«Всеволод Емелин – поэт зощенковского розлива и высоцкой мощности, способный без мыла влезть в шкуру любого персонажа и вещать его голосом, легко беря высокие нотки самой тонкой иронии зубоскального ерничества.

Его лирический герой – вечно страдающий с похмелья идейный борец за справедливость и народное счастье – позиционирует склонность к самопожертвованию, не стесняясь в словах. Выворачивая наизнанку злобу дня по прихоти своего парадоксального мышления, он отчаянно косит под дурачка, чтобы еще больней и сноровистей пнуть политических противников, а также оппозиционеров, прикидывающихся таковыми.

В прошлом году Всеволод Емелин издал свой поэтический дневник. Гневные песни протеста, рожденные революцией и Болотной площадью. «Баррикады» и митинги положительно влияют на вдохновение. А для Емелина со званием «первого поэта Москвы» в петличке – это такой же живительный раствор, как и его любимая беленькая. Книга «Болотные стихи» – ответный удар на противоходе проекту Быкова-Ефремова-Васильева «Гражданин Поэт», который отлит уже не только в чеканных строчках, издан дорого и богато, но и превратился в спектакль и кино.

Емелину приглашать артистов в декламаторы ни к чему, он сам «театр одного актера», чтец-виртуоз трибунного типа. На сцене микрофон держит крепко, а зал во внимании тем более. В стихах режет правду-матку большими сочными ломтями, невзирая на лица и рейтинги.

Главаря литературного сопротивления совершенно не волнует понятие вечности, он предельно сиюминутен, по-газетному актуализирован, всегда мгновенно разбирается в ситуации и открывает словесную перепалку без предупреждения, на поражение. Но его строфы на тему гражданской катастрофы – документ, между прочим. Своеобразный, но архивно ценный фиксаж событий, которые имели место быть.

Это новый опыт для русской поэзии. Рядом можно поставить, наверное, только цикл Максимилиана Волошина, посвященный периоду красного и белого противостояния, похожий по публицистическому накалу, хроникальности и тоже написанный по горячим следам. Рухнувшим надеждам Емелин посылает вслед грустный гимн с неунывающим названием «В начале славных дел», аранжированный фирменным юморочком.»

Евгений Иванов, куратор фестиваля

Всеволод Емелин. Случай в пути

    Зимняя сказка

 Идут белые снеги,
Как написал поэт,
Ни джипу, ни телеге
Проезду больше нет.

 В сугробах этих топких
Весь автопарк завяз.
Стоят смиренно в пробках
Феррари и КАМАЗ.

 Здесь под свинцовым небом
Деревья без листвы,
Заваленные снегом
Некошеные рвы.

 И бойкие нацмены
В трактирах вдоль дорог
В пять раз подняли цены
На каждый пирожок.

 В заторе возле рощи,
Устав жать на сигнал,
Бывалый дальнобойщик
Угрюмо замерзал.

 Уже не грели валенки
Текла слеза из глаз.
Он диктовал напарнику
Последний свой наказ.

 Чтоб помнил только доброе,
Чтоб не попомнил зла,
Сказал жене, чтоб в доллары
Рубли перевела.

 Водитель, замерзая,
Склонился на панель –
Вдруг слышит дар Валдая,
Звенящий сквозь метель.

 По Русской по равнине,
Что исходил Христос,
На Ладе, на Калине,
К ним едет Дед Мороз.

 В окно он постучится,
Покажет, что привез,
И ватной рукавицей
Смахнет кристаллы слез.

 Нальет горячий супчик
И рюмку первача,
Даст заячий тулупчик
Со своего плеча.

 Он ватной бородою
Махнет – «Привет, дружок!»
И весело откроет
Весь в звездах свой мешок.

 В мешке у Дед Мороза
Игрушки и шары,
Все сны там и все грезы
Российской детворы.

 Там есть из шоколада
Фигурки всех зверей.
И громкие петарды –
Бросать во вратарей.

 Там леденцы блестящие
Солдаты с офицерами
И елочка с висящими
На ней коррупционерами.

 Там для всего народа
Указы и декреты
Там новые свободы
И новые запреты.

 Там ангелочек сахарный,
Там газировки литр.
Там выбор губернаторов
Через надежный фильтр.

 Такие горизонты,
Такая благодать.
Скажи, какой резон-то
В степи-то замерзать.

 В глаза уже полощет
Невиданный рассвет
Не спи же, дальнобойщик,
Как призывал поэт.

 Не спи же, дальнобойщик,
Таких как ты, с утра
Болотная ждет площадь.
Поклонная гора.

 Не спи, а то замерзнешь.
В Торжке или в Клину
Ты вечности заложник
У времени в плену.

«Андрей Родионов интересен много чем. В первую очередь, конечно, своими стихами. Во-вторых, тем, как он их читает. И то, и другое – лихой замес не для слабонервных.»

Алексей Зензинов, драматург

«Родионов вошел в поэзию в начале нулевых. Тогда он воспринимался как певец московских окраин. Наконец-то нашелся человек, который рассказал в стихах о людях дна, о невыспавшихся жителях спальных районов, о гопниках в капюшонах, натянутых на глаза, об обитателях вытрезвителей и помоек. И сразу стало ясно, что это один из самых мощных и неожиданных голосов в современной литературе.»

Ян Шенкман, поэт, журналист

Андрей Родионов.  ***

Люди безнадёжно устаревших профессий
радостно поднимают глаза, недавно полные слёз.
По Тверской идёт процессия процессий,
поэты, которых принимают всерьёз.

Поэты заходят в кабаки и банки,
в обувной магазин Экко, в книжный магазин Москва,
и везде в обмен на их сонеты, верлибры и танки
им предлагается одежда, обувь, выпивка, жратва.

Все люди довольны — только геи возмущаются:
почему им можно, а нам нельзя парад?
Им можно, потому что они с нами прощаются,
сегодня они уйдут и не вернутся назад.

Люди радостно подтусовываются к лобному месту:
здесь выступит самый серьёзный виршеплёт,
и чресловещательница, из местных,
ему своими чреслами подпоёт:

«Мы заполнили все трещины, все лакуны,
все неправильности сгладили и углы,
уничтожили всё, на что натягивают струны,
и всё, куда можно забить голы».

Их провожают каждый год, до осени о них не слышно,
потом потихоньку наполняется ими Москва,
но на этот раз вдоль МКАДа мы поставим вышки —
каждый раз обещает мэр, но всё это только слова.

Пока есть дети духовно богатых родителей,
пока богатым не запретили иметь детей,
у этих мудаков будут зрители,
и, значит, снова наступит этот чёрный день.

Кто пляшет, кто поёт, кто ваньку ломает,
кто говорит, что это «не поэзия ни хера»,
а по Тверской ходят люди и за стихи покупают
кучи бесполезного или полезного добра.

«Я лично считаю, что Воденникова действительно лучше всего именно слушать, и наблюдать за образом, возникающим в процессе чтения. Поклонники его поэзии, которых довольно много, влюблены, мне кажется, именно в этот образ — поэта трагического и предельно откровенного в своем лирическом высказывании.»

Александр Вознесенский, ведущий радио «Маяк»

«В сущности, Воденников работает в проблематике так называемого традиционного русского стиха, в нынешнем состоянии своем — глубоко обращенного к романтической традиции. И неудивительно, что эстетика его текстов направлена в сторону максимально возможного в нынешних языковых условиях приближения к традиционной форме: свободно экспериментируя в самых широких рамках, он работает на ее органическое обновление.»

Людмила Вязмитинова, поэт, критик

Дмитрий Воденников. Ожидание первого снега

Но — мне! — не нравится,
так поступать с тобой:
о, как ужасна жизнь мужского пола —
ты всё ещё, — а я уже живой,
ты всё как девочка, — а я уже тяжёлый
(неповторимый, ласковый, тупой,
бессмысленный, ореховый, сосновый),
самоуверенный, как завуч средней школы, —
нет, выпускник — лесной воскресной — школы,
её закончивший — с медалью золотой.

Любая женщина — как свежая могила:
из снов, из родственников,
сладкого, детей...
Прости её. Она тебя любила.
А ты кормил — здоровых лебедей.

Но детским призракам (я это точно знаю) —
не достучаться им —
до умного — меня...
А ты — их слышишь — тёплая, тупая,
непоправимая — как клумба, полынья.

Стихотворение — простое, как объятье —
гогочет, но не может говорить.
Но у мужчин — зато —
есть вечное занятье:
жён, как детей, — из мрака — выводить.

И каждый год — крикливым, птичьим торгом
я занимаюсь в их — живой — груди:
ту женщину,
наевшуюся тортом,
от мук, пожалуйста, — избавь и огради!

Все стихтворения —
как руки, как объятья.
(...от пуха, перьев их — прикрой меня — двумя!)
Да, у мужчин — другие есть занятья,
но нет других — стихотворений — у меня.

...Ты мне протягиваешь — руку наудачу,
а я тебе — дырявых лебедей.
Прости меня.
Я не пишу, я плачу —
над бедной–бедной — девочкой — моей...