и доходов. Согласно теории, рост численности элиты должен был привести к дроблению поместий, ухудшению положения низших групп элиты, что вызывало усиление давления элиты на народ и государство, а также фрагментацию элиты и конфликты между различными элитными группами.

 В первой половине XVI века великие князья стремились увеличить контингенты поместной конницы, и численность дворянства быстро росла. Однако в нашем распоряжении нет цифр, которые бы достоверно отражали численность дворянского сословия. Известно лишь, что в 1520-х годах на Оке ежегодно несло сторожевую службу 20-тысячное дворянское ополчение[28]; отсюда можно предположить, что число дворян и детей боярских в это время было не менее 20 тысяч.

На Новгородчине, которая являлась главным районом поместного землевладения, ресурсы годных для поместных раздач земель были полностью исчерпаны. В 1500 году в Шелонской пятине поместные земли занимали 58% пашни, а в 1540 году – 98%; в Бежецкой пятне в 1544 году под поместья было занято 99% пригодных земель[29]. Вследствие нехватки земли поместья мельчали. Если в 1500 году только 22% новгородских помещиков имели земли меньше 150 десятин, то в 1540 году – 39%; доля владельцев поместий свыше 300 дес. уменьшилась с 48% до 22%[30]. Таким образом (в соответствии с прогнозом демографически-структурной теории) по мере численного роста элиты положение ее рядовых членов ухудшалось.

В центральных уездах большая часть земель принадлежала боярам и церкви, и это препятствовало распространению поместного землевладения. Как показывают данные по Тверскому уезду, вотчинникам (преимущественно боярам) принадлежало 36% земель, церкви – 33%, а помещикам – только 27%. При этом бояре получали также и земли, предназначенные для поместной раздачи – причем забирали лучшие угодья сверх всяких норм[31].

Демографически-структурная теория утверждает, что рост численности элиты вызывает ее фракционирование и борьбу между различными фракциями. В российской элите XVI века имелось несколько фракций, причем наиболее высокое положение занимала старинная знать, удельные и служилые князья и бояре. Новая элитная группа, дворянство, занимала более низкое положение.

Первое место среди московской знати занимали удельные князья, родственники великого князя. Василий II, Иван III, Василий III прилагали много сил, чтобы ликвидировать уделы, но перед смертью они раздавали новые уделы своим младшим сыновьям – и удельная система вновь возрождалась. После побед Ивана III над Литвой в число удельных князей вошли бывшие русско-литовские князья, перешедшие на московскую службу и сохранившие свои владения: князья Воротынские, Одоевские, Трубецкие. Удельные князья полновластно распоряжались в своих уделах, имели своих бояр и свое войско; к примеру, у князей Воротынских было несколько тысяч «боевых холопов»[32].

Второе место в иерархии знатности занимали служилые князья, в их числе было много потомков владимиро-суздальских великих князей. В свое время эти князья добровольно подчинились Москве, и многие из них остались в своих городах на положении наместников. К XVI веку потомство Всеволода Большое Гнездо необычайно размножилось и насчитывало около двухсот князей, одних ярославских князей было больше восьмидесяти, и некоторые из них по своему положению были близки к удельным князьям. С давних времен служилые князья в силу тарханных грамот освобождались от всех налогов; Иван III пытался ликвидировать эти тарханы, но некоторые князья все-таки сохранили свои привилегии. «Княжата» закрепили за собой наместничьи должности и заправляли в городах, как в своих вотчинах. В отличие от волостелей, назначавшихся на год-другой, срок их кормлений был неопределенным; фактически кормления были пожизненными. Размеры наместнических кормов постоянно росли; в Новгороде уже в начале XVI века наместничий корм был в два раза больше «обежной дани», основного государственного налога[33]. Боярская дума по большей части состояла из этих князей-наместников; эти удельные «державцы» кичились своей знатностью и постоянно вступали в местнические споры; по словам В. О. Ключевского, они намеревались, сидя в Боярской думе, править Русской землей, как некогда их отцы правили ею, сидя по уделам[34]. Некоторые княжеские кланы настолько укоренились, что претендовали на наследственное думское представительство. Вдобавок, князья и бояре обладали старинным «правом отъезда» в другое княжество, правом службы другому князю без потери вотчин. В условиях единой Руси отъехать можно было только в Литву, и «право отъезда» было правом на государственную измену[35].

Третью ступень по знатности занимало «старомосковское» боярство. Количество боярских родов в 1525-1555 годах увеличилось с 23 до 46, и это предопределило обострение конкуренции за придворные должности. Старинные бояре имели сотни слуг и большие вотчины; к примеру, лишь одна из вотчин И. П. Федорова на Белоозере насчитывала 120 деревень. Московские бояре традиционно занимали важные посты в системе управления. Как правило, посты дворецкого и конюшего занимали представители одних и тех же старомосковских фамилий Морозовых, Захарьиных, Челядиных[36].

Таким образом, численность элиты росла, что, в соответствии с теорией, должно было усилить конкуренцию за ресурсы между знатью и государством. Наиболее сильное давление на государство оказывала старая знать, сила и влияние которой восходили еще к XIV-XV векам; эта знать опиралась на свои огромные вотчины и сопротивлялась стремлению самодержавия ущемить ее традиционные привилегии.

В год смерти Василия III наследнику престола Ивану IV было лишь три года, и фактической правительницей стала вдова великого князя Елена Глинская. Князья и бояре с трудом мирились с самодержавием Василия III; после его смерти начались измены и мятежи[37]. Елена Глинская пыталась продолжать самодержавную политику своего мужа, но в 1538 году она была отравлена боярами. К власти пришла боярская олигархия, господство которой оформилось как правление Боярской думы; решения думы стали равнозначны великокняжеским указам[38]. Однако боярское правление сопровождалось борьбой знатных родов, заговорами и дворцовыми переворотами. «Встала вражда, – говорит летописец, – между великого князя боярами… и многие были между ними вражды из-за корысти и за родственников: всякий о своих делах печется, а не о государских, не о мирских»[39]. «Бояре живут по своей воле, – говорил бежавший из России итальянский архитектор Петр Фрязин, – от них великое насилие, управы в земле никому нет, между боярами самими вражда, и уехал я от великого мятежа и безгосударства»[40]. «Великое насилие» заключалось в том, что бояре поделили между собой наместничества и стали требовать у населения «корма» сверх всяких норм. «Все расхитили коварным образом: говорили, будто детям боярским на жалование… – вспоминал Иван Грозный. – Потом напали на города и села, мучили различными жестокими способами жителей, без милости грабили их имущество…»[41]. Наместничьи суды превратились в орудие вымогательств: «От всех брали безмерную мзду и в зависимости от нее и говорили так или иначе и делали»[42]. В Пскове, например, наместник князь А. М. Шуйский поднимал старые дела и «правил на людях» по сто рублей и больше, мастеровые делали все для него даром, «большие люди» несли ему подарки[43]. «Бояре… вместо еже любити правду… в ненависть уклонишася», – говорит летопись[44]. В наделении воинов поместьями воцарился беспорядок; царь Иван писал, что в его «несовершенные лета» «бояре его и воеводы земли его государьские себе разоимали, и другом своим и племенником его государьские земли раздавали», в результате чего держат за собой «поместья и вотчины великие»[45]. Документы свидетельствуют, что только в одной поместной раздаче 1539 года князь П. И. Шуйский присвоил земли на 2 тысячи десятин, его родственник А. Б. Горбатый – на 1,5 тысячи десятин – и было много других примеров такого рода[46]. Нормы наделения землей воинов не соблюдались; царь писал, что у одних земли было больше положенного, а другие голодали[47]. Не заботясь о простых воинах, боярское правительство щедрой рукой раздавало податные привилегии монастырям и знати. Запрет на передачу земли монастырям был забыт, монахи снова отнимали за долги земли у детей боярских и у крестьян[48]. В 1540-х годах начинает чувствоваться недовольство дворян, направленное, прежде всего, против правящей боярской верхушки и монастырей. Земельные споры помещиков с монастырями стали обычным явлением[49].

Таким образом, в соответствии с теорией, Сжатие сопровождалось ростом численности элиты и ухудшением ее положения. Этот процесс привел к фрагментации элиты, к выделению отдельных групп и к конфронтации между этими группами. С другой стороны, также в соответствии с теорией, Сжатие привело к обострению борьбы между элитой и государством за перераспределение доходов. После смерти Василия III аристократия начала наступление на государство и в 1538 году добилась победы, установив боярское правление. За этим последовали перераспределение ресурсов в пользу аристократии и столкновения между конкурирующими группами по поводу раздела доходов. Низшие слои элиты при этом ничего не приобрели и даже потеряли в результате захвата боярами части поместных земель. В итоге, наметилась основная линия раскола элиты – конфронтация между боярами и дворянством.

Аристократия воспользовалась ситуацией также и для усиления давления на народ, в частности, на горожан. Для этого была использована (формально государственная) система наместнических кормлений, которая превратилась в механизм перераспределения доходов в пользу элиты. Другим механизмом такого рода стала пораженная коррупцией судебная система. Ответом народа на давление со стороны аристократии стало восстание 1547 года.

2.2.3. Государственный кризис и проекты реформ

Неомальтузианская теория утверждает, что для фазы Сжатия характерны народные восстания и попытки социальных реформ. В этом контексте большое значение имеет анализ событий, связанных с восстанием 1547 года и появившимися после восстания реформаторскими проектами.

 Перераспределение ресурсов в пользу аристократии привело к ослаблению и дезорганизации войска, и это сразу же отразилось на обороноспособности государства. Зима 1537/38 года была отмечена «великим приходом» казанских татар; после этого набеги повторялись регулярно, причиняя каждый раз страшное разорение[50]. Между тем, продолжающееся Сжатие привело к подъему цен на зерно; в 1543 году был большой неурожай, который привел к волнениям в Пскове. Неурожай повторился в 1546 году, в феврале следующего года начался голод, а в июне произошел большой пожар в Москве. В этой обстановке в столице вспыхнуло восстание против правящей боярской группировки, восставшие убили одного из правителей, Ю. Глинского и разгромили многие боярские дворы[51]. Нужно отметить, что это было первое народное восстание со времен основания Московского княжества; до тех пор в Москве (в отличие от Новгорода) не было крупных выступлений, направленных против властей.

Восставшие двинулись из Москвы в село Воробьево, где тогда находился Иван IV, и царю лишь с трудом удалось убедить их, что он не стоит заодно с Глинскими. В этой сложной и опасной ситуации ближайшими советниками юного царя стали священник Сильвестр и рында (телохранитель) Алексей Адашев. Грозя юному царю божьим гневом, Сильвестр призывал его восстановить в государстве «правду», восстановить справедливый суд, одинаковый для всех, малых и великих. Царь должен расстаться с прежними советниками, говорил Сильвестр, расстаться с «богатыми» и «брюхатыми», «истязающими» в свою пользу бесконечные дани с простых людей[52].

Возможно, следуя советам Сильвестра, молодой царь совершил неслыханный доселе поступок: он обратился к народу и в начале 1549 года созвал на собор из городов людей «всякого чина». Это было первое собрание «всей земли» – первое из тех собраний, которые позже стали называть «Земскими соборами». В. О. Ключевский отмечает, что соборы «появляются как-то вдруг и неожиданно», и они мало похожи на европейские парламенты[53]. Еще более неожиданно, что царь начинает свою речь с обвинения бояр во многих корыстях, обидах и «неправдах», которые они чинили народу. Такого еще не случалось в Москве – правда, Василий III в свое время обвинял в этом псковских бояр, но Псков тогда был самостоятельной республикой (и речь шла о конце этой самостоятельности и о конфискации боярских земель). Царь грозил боярам, что впредь им придется держать ответ за свои действия; он обещал восстановить «правду» и защищать простой народ от насилия. «Я сам буду вам, сколько возможно, судья и оборона, – говорил царь, – буду неправды разорять и похищенное возвращать»[54]. Чтобы утвердить правду и справедливость, Иван IV учредил Челобитный приказ; всем обиженным было дозволено жаловаться на вельмож прямо царю.

Таким образом, сообщения о восстании 1547 года показывают, что это был социальный конфликт, возникший в обстановке Сжатия и на почве распределения ресурсов – то есть один из тех конфликтов, возникновение которых предсказывает неомальтузианская теория. В контексте демографически-структурной теории такие явления рассматриваются как государственный кризис.

 В этом контексте характерны также и социальные проекты, обсуждавшиеся после восстания. Главой Челобитного приказа был назначен Алексей Адашев, незаметный прежде молодой царский телохранитель, выходец из захудалых костромских дворян. Челобитный приказ должен был принимать челобитные от народа, в том числе и предложения преобразований. Среди проектов реформ того времени известен проект священника Ермолая-Еразма; Ермолай предлагал, в частности, ограничить владения бояр 8-кратным размером обычных дворянских поместий и выделить для царя во всех уездах особые земельные угодья[55]. Радикализм этого предложения, несомненно, отражал глубину конфликта между аристократией и населением городов (в общем смысле – между аристократией и народом). Другой проект был представлен Иваном Пересветовым; Пересветов был многоопытным воином, служившим молдавскому господарю Петру Рарешу, вассалу турецкого султана Сулеймана Законодателя; он хорошо знал турецкие порядки. Челобитная, поданная Пересветовым царю, содержала «Сказание о Магмете-салтане»; в этом «Сказании» рассказывалось, как Магмет-салтан «великую правду в царстве своем ввел»[56].

Показательно, что Магмет-салтан выступал в «Сказании» как охранитель справедливости: он выдал судьям книги судебные, чтоб судили всех одинаково, он установил справедливые налоги и послал сборщиков – «а после сборщиков проверял, по приказу ли его царскому собирают». Воинов царь «наделил царским жалованием из казны своей, каждому по заслугам». «Если у царя кто против недруга крепко стоит… будь он и незнатного рода, то он его возвысит и имя ему знатное даст…» «Еще мудро устроил царь турецкий: каждый день 40 тысяч янычар при себе держит, умелых стрельцов из пищалей, и жалование им дает и довольствие на каждый день…»[57]. Пересветов не просто рассказывал о порядках Османской империи – он предлагал брать пример с эти порядков, предлагал проект преобразований. Главное в этом проекте – это призыв к утверждению самодержавия, призванного охранять «правду» с помощью «грозы». Самодержавная монархия Пересветова носила военный характер, она нацелена на завоевания, и первое место в ней занимали «воинники»-дворяне, которые годами не слезают с коней. Конкретные меры, которые предлагал Пересветов – это ликвидация наместнических судов и системы кормлений (превратившихся в механизм перераспределения доходов в пользу аристократии), создание справедливого суда и нового свода законов, сбор судебных пошлин в казну, наделение служилых людей постоянным жалованием, особый суд для военных, запрещение закабалять свободных людей. Три наиболее настоятельных совета Пересветова – это установление «великой правды», возвышение воинов по заслугам и создание приближенного к царю стрелецкого корпуса, подобного корпусу «умелых стрельцов»-янычар.

«Челобитная» Пересветова отражала раскол элиты и антибоярские настроения дворянства, объясняемые в рамках демографически-структурной теории конкуренцией за распределение ресурсов. Многие исследователи рассматривали начавшиеся затем реформы Ивана IV как начало долгой борьбы дворянства против бояр[58]; эта борьба привела к учреждению опричнины, конфискации значительной части боярских земель и раздаче их в поместья; она не окончилась с отменой опричнины, и на протяжении полувека оставалась одним из главных проявлений социально-политического кризиса, начавшегося в правление Ивана IV.

2.2.4. Реформы Ивана IV: взаимодействие факторов

В соответствии с демографически-структурной теорией конфликт бояр и дворянства может быть истолкован как результат действия демографического фактора, однако этот конфликт лишь отчасти объясняет содержание реформ Ивана IV. Демографический фактор был лишь одним из факторов, определявших исход событий, и анализ социально-экономического развития второй половины XVI века дает нам возможность показать его роль в совокупности нескольких действующих факторов. Некоторые из этих факторов имеют в той или иной степени случайный характер, как, например, катастрофические неурожаи, глобальные эпидемии или вторжения завоевателей (мы обсудим вопрос о влиянии этих факторов в своем месте). Существуют также факторы, имеющие качественный характер, такие как технические инновации, внешние влияния или экономические сдвиги (см. п. 1.2.2). Влияние всех факторов проанализировать практически невозможно, но мы попытаемся (в дополнение к демографическому фактору) учесть влияние еще двух факторов – технических инноваций и внешних влияний.

Анализ взаимодействующего влияния различных факторов важен для фиксации роли демографического фактора. Мы попытаемся на конкретном примере очертить границы влияния этого фактора, показать, какие именно явления можно объяснить с помощью концепции демографических циклов, и какие явления объяснимы лишь с учетом действия других причинных связей. Анализ влияния трех факторов на социально-экономическое и политическое развитие России второй половины XVI века был выполнен автором в совместной статье с американским историком Честером Даннингом[59]. Поскольку изложение деталей действия других факторов, кроме демографического, не входит в задачу данного исследования, мы ограничимся лишь кратким изложением результатов вышеуказанной статьи.

Наиболее важной технической инновацией рассматриваемого периода было распространение огнестрельного оружия. Как отмечалось в п. 1.2.2, социально-экономические последствия этой инновации описывает так называемая теория «военной революции». Эта теория утверждает, что революция в военной технике повлекла за собой создание вооруженных огнестрельным оружием постоянных наемных армий. Содержание таких армий, в свою очередь, потребовало увеличения налогов, создания эффективной налоговой системы и сильного бюрократического аппарата. Появление новой армии, новой бюрократии, новой финансовой системы означали огромное усиление центральной власти и становление режима, которое иногда называют «военно-бюрократическим абсолютизмом». Нуждаясь в ресурсах, военно-бюрократический абсолютизм перераспределял доходы в свою пользу; при этом ему приходилось преодолевать сопротивление старой знати, которая терпела поражение в этой борьбе и теряла свое политическое значение. С другой стороны, увеличение налогов означало новые и часто нестерпимые тяготы для населения, вызывало голод, всеобщее недовольство и восстания[60].

Технические инновации часто распространяются путем диффузии, поэтому фактор внешних влияний (или диффузионный фактор) тесно связан с техническим фактором. Появление нового оружия вызывает волну завоеваний, и находящимся перед фронтом волны противникам не остается ничего иного, как поспешно заимствовать это оружие, а вместе с ним военную организацию, которая обычно является частью социальной системы. Однако фактор диффузии действует в более широкой области, чем область действия технического фактора; процесс заимствования распространяется на другие социальные и культурные институты и может привести к глубокой трансформации общества[61].

Возвращаясь к реформам Ивана IV, необходимо отметить, что «Челобитная» Ивана Пересветова содержала не только советы «веселить сердце» «воинникам-дворянам»; это была целая программа преобразований, предполагающая заимствование турецких порядков, и одним из пунктов этой программы было создание стрелецкого войска по образцу корпуса янычар[62]. Летом 1550 года, спустя девять месяцев после подачи Пересветовым его «Челобитной», был сформирован корпус «выборных стрельцов». Данных об общей численности стрельцов не имеется, но она была весьма значительна: известно, к примеру, что только в одном походе 1578 года принимали участие 15 тыс. стельцов[63]. Уже при жизни Грозного некоторые авторы, в частности, Франческо Тьеполо и Александр Гваньини, сравнивали стрельцов с янычарами[64]. Был создан также корпус пушкарей, организованный подобно подразделениям стрельцов. Характерно, что легкие пушки на Руси называли «тюфяками» (турецк. «тюфенг»), а пушкари носили специальный нагрудный знак «алам» (перс. «алам» – знак отличия на одежде)[65].

Таким образом, была создана постоянная (и быстро растущая) наемная армия, вооруженная огнестрельным оружием. Это было начало «военной революции», которая, в соответствии с теорией, должна была повлечь за собой цепь неизбежных следствий: реформу налоговой системы, создание бюрократического аппарата и наступление «военно-бюрократического абсолютизма» с целью перераспределения ресурсов. Все эти следствия действительно наблюдаются в 1550-60-х годах.

Наиболее важное значение имела налоговая реформа. В прежние времена землю клали в податные единицы, «сохи», в значительной мере произвольно – теперь был введена стандартная соха, зависевшая от качества земли. На служилых (поместных и вотчинных) землях в соху клали 1200 десятин «доброй» или 1500 десятин «середней» или 1800 десятин «худой» земли; на монастырских землях – соответственно 900, 1050 и 1200 десятин; на черных землях – 750, 900 и 1050 десятин. Был проведен кадастр, все поля, луга, леса были измерены и соответственно качеству земли поделены на «сохи»; каждой «сохе» был присвоен номер. Со всех сох полагались одинаковые государственные подати, которые крестьяне разверстывали между собой, соответственно размерам наделов (их, как и прежде, исчисляли в «вытях»). Поскольку размеры сох были разными, то обложение служилых земель составляло 62,5%, а обложение монастырских земель – 83% от обложения черных земель. За счет снижения обложения с поместных, вотчинных и монастырских земель государство позволяло служилым людям и церкви брать с крестьян свою долю дохода[66].

Одним из главных пунктов программы Пересветова была ликвидация наместничеств и сбор «кормов» в казну. Мероприятия в этом направлении проводились постепенно, начиная с 1550 года. В 1556 году состоялся «приговор царский о кормлениях и службе». По «приговору» наместники заменялись губными и земскими старостами, выбираемыми местным населением[67]; губным старостам особо предписывалось, чтобы у них «насильства християном от силных людей не было»[68]. Корма, которые, прежде собирали наместники, теперь собирались в казну[69].

Налоговая реформа привела к полной перестройке податной системы. Начиная с 1551 года московское правительство осуществляло коммутацию отработочных повинностей. Ямская повинность, военная служба «с сох» и прочие повинности были заменены выплатой денег; отныне крестьяне платили в 4 раза больше, чем прежде[70]. Трудно сказать, насколько эквивалентной была эта замена, однако даже после четырехкратного увеличения денежных выплат государственные налоги не превышали 9% крестьянского дохода[71]. С государственной точки зрения коммутация была вполне оправданной: набиравшиеся с сох крестьяне-ополченцы были практически непригодны для войны, по своим воинским качествам они не шли в сравнение с поместной конницей. Вместо крестьянской службы реформа дала правительству деньги, которые пошли на финансирование нового войска. Налоговая реформа (в сочетании с поместной реформой) обеспечила создание огромной армии Ивана Грозного.

Начиная с 1550 года проводились мероприятия по приведению в порядок поместной системы. Суть поместной реформы заключалась в строгом государственном регулировании службы бояр, дворян и детей боярских, что означало, с одной стороны, отягчение этой службы, а с другой стороны, перераспределение на военные нужды части ресурсов, которые ранее шли на потребление элиты. В «приговоре» 1556 года были впервые введены нормы службы: со 150 десятин доброй земли выставлялся человек на коне и в доспехе – «а в дальний поход о дву конь». Поместья предполагалось измерить и уравнять соответственно «достоинству»[72]. Особенно большое значение это нововведение имело для организации службы вотчинников: бояре и князья были обязаны служить и прежде, но число воинов, которых они должны были приводить с собой, не было четко определено. Теперь был организован учет, по уездам были составлены нарядные списки, и отныне никто не мог уклониться от службы. «И свезли государю спискы изо всех мест и государь сметил множество воинства своего, – говорит летопись, – еще прежде сего не бысть так, многие бо крышася, от службы избываше»[73]. Эта реформа намного увеличила московское войско. Венецианский посол Фоскарино свидетельствует, что прежде войско было немногочисленным, но преобразования «императора Ивана Васильевича» увеличили его до огромных размеров: он сам будто бы видел две армии по 100 тысяч человек каждая[74]. По более надежным (но более поздним) сведениям Д. Флетчера, «число всадников, находящихся всегда в готовности», достигало 80 тысяч человек, но в случае необходимости каждый дворянин мог привести с собой одного или двух «боевых холопов»[75]. Таким образом, военные реформы Ивана Грозного достигли своей цели – была создана мощная армия, которая позволила России намного расширить свою территорию, стать великой державой того времени.

Необходимо отметить важную деталь организации русской поместной системы: воины обеспечивались не только поместьями, но и дополнительным жалованьем, которое выдавалось на смотрах. Таким образом, увеличение численности воинов требовало изыскания новых средств, что и было целью финансовой реформы[76].

Один из наиболее настоятельных советов Пересветова – это выдвижение служилых людей по заслугам, а не по знатности. Штаден отмечал, что если воин был ранен в бою спереди, то он получал придачу к поместью, если же он был ранен в спину, то поместье убавляли[77]. Однако боярское местничество не допускало назначения неродовитых служак на высокие посты; бояре издавна боролись между собой из-за «мест». В 1550 году царь отменил местничество в полках во время военных походов – но большего он сделать не смог. Частичная отмена местничества вызвала резкое недовольство знати. В тайной беседе с литовским послом боярин Ростовский жаловался: «Их всех государь не жалует, великих родов бесчестит, а приближает к себе молодых людей…»[78] Ростовский стал одним из организаторов заговора 1553 года.

Еще одно направление реформ (в соответствии с теорией военной революции) было связано с организацией бюрократических центральных ведомств, «приказов». Налоговая и поместная реформа, составление земельного кадастра, ведение нарядных книг – все это требовало учета и контроля, создания новых специализированных ведомств. Военными делами стал управлять Разрядный приказ, сбором ямских денег и организацией ямской службы – Ямской приказ, государственными землями – Поместный приказ. Прежняя Казна превратилась в Казенный приказ, появились и другие приказы – Посольский, Разбойный и т. д. Над каждым приказом начальствовал думный боярин, но бояре плохо разбирались в делопроизводстве, и в действительности главой приказа был ученый грамотей-дьяк. Дьяки происходили обычно из «поповского рода», они были незнатными людьми, но, тем не менее, они были включены в состав думы и стали «думными дьяками». Это выдвижение худородных чиновников вызывало негодование у родовитых бояр. А. Курбский писал, что писарям русским царь «зело верит, а избирает их не от шляхетского роду, ни от благородства, но паче от поповичей или от простого всенародства, а от ненавидячи творит вельмож своих»[79]. Царь больше не верит боярам, писал Т. Тетерин боярину М. Я. Морозову, «есть у великого князя новые верники-дьяки… у которых отцы вашим отцам в холопстве не пригожалися, а ныне не только землею владеют, но и вашими головами торгуют»[80].

В соответствии с теорией военной революции конечной целью «военно-бюрократического абсолютизма» было перераспределение ресурсов: отнятие части ресурсов у элиты, мобилизация ресурсов народа и направление их на содержание новой армии и бюрократического аппарата. По переписям 40-х годов примерно треть земли в центральных уездах принадлежала церкви, треть составляли вотчины (преимущественно боярские) и треть принадлежала государству[81]. Перераспределение ресурсов подразумевало перераспределение этих пропорций в пользу государства.

Первая попытка в этом направлении была сделана в начале 1551 года, когда Иван IV обратился к патриарху и церковному собору с вопросом о том достойно ли монастырям приобретать земли и копить богатства. В ответ на запрос царя иерархи церкви объявили вероотступником всякого, кто покушается на ее богатства, и Иван IV был вынужден отступить. Тем не менее, правительство нашло способ перераспределения церковных доходов в свою пользу. Церковь была лишена прежних налоговых привилегий (тарханов), и монастыри были обязаны платить налоги по ставке, лишь немного уступавшей ставке налога с государственных («черных») земель. Земли, полученные церковью в 40-е годы «за долги» были отписаны на царя, и впредь монахам было запрещено заниматься ростовщичеством. Все новые покупки земель производились только с разрешения царя[82].

Затем делается попытка ограничить боярское землевладение. В 1562 году появился закон, запрещавший продажу родовых княжеских вотчин; в случае отсутствия прямого наследника вотчины отбирались в казну. Вслед за отменой кормлений, обязательством платить налоги и выставлять воинов этот указ был новым шагом, ущемлявшим интересы знати. Фактически речь шла о частичной конфискации боярских земель (выморочных вотчин). Естественно, он не мог не вызвать противодействия знати, есть известие, что при обсуждении указа «князь Михайло (Воротынский –С.Н.) царю погрубил»[83].

Покушение на боярские земли, отягощение их налогами и обязанностью выставлять воинов, «выдвижение молодых», «бесчестье великих родов» и приближение «верников-дьяков», в конечном счете, вызвали жестокий конфликт между царем и боярской аристократией. Этот конфликт был предусмотрен «теорией военной революции», но быстрота, с которой причина (создание новой армии) вызывала все описанные выше следствия, объясняется тем, что «военная революция» ускорялась третьим фактором – внешним диффузионным влиянием. Как отмечалось выше, стрелецкий корпус был создан по образцу корпуса янычар; османское влияние можно заметить и в общей направленности реформ на установление самодержавия. Фактор диффузии позволяет объяснить некоторые специфические особенности реформ, необъяснимые, исходя из теории военной революции. В частности, институт опричнины, по-видимому, был аналогом османского института «хассе», включавшего дворцовые земли, султанскую казну и гвардию[84]. «Слово “опричнина”, и есть, в сущности, хороший русский перевод слова “хассе”», – писал известный востоковед И. П. Петрушевский[85].

Как показано в работах многих исследователей (в том числе, в работах автора[86]), процесс диффузии османских государственных институтов начался задолго до реформ Ивана Грозного, еще при Иване III, и его первым проявлением было заимствование османского института тимаров – той самой поместной системы, которая составила основу российского государства. В контексте диффузионных процессов находит объяснение и становление российского самодержавия, которое, несомненно, имело восточные черты[87].

Другим примером заимствования османских политических методов является лишение вотчин большого числа княжеских и боярских родов и переселение («вывод») их на окраины[88]. «Представители знатных родов, – пишут И. Таубе и Э. Крузе, – были изгнаны безжалостным образом из старинных, унаследованных от отцов имений, и так, что не могли взять с собой даже движимое имущество… Эти бояре были переведены на новые места, где им были указаны поместья…»[89]. Р. Г. Скрынников установил, что свыше 150 представителей высшей знати были «выведены» в Казанскую землю, едва ли не большинство этих ссыльных имело княжеские титулы[90].

«Великий вывод» нанес решающий удар княжеской и боярской знати. Хотя через некоторое время сосланным было дозволено вернуться в Москву, мало кто из них получил назад свои земли. Дж. Флетчер в следующих словах отразил изменение положения бояр при Иване IV: «Сначала они были только обязаны служить царю во время войны, выставляя известное число конных, но покойный царь Иван Васильевич… человек высокого ума и тонкий политик в своем роде, начал постепенно лишать их прежнего величия и прежней власти, пока, наконец, не сделал их не только своими подчиненными, но даже холопами… Овладев всем их наследственным имением и землями, лишив их почти всех прав… он дал им другие земли на праве поместном… владение коими зависит от произвола царя… почему теперь знатнейшие дворяне (называемые удельными князьями) сравнялись с прочими…»[91] «Установлено фактически, – пишет В. Д. Назаров, – что в ряде уездов опричные выселения и переселения имели массовый характер, причем имело место в широких масштабах изменение формы собственности (вотчинной на поместную)»[92].

Реформы Ивана Грозного имели решающее значение для формирования социально-политической системы Московского царства, основными компонентами которой стали самодержавие, приказная бюрократия, полурегулярное стрелецкое войско и поместная система. Эти реформы означали трансформацию структуры – качественное изменение отношений между элементами структуры «государство-элита-народ». Это качественное изменение заключалось в ликвидации относительной самостоятельности старой знати, полном подчинении элиты государству, отягчении условий военной службы, появлении новых подчиненных государству неэлитных военных формирований, создании новых инструментов бюрократического управления и масштабном перераспределении ресурсов элиты и народа в пользу государства.

Таким образом, имеются основания полагать, что реформы 1550-х годов и опричнина могут быть во многом объяснены совокупным действием демографического, военно-технического и диффузионного факторов. В этом гетерогенном процессе роль демографического фактора (в соответствии с демографически-структурной теорией) проявлялась, в частности, в столкновении государства и аристократии, в процессе фракционирования элиты и в борьбе аристократии и дворянства, в направленных против аристократии выступлениях городского населения, в тенденциях к самодержавию и этатизму, в экономическом и финансовом кризисе, в росте цен, падении потребления и в постоянно повторяющихся голодовках, на фоне которых происходила политическая борьба. Однако параллельно демографическому фактору и почти в том же направлении действовали технический и диффузионный факторы, и в некоторых процессах эти факторы играли более важную роль, чем демографический фактор. Наступление самодержавия, в частности, началось задолго до Сжатия и может получить более обстоятельное объяснение при изучении диффузионных процессов. Военная реформа также необъяснима в рамках демографически-структурной теории, но имеет логическое объяснение в рамках процессов военной революции и диффузии; такой же вывод можно сделать и в отношении налоговой реформы. Опричнина, хотя и была следствием общего конфликта между государством и аристократией, в своих конкретных формах может получить объяснение в рамках процесса османских заимствований.

ПРИМЕЧАНИЯ