По Уралу

Как не любить этот знаменитый роман, в котором есть выражение «Летело, летело пространство времени»!

Именем Аэлиты называли пионерские отряды и молодёжные кафе.

Горячие кавказские мужчины давали его своим дочерям, и оно, это имя, составляло достойную конкуренцию шекспировским Офелиям.

Получил это имя и чуть не первый отечественный конвент.

Задуман он был ещё в олимпийском 1980 году, а на следующий, 1981-й, когда планировали просто вручение премии (если я не ошибаюсь, в первый раз её получили антагонисты – братья Стругацкие и писатель Казанцев), вышел конвент.

Урал – вообще литературное место, а в ту пору в Свердловске жил Владислав Крапивин. А ещё там выпускался знатный журнал «Уральский следопыт», наследник «Всемирного следопыта», знаменитого журнала двадцатых. Не знаю, как у него дела сейчас, но тогда с конвентом он был связан накрепко.

В середине восьмидесятых фестиваль вроде как запретили, но тут подоспели перестройка с ускорением, и «Аэлита» вступила в свой золотой век.

Потом, правда, настали девяностые, начали умирать главные люди конвента, и я, попав туда, вдруг очутился в пустынной редакции «Уральского следопыта». Был поздний вечер, кажется.

Не было даже электричества.

Чем-то это напоминало какой-нибудь революционный год.

Ещё в девяностые начали строить церковь на месте дома Ипатьева. Она строилась и строилась, но для приезжего человека, нечасто бывающего в городе, изменения были заметны.

Город был суров: не в каждом городе убивают царя.

Те люди, что делали конвент, тоже мне казались суровыми: я внутренне ощущал, что они бьются за свою традицию, за своё детище.

Денег у них, разумеется, не было, и вот этого я как раз понять не мог. Поскольку на каждом конвенте давались награды и премии, уральский их вариант был особенный – композиции из местных камней, – и мне казалось, что в какой-нибудь голодный год они не дадут лауреатам сгинуть. Из этого великолепия всегда можно наделать колец и брошей на великие деньги. Драгоценных камней в суровом городе было множество: я забрёл в зоопарк и обнаружил, что клетки отделаны чуть ли не яшмой. За разными зверями (судя по табличкам) наблюдали какие-то группировки с невероятными названиями.

Как-то вместо обсуждения путей развития фантастики я поехал по кладбищам. Ходил там по аллее героев – чёрные обелиски во весь рост торчали из тающего мартовского снега. Парни на них стояли естественно – как стояли в жизни. К одному на отдельной тумбе был приставлен тщательно вырисованный «мерседес». У могилы другого известного человека висела на виду видеокамера, будто глазок домофона – изображение, правда, передавалось не хозяину. Оттого некоторые посетители кладбища приходили в надвинутых на всё лицо капюшонах.

Вот это была фантастика – не знаю уж, как там сейчас, но тогда я даже начал складывать в голове сюжет про эту камеру.

Пространство Урала было полной мистикой. Про перевал Дятлова говорили глухо, тема ещё не вырвалась на волю по-настоящему, когда всякий фантаст считает своим долгом написать про это рассказ (даже я это сделал). Больше обсуждали Пермскую зону и южно-уральского карлика из Кыштыма, более известного как Алёшенька.

Сюжеты тут сходились, как части света.

Впрочем, потом я поехал с фантастами на границу Европы и Азии – конвент из-за близости этой границы всё пытались называть «евразийским». Екатеринбург находился именно в Азии, а не в Европе.

Фантастов высадили у придорожного обелиска в лесу, и некоторые стали примериваться, как на него забраться. Обелиск был гладкий, очень высокий и недостижимый как всякая граничная точка.

Через несколько дней после «Аэлиты» там проходил фестиваль ролевиков «Веркон».

Перед отъездом я говорил с эльфами. Собеседник мой был, правда, больше похож на видавшего виды гнома. Девушка его стояла рядом – довольно милая и обильно татуированная, что тогда было редкостью.

Заговорили о календаре, и я спросил, когда праздник. Подруга эльфа ответила, что 6–7 апреля. Тот одёрнул её и возразил, что определённо 29 марта. Пришёл третий, высокий и худой, прислушался и заявил, что не шестое число, а шестой день четвёртого месяца по календарю хоббитов. Они заспорили о трактовке нуменорского календаря и о том, что об этом было у Алдариона, и обратились к четвёртому.

Тот вытащил толстую тетрадь, похожую на амбарную книгу, и стал читать по ней, что год високосный будет соответствовать високосному у эльфов, и дата будет 27 марта, но даты для пересчёта сдвинутся на три дня, и после будет 29, а за ним опять 28; он дошёл, кажется, до шестнадцатого, что снова будет високосным и последним в четырнадцатилетнем цикле. С уважением смотрел я на этих людей, на их арифметику равноденствия, хоть и полагал, что датами их встреч больше рулят не звёзды, а расписание школьных каникул.

А потом я попал в Казань, на «Зиланткон», и вот там увидел этот мир во всей полноте.

Но это было именно потом, а пока я пошёл слушать дискуссию о соотношении литературы и фантастики.

Сейчас кажется, что это своеобразный юмор, вроде спора «возможна ли дружба между юношей и девушкой». Но нет, там всё было серьёзно (впрочем, как и в спорах о дружбе полвека назад). И это напоминало другие яростные споры – в Учредительном собрании. Причём в момент, когда матрос Железняк поднимается по лестнице. Спор, кто лучше – написавший о космических пауках N. или написавший про драконов M., – был один в один похож на дискуссию о том, что более конструктивно, предложение октябриста N. или кадета М., до того как Железняк распахнул двери.

Ситуация осложнялась следующим: критики из толстых журналов и колумнисты обратили внимание на фантастику, вернее, на лейбл «фантастика», в тот момент, когда корпорация под этим лейблом уже прошла своё акме и благополучно скомпрометировала себя 499 романами про космических пауков в год (один номер я оставил на случай, если кто-то обиженно скажет: «А как же наш гениальный N?»).

Естественное запаздывание в культуре: нечто потеряло силу ровно в тот момент, когда эту силу обнаружили. Будто американский коммунист-романтик, воспевающий «великий эксперимент» в СССР, когда советская власть уже уволила революционную романтику за выслугою лет, Малевич умер, а Маяковский застрелился. Мы о чём-то спорили со старичками, но власть переменилась.

Побежали по улицам солдаты и матросы массовой культуры: винтовка – одна на отделение, половина новобранцев не доедет до фронта, а из доехавших большую часть выкосит в первом бою.

Всем предстояло гореть в адовом огне снижения тиражей, исчезновения традиции чтения и стука писательских зубов о полку.

Но знакомцы мои были прекрасны, все милы, и речи наши ярки.

Рядом лился бетон в основание храма на крови, строился город, ложились набок заводы, и я ощущал это движение.

Город был велик, он порос литературой, как Урал лесами.

Мои родственники работали на «Уралмаше», но уже давно поселились на кладбищах – задолго до появления там чёрных обелисков с «мерседесами».

Видеокамер над ними не висело.

Мир был жесток и справедлив ко всем.

Даже к фантастам.

Водворив меня в шикарный отель – лучший из пятизвездочных (автор на самом преувеличивает. Отель был трёхзвёздочный. – Прим.), устланный персидскими коврами («Елена Сергеевна Гармс любит, чтобы все было по высшему разряду!»), он пригласил меня во вьетнамский ресторан, где мы заказали диковинные вьетнамские деликатесы, а кофе нам захотелось – не вьетнамского, а нашего, русского, уральского! Ивкин ненадолго скрылся и в любимой кофейне поблизости раздобыл два огромных стакана роскошного рафа.

Почувствовав полноту экзистенции, мы сделали попытку остановить прекрасное мгновенье. От старшего внука я недавно заполучила айфон и с энтузиазмом чайника бросилась реализовывать себя, как портретиста. Сергей сел в отдалении и мечтательно глядел вдаль, я фотографировала его то в фас, то в профиль – с нависшими над его головой разноцветными бумажными фонарями. Вскоре обнаружилось, что на большинстве портретов фигура Ивкина окутана непроглядной мглой, как будто это не ответственный по коммуникациям «Белинки» Сергей Ивкин, а какая-то Тень отца Гамлета. Только один выступил из тьмы, чем он и воспользовался, публикуя здесь портрет моей кисти!

Марина и зайка

В свою очередь он сфотографировал меня на скамейке рядом с зайкой, которого бросила хозяйка. Это представляло собой душераздирающее зрелище, тем более, я была знакома с первым мужем Агнии Львовны – Павлом Барто, милым детским поэтом-орнитологом, под чьей фамилией она обрела свою мировую славу, и как-то однажды в гардеробе ЦДЛ он пожаловался мне, что Агния грозно требует от него сменить фамилию, так как поэт Барто на этой планете может быть только один, вернее, одна!

Второй мой портрет – Ивкин снял на нулевом километре Свердловска.

– Такое впечатление, будто я снимаю Туве Янсон! – сказал Сергей.

Чьи ноги изображены на этом фото – Астрид Линдгрен, Туве Янсон или Марины М.?

Потом мы гуляли по Плотинке и любовались на Исеть, которую я приняла за Урал-реку, до боли знакомую по былинным песням о Чапаеве.

День второй

Утром вышла на улицу и увидела Ивкина в обрамлении двух Лен – зеленоглазой красавицы Гармс и Елены Соловьевой в синем платье с коралловым ожерельем. Всей компанией отправились обедать в ресторан «Высоцкий». Мы с Яной Вагнер, писательницей, которую поклонники прозвали “русский Стивен Кинг” за особую крутизну сюжетов, – расположились у окна и с высоты обозревали Екатеринбург земной и небесный. Мы пили прекрасное вино и распевали гимн кубинских революционеров «Белла Чао», переведенный на русский язык Сергеем Ивкиным этой ночью:

– Bella, ciao. Bella, ciao. Bella, ciao. Ciao. Ciao!

«Библионочь» – серьезное испытание для Белинки! Как волновались, как готовились! Окончательные решения по оргвопросам уже не могли приниматься на земле, – только в небе. Елена Сергеевна Гармс и Марина

При этом Елена Сергеевна Гармс – как Михаил Кутузов на Бородинском поле – разруливала предстоящую Библионочь: где у нее игра на гучжэне от Школы Конфуция плюс тайцзы, где любительское объединение «Хороводы мира», тут знакомство с персидским языком – от каллиграфии до грамматики, здесь настольные игры на испанском с натуральным живым мексиканцем…

День разворачивался по плану Ивкина, означенному вчерашней смс-кой:
«12.55 до 14 обед в “Высоцком”. С 14.30 – Музей наивного искусства. Потом открытие в “Белинке” и ваша речь на 2 минуты. Выступление в 20.00. После него интервью газете и вольная программа…»

Библионочь стартовала чисто по-уральски – народной застольной «Степь да степь кругом» про замёрзшего в степи ямщика, с чувством исполненной молодым аккордеонистом. В самый пронзительный момент, где «а жене скажи пусть не печалится…» мне позвонили из московского издательства «Детская литература» – с просьбой напечатать в хрестоматии для дошкольников и младших школьников ряд моих произведений… по складам. Я обещала обдумать это заманчивое предложение.

Поэт и музыкант Лена Бушуева, Марина и бушведь Илья – мал Золотник, а дорог…

Почтенная читательская публика

В зале, где собиралась публика на мое выступление, у книжного прилавка меня встретила прекрасная Елена Бушуева, бард и менестрель. Обнаружив, что главный герой романа «Три стороны камня» художник и у него есть медведь, она преподнесла мне бушведя, так Лена зовет медведей, сшитых ее золотыми руками, и назвала его в честь моего героя – Ильей Матвеичем Золотником.

Публика была заинтересованная, читающая. Два картинных человека в зале особенно привлекали мое внимание, чем-то родственные моим эксцентричным героям: на первом ряду сидел эффектный мужчина во всем черном – в непроницаемых черных очках, будто сошедший с экрана из фильма «Men in black», работающий на неофициальное правительственное агентство, регулирующее деятельность инопланетян на Земле, защищающий землян от отбросов вселенной. И убеленный сединой джентльмен в ковбойской шляпе, остроносых ботинках, подпоясанный широким ремнем, все пальцы у него были унизаны драгоценными перстнями. Услышав о моем путешествии в Гималаи, он спросил: ночевала ли я одна в горах?
– Нет, – отвечаю, – одна я даже не смогла бы отыскать «Белинку», хотя сверни за угол – и ты тут!
– В таком случае можете считать, что вы не были в горах, – заявил он, – иначе вам бы явился Дух Гор, и вы бы никогда в жизни уже не смогли забыть об этой встрече!

Марина у микрофона

Сказать, что мы с Ивкиным были в ударе – ничего не сказать, слева от меня раскинулись книги моего мужа – уральца Лёни Тишкова – «Даблоиды», «Водолазы», «Черный юмор для белых и цветных», фантасмагорические существа – из его снов и фантазий, справа – собрание моих сочинений… И с каким удовольствием я пополнила его мифологическим, странным, смело можно сказать, эпическим романом «Крио» о моих предках – удальцах и героях и неутомимых возлюбленных, которого уже днем с огнем не сыскать. А также дзенскими историями о мудрецах в миру «Мусорной корзиной для Алмазной сутры» и хулиганской книгой баек и анекдотов «Танец мотыльков над сухой землей».

Памятник Человеку-Невидимке, открытый художником Шабуровым. Постамент и два следа: один – Сашин, другой – Невидимкин. А сверху еще и наши с Яной!

Когда мы триумфально закончили встречу, ко мне выстроилась очередь подписывать книги – новые – «Три стороны камня» и недавнее – девятое(!) издание «Собаки любит джаз», старые и раритетные экземпляры моих романов, «Гений безответной любви», выпущенный в начале века екатеринбургской «У-факторией»… Мы фотографировались, братались, обнимались, пока Сергей не спустил меня с небес на землю.
– Марина, – сказал он деловито. – Над вами уже не ваш портрет.
После чего ликующе объявил в микрофон:
– Какие звезды сияют сегодня на нашем небосклоне! А сейчас перед вами выступит еще одна звезда, еще более яркая– писательница Яна Вагнер!

День третий

Пока я давала интервью газете «Курган и курганцы», в гостиницу пришел Ивкин. Оказывается, после выступления Яны он живописал ее портрет, что потребовало огромного напряжения сил. К тому же Яна в знак восхищения и в целях излечения Ивкина от бронхита щедрой рукою плесканула ему коньяка. Сергей выпил, ночью не мог уснуть. А чтобы остановить мыслительный процесс, поскреб по сусекам, и – в общем-то, непьющий, – выпил водки, оставшейся от каких-то знаменательных в жизни событий. С трудом проснувшись, Ивкин надел душеподъемную красную толстовку, черно-белый талес и отправился на встречу со мной.

Планов громадьё: конструктивизм Екатеринбурга и пространная экскурсия по музею Авангарда. Оба мероприятия предполагали немалый энергетический ресурс. Наш проводник по конструктивизму Катя, например, призналась, что несколько дней перед экскурсией вообще не выходила на люди, накапливала коммуникабельность.

Басовитая, корпулентная, в сером джинсовом жилете, она даже напугала Ивкина своим появлением, хотя он не подал виду. Уверенно повела нас Катерина дорогами конструктивизма, превознося до небес бесстрашных и свободных архитекторов Гинзбурга, Пастернака, Прохорова, вдохновленных идеями Ле Корбюзье, и костеря на чем свет стоит варварскую реконструкцию, бульварное оформление старых добрых фасадов, оплакивая снесенные шедевры архитектуры.

Перед нами проплывали обшарпанные дома-корабли, дома-коммуны с их мощной экспрессией, соединением грузного и легкого, прямого и округлого, бетонных блоков и непредсказуемых оконных проемов, ритмом и контрастом, таинственными оптическими эффектами, движением воздуха и солнечных лучей, переходами, замкнутыми дворами и плоскими кровлями…
– Раньше считали, что эти дома-пароходы, дома-самолеты, «тракторы» и «серп-и-молоты» лепились на скорую руку «из говна и палок», – она говорила, – а вот поди ж ты – стоит сотню лет, голубчик, и радует глаз понимающего человека.
То, что мы с Ивкиным именно из таковских, она не сомневалась (я ведь сама выросла на такой же крыше первого московского небоскреба Дома Нирензее в Большом Гнездниковском переулке!).

Стремительно расцветала сирень, жара сменялась диким ветром, слепящее солнце – тучами, конструктивизму все это на редкость шло: облупленные стены, осыпающаяся штукатурка, покосившиеся аутентичные ограды, дверные ручки, косяки…

На Ленина, 52, перед первым подъездом мы с Катей наткнулись на крупный уральский самоцвет – то ли змеевик, то ли серафинит, зеленый с просверками. Катя не могла пройти мимо: камень был прекрасен, а у нее хобби – она мастерит украшения. Ивкин даже выразил готовность приобрести у нее для Оли ожерелье, манившее его названием «Cинюшкин колодец». (Из этой затеи ничего не вышло, поскольку Оля заметила, что такие украшения надо носить с индейским убором воинственных ирокезов…)

С трудом оторвав от земли придорожный валун, Катерина несла его на руках, продолжая гимн конструктивизму. День клонился к закату, мы валились с ног, но Ивкин, как джентльмен, забрал ее неподъемную ношу и положил к себе в рюкзак.

С этим булыжником мы поднимались на восьмые этажи без лифта, вылезали на крыши, восхищались истоптанными лестницами и покоцанными перилами, бесконечными коридорами и шмелиными ячейками мастерских…
Пока в одной из таких кают художница Наталья Хохонова не устроила для нас выставку авангардной живописи.
А надо сказать, Наталья в свои живописные полотна включает каменные фрагменты, как, например, родонит – в бороду сказочника Бажова.

Тут Ивкина осенила гениальная идея:
– Дорогая Наташа! – торжественно сказал Сергей. – Ваша подруга Катя принесла вам подарок, – с этими словами он вытащил из рюкзака бесценный самоцвет и преподнес его Хохоновой.
– Ну что ж, – вздохнула Катя, ошарашенная его коварством. – Пожалуй, как подарок он тоже хорош…

Теперь нам оставалось встретиться только с Шигирским идолом, древнейшей деревянной скульптурой на земле. Мне показалось, тот немного оживился, завидев Ивкина. Какая-то возникла рифма в форме их голов, что я и запечатлела на снимке.
– Да, это то, чем я занимаюсь, – написал потом Ивкин в ВКонтакте, – снимаю вечность...

P. S.
– Сергей, – сказала я, – завтра не провожайте, отсыпайтесь. Меня забросит в аэропорт Василий Анатольевич.
И мы обнялись, как два саньясина, как люди на Пути, которым еще встречаться и встречаться в будущих жизнях.

P. P. S.
Два мероприятия, намеченные Ивкиным, ему не удалось вместить в мой приезд – музей Андерграунда, где целый день напрасно ждал экскурсовод, но Катя не выпустила нас из объятий конструктивизма, и … премьеру «Тараса Бульбы» у Николая Коляды…

P. P. P. S.
«Эх, зря я не поехал вас провожать, – писал мне уже в Москву Сергей Ивкин. – Попал на тренировку по пожарной безопасности!»

Использованы фотографии Андрея Александрова, Сергея Ивкина, Марины Москвиной, Анны Порошиной

Какое мне дело до вас до всех

Тяжелым басом гремит фугас
Ударил фонтан огня
А Боб Кенне́ди пустился в пляс
Какое мне дело до всех до вас
А вам до меня

Мы смотрим новости
Мы смотрим новости
О военных действиях
Мы обсуждаем
Военные действия
Мы высказываем
Свои мнения

Кто-то думает
Что одни правы
А другие виноваты
Кто-то думает
Что всё ровно наоборот
Кто-то считает
Что всё это сложная
Геополитическая игра
Кто-то полагает
Что всему человечеству
Скоро придёт конец

Трещит земля как пустой орех
Как щепка трещит броня
А Боба вновь разбирает смех
Какое мне дело до вас до всех
А вам до меня

Кто-то говорит
Что во всём виноваты англосаксы
Кто-то говорит
Что во всём виноваты русские
Кто-то говорит
Что во всём виноваты
Влиятельные семьи
Европейских аристократов
Кто-то говорит
Что во всём виноваты
Евреи
Ты что, дурак совсем
Какие евреи
Да, евреи
А кто-то считает
Что во всём в мире
Вообще во всех бедах мира
Виноваты китайцы

Но пуля-дура вошла меж глаз
Ему на закате дня
Успел сказать он и в этот раз
Какое мне дело до всех до вас
А вам до меня

И люди продолжали обсуждать
Кто виноват и кто прав
И кто всё устроил
И кто будет
Главной жертвой
И вдруг услышали
Эту песню
Эту странную песню
Этот неестественно
Глубокий голос
Эти странные слова
Про Боба Кенне́ди
Правильно ведь
Ке́ннеди
Люди услышали эту песню
Прислушались
Классная какая песня, да
Да, офигенная
Что-то в этом есть
Это что, советская?
Надо же
Как это смогли
Тупые совки
Такую хорошую песню
Придумать
Офигеть, да
А голос какой
Давайте ещё раз послушаем
Давайте, ребята, выпьем
Ну, ну, что ты там
Хлюпаешь носом
Давайте, давайте выпьем

Простите солдатам последний грех
И в памяти не храня
Не ставьте над нами печальных вех
Какое мне дело до вас до всех
А вам до меня

Молодые люди, простите
Бар закрывается
Да, да, уже уходим
Сколько там с меня
Три тысячи, ого
Ни хрена себе
Ну ладно
А песня хорошая, да
Офигенная песня
А чаевые
Можно по карте
Да, хорошо, спасибо
Какое мне дело до вас до всех
Да, действительно
Красиво, красиво
Даже не верится
Что в совке такое сделали
Не слышал, не знал
До свидания, да
Спасибо, спасибо
Всего доброго

Ну давай, да
Давай
Не, я к себе
А ты куда?
Могу через тебя проехать
Да, давай, хорошо, спасибо
Пока, чуваки
Давайте, давайте
Хорошо посидели
Давайте

Тяжелым басом гремит фугас
Ударил фонтан огня
А Боб Кенне́ди пустился в пляс
И Фёдор Ермолов пустился в пляс
И Богдан Кириленко пустился в пляс
И Войцех Ковальски пустился в пляс
И Ласло Фаркаш пустился в пляс
И Тудор Попа пустился в пляс
И Жан Леруа пустился в пляс
И Пабло Суарес пустился в пляс
И Тим ван Дален пустился в пляс
И Тор Бьорндален пустился в пляс
И Аки Мацуо пустился в пляс
И Вэньмин Чжао пустился в пляс
И Ринат Ахметзянов пустился в пляс

Все они вместе пустились в пляс
В страшный совместный пляс
Какое мне дело до всех до вас
Какое мне дело до всех до вас

А впрочем ладно
Чего уж там
Не стоит сходить с ума
Какое мне дело до вас до всех
А вам до меня.

4 июня 2022 года

Ария кулика московскому гостю
В Кольцово мне неуютно. Родной аэропорт видится иллюзией: нет его на самом деле, ты стоишь внутри абсолютно голых стен, а на них специальными лазерными лучами проецируют магазины, кофейни и других прилетающих-отлетающих. Необходимо найти нечто настоящее, уцепиться за эту вещь и успокоиться. Я подошёл к воротам прибытия, взялся обеими руками за металлический поручень, огораживающий зону выхода, и приготовился ждать. За моей спиной постепенно собирались встречающие. Но я стоял самый первый, вглядываясь в расходящиеся и сходящиеся створки, в чёрный квадрат явления из Москвы. Видел, как незнакомые люди радовались, махали руками и распадались на световые блики. Через пятнадцать минут я уверовал, что на самом деле я не опознаю писателя Марину Москвину, столичного гостя Библионочи в Библиотеке им. В.Г. Белинского, Марина пройдёт мимо, также растворится в солнечном свете, косо падающем через высокие окна.

Не узнать Марину оказалось невозможно. Она явилась – и я понял: Марина – не иллюзорна. Её необходимо незамедлительно обнять, чтобы осознать: всё вокруг – настоящее, никакой Майи нет изначально.

Всякий кулик желает выплеснуть на гостя максимально большой ушат впечатлений. Профессиональный гость привыкает к бурным демонстрациям болотной жизни и только смиренно кивает. Марина достигла в своих путешествиях следующего этапа: она аккуратно корректирует изливаемые потоки счастья и гордости, чтобы все окружающие могли выразить свою радость жизни в самом лучшем болоте в равной степени. Так время от времени во время пути из аэропорта Марина придерживала мою речь, чтобы и водитель – Василий Анатольевич – мог рассказать про свою белоснежную машину и о том, как изящно он нас перемещает по шахматной доске состоящего из сплошных пробок города.

Зайка моя

В первый вечер решили ограничиться ужином и небольшой прогулкой. Вьетнамский ресторанчик «ВьетМон», позволяет проносить напитки с собой. И я принёс из ближайшего «Скворечника» два хвойных рафа. Рафы меня научили пить в Сибири, после чего я перестал жалеть деньги на горячие напитки. Дорого, но надолго. Иной кофе я забываю через десять минут, а вкус рафа остаётся с тобой, словно пёстрая птица Говорун. Сидит на плече и время от времени аккуратно клюёт в макушку. Интерьер в ресторане – кунгурский фестиваль воздушных шаров: лампы под потолком круглые, пёстрые, и всё время блазнится, что они меняются местами. Кухня сдержанная, но сытная. Еда здесь – повод к беседе, то, чем делишься, что разделяешь.

Далеко идти не хотелось. Ограничились центром города, поскольку появился хороший ориентир: памятник Зайке Агнии Барто возле Девятой гимназии. Ресторанчик расположен внутри «гусениц» Дома-Трактора. Ниже по улице – Дом-Комбайн, в котором шуршит письмами Главпочтамт, а рядом с ним плита Нулевого километра Свердловской области. Скверик с печальным изобретателем радио – Александром Поповым (Маркони ему разум мутит). Весь в татарских орнаментах Дом Севастьянова, которому Священный Синод не позволил носить золочёные купола. Так дом и меняет время от времени расцветку фасада, всё не может определиться с костюмом. Плотина, с красивой горизонталью городского пруда, которую рассекает одинокий Дом-Пароход. Набережная Рабочей молодёжи с маленькими аристократическими домиками. Девятая гимназия, мечтающая стать Хогвартсом. Ещё один скверик возле гимназии: несколько скамеек среди зелени. На одной из них сидит бронзовый заяц размером с откормленного спаниеля и стоит раскрытая книга размером в две библии Гутенберга:
… Под дождём остался зайка. Со скамейки слезть не смог. Весь до ниточки промок.
Автор этих строк детская писательница Агния Барто во время Великой Отечественной войны жила в эвакуации в нашем городе по адресу ул. 8 марта, дом 1.
Марина села рядом с зайцем, обняла его. И душа моя успокоилась: я выполнил свою жизненную миссию, «передал солонку», свёл вместе два разных детских мира.

Методом зондажа

А наутро был Музей наивного искусства.
Оказывается проще добавить филиал к государственному музею, чем создать частный. Тем более частный музей Евгения Ройзмана* в городе уже есть. Потому официально Музей наива – филиал Екатеринбургского музея изобразительных искусств, а в понимании горожан – тайный филиал «Арт-птицы». Такой «ласковый телёнок». Но это и хорошо. В нём спокойно и уютно. Четыре постоянных зала и сменная композиция. Я лично иду каждый раз к въедливому Языкову и мечущемуся Коровкину. Но каждый посетитель прижимает к сердцу своё: Марина фотографировалась на фоне сюжетных ковров, а прилетевший через неделю после неё из Петербурга Валерий Шубинский – остался неравнодушен к Лысяковской «Полине». После Музея наива идти в основную экспозицию ЕМИИ скучновато, но просто необходимо им привиться перед нырком в бездну Музея Андеграунда.

В Музей Андеграунда с Мариной мы не попали. На следующий день, в воскресенье, нам на двоих сделали приват-экскурсию по свердловскому конструктивизму. Да, приезжающие в Екатеринбург отмечают невероятные следы роскошного деревянного модерна. Но мы сами к ним относимся прохладно: этого добра в Новосибирске и Томске намного больше, а вот такой ассортимент строгого конструктивизма – только у нас. Конструктивизм растворяется в буднях, его воспринимаешь как должное, потому по нему нужно именно водить, о нём рассказывать, подчёркивать детали. Наша гид Екатерина Сосунова вела тайными тропами, сверх лекции мы получили шопинг в художественной галерее «ПоЛе» и встречу с Шигирским идолом (его грубая копия украшает третий этаж здания пристроя библиотеки им. Белинского; на самом деле нам показывали конструктивистские круглые лестницы, но запомнили мы идола). Весь маршрут Екатерины кружил через неприметные арки, задние дворы и полуразвалившиеся заборы. Зато заборы были аутентичные, начала тридцатых годов. И ручки на дверях подъездов из того же времени. И на табличках сохранились двойные запятые (крылья ангела?) вместо твёрдых знаков.

Ленина, 52 – это сразу Дом-Квартал. По нему одному можно бродить только час. То залипаешь на вынесенных наружу лестничных маршах, то на фонтане-кораблике, каждый год отстраиваемом и расписываемом горожанами заново. Естественно в отведённые полтора часа экскурсии мы не вписались, плюнули на тайминг и пошли за нашей Катериной, куда поведёт. И завела она нас в мастерскую к Наталье Хохоновой, в другой Дом-Музей, в «Ячейку Ф», в мастерские художников, на прямой переход между домами, курилку под звёздным небом, на прогулку по крышам.

Наталья, как и её муж, Борис, совмещает живопись с материальными предметами. Словно учитель Ильи Золотника в романе Марины Москвиной «Три стороны камня»: расплющил золотую концертную тубу о холст и сделал своего ученика навсегда из музыканта живописцем. Борис вплетает своим девам на холстах натуральные косы, а Наталья напротив выращивает своих «лаписов» из структуры камня. Без пристального вглядывания и не различишь: где ещё полированный камень на холсте, а где уже масло. Да и на чисто живописных вещах ловишь себя, что пытаешься посчитать, сколько слоёв открылось в представленном зондаже (теперь я знаю, как называются сплетения облупленной краски на металлических покрытиях). Нет, все слои пишутся одновременно, это на стенах, лестницах, перилах мастерских видны срезы времени. И на стенах, и на холстах – многочисленные стикеры, печатные и рукотворные.

«Забег в ширину. Такое знаете: бордельеро»

Прощались мы с Мариной суетно, не навсегда. Надеюсь, что так и сложится. А следующая вечерняя прогулка велась мной по параллельной улице – Малышева. Валерию Шубинскому нужен был конкретный адрес. Сейчас рекламы в городе стало меньше. Но первые этажи ведущих улиц пестрят «входными группами», цифр над ними не разглядеть. Проще открыть навигатор в телефоне и идти по нему, чем читать углы домов. Но всесильный интернет легко корректируется, и не узнать сегодня: какой именно дом был «Американской гостиницей», а какой – борделем. Да, Художественное училище им. Шадра, создателя слогана «Булыжник – орудие пролетариата», не может располагаться в бывшем борделе, только в гостинице. Но мне-то учителя в ДХШ при училище в девяностые годы рассказывали иначе. Мол, чехи свою Чехословакию придумали именно когда курили на угловом балконе борделя, на пересечении нынешних улиц Малышева и Розы Люксембург. А гостиница стояла напротив. От неё остался только один корпус. С магазином «Аметист» на втором этаже. Второй корпус снесли. Именно там и останавливался Чехов. И наблюдал спросонья, как в полночь мимо него в июле по улице, посыпанной солью, соревнуются в скорости резные сани с подвыпившими удалыми купцами. Но дома нет, табличку повесить некуда, вот и сделали монтаж. И сами в него поверили. А может мне учителя набрехали. Кто в чём уверен?

Тема городских борделей вообще животрепещущая у гидов. Это необходимая специя в прогулке. Когда меня водили по ночной Самаре, именно бывший бордель покорил изяществом фасада. В Челябинске рядом с действующим борделем расположен самый облюбленный литераторами ресторан. Хоть сейчас назначай его уральской «Веной». Екатеринбург более стыдлив, отводит глаза.

Нет универсальных экскурсий

Зато хороша в плане городских мифов Площадь 1905 года. Посвящённая не Кровавому воскресенью, а собственным нашим массовым беспорядкам и их властному урегулированию, на Урале своих отцов Гапонов хватало. В начале 20-х годов, после отступления из Екатеринбурга армии Колчака, новые власти осушили пруд и обнаружили тайник с двумя миллионами мексиканских долларов золотом. На эти деньги общественным решением замостили площадь, поставили памятник Вождю, вместо первоначального памятника Александру Второму Освободителю. Между Царём и Вождём на том же месте успели отметиться «Ванька Голый» (Памятник Освобождённому Человечеству) и бюст Карла Маркса. И ещё заложили Дом горсовета, превратив Торговую площадь просто в улицу. Дом горсовета, нынешнюю Администрацию города, достраивали в несколько этапов, потому декор её напоминает о «зондаже» и «стикерах», с которыми работает художник Наталья Хохонова. Вот мы с Валерием Шубинским вдвоём в сумерках и щурили сквозь очки наши интеллигентские очи, вычитывая, кого советские отцы города решили разместить на фасаде главного здания. Справа – светила культуры: изобретатель паровоза Черепанов, писатель Решетников, композитор Чайковский, писатель Мамин-Сибиряк, изобретатель радио Попов, академик и горный инженер Карпинский. Слева – маяки революции: формальный глава РСФСР и председатель комиссии по созданию первой Конституции Свердлов, комиссар Малышев, пропагандист Вайнер, матрос Хохряков, контрразведчик (коллега Бажова) Валек, начдив Азин.

Впрочем, и гость может открыть город его хозяину. В Музей андеграунда на Добролюбова, 4 направился без особых ожиданий. Но Валерий многих представленных художников знал лично, или пересекался через одно рукопожатие. И потому я шёл за ним, раскрыв рот, и слушал, слушал. Цой, Митьки, Сидур, Зверев… Вообще в холодные подвалы Музея андеграунда надо ходить исключительно компанией, чтобы долго и вдумчиво разговаривать, спорить, ссориться и мириться на фоне невероятной палитры эстетических и идеологических поисков. А в соседний с ним Музей Эрнста Неизвестного – только в одиночку. Даже без проводника. Замирать и медитировать на каждый скульптурный объект.

А ещё есть Музей камня «Планета». На Чернышевского, 7. И не только уральского камня. Якутия, Дальний Восток, множество частных коллекций. Туда с детьми. Чтобы учиться снова смотреть на мир вокруг себя восхищённым взглядом.

*физическое лицо, выполняющее функции иностранного агента

По причине малой численности населения здесь отсутствуют «Макдональдс» и «Икея» (проходится ездить за благами цивилизации в Екатеринбург, в невыносимую, знаете ли, даль – 2,5 часа на маршрутке, что для среднестатистического жителя Тагила действительно даль. Я вот тут, к примеру, недавно осознала, что моя бабушка не покидала родной район 18 лет, копейка в копейку), зато имеются 4 суши-бара, в меню которых обязательно присутствуют шашлык и мороженое, и не меньше семи пиццерий, пекущих скорее не пиццу, а щедрые уральские домашние ватрушки, где всего много и от души. К слову сказать, настоящая пицца, тощая, с разбросанными по плоскому тесту остатками вчерашнего ужина, у нас не прижилась. К слову сказать, настоящая гадость. Не русская она, не русская.

О русском (и, конечно же, православном): до революции Нижний Тагил считался в России одним из самых крупных городов по количеству церквей, как гласит очередная местная легенда (здесь вообще много легенд и сарафанное радио работает преотлично). В памяти почему-то всплывает цифра 119. Не знаю, точна ли она, возможно, не 119, а просто 19, а то и 9, да и не хочу особо знать, потому что для мифа важна не цифра, а слово «много». После революции церквей осталось только три. Четвертую не могут восстановить уже второй десяток лет.

В городе – самый большой в мире завод. Занесен в книгу Гиннесса, о чем, помнится, много было опять-таки легендарных разговоров в постперестроечные времена. Сейчас медленно агонизирует и разваливается по частям, кто бы там что ни говорил.
Также нам можно гордиться (в порядке перечисления важности) наличием бесчисленных собачьих свадеб, поражающим воображение количеством банков и собственными поэтической и художественной школами, плюс школой подносной росписи. Все три – общероссийского масштаба, и это уже – не легенда.

Впрочем, из области легенд Тагилу следует еще гордиться единственным на Урале спящим вулканом. Имя ему – Лисья гора, в далекие дореволюционные времена на ней проводились народные гулянья, подтверждением чему служат то ли сундучные, то ли подносные, то ли иные какие додревние самодельные картинные росписи, хранящиеся в одном из наших двух основных музеев (Завод-музей я не учитываю). На вершине Лисьей горы стоит пожарная башенка, являющаяся по совместительству официальным символом Тагила, крохотная такая башенка над широким Тагильским прудом, Пруд мутен, однако под летним солнцем воды его сверкают и блестят, как фольга из-под съеденной шоколадки, и плещутся о берег с самым элегическим шумом. Когда спускается ночь, звезды обрушиваются вниз, как сорванная ветром с крыши рождественская зажженная гирлянда, и кажется, что можно дышать и жить. Вид с горы открывается чисто по-уральски необъятнейший и поражающий столичное воображение, и совсем не замечаешь битых пивных бутылок под ногами.

И только в Тагиле утро встречает тебя ничем иным, как гигантским сентиментально-розовым облаком в виде сердечка. Впрочем, сердечко не простое, а фенол-фтолеиновое. Или еще какое-нибудь. Я, знаете ли, не специалист в химических отбросах. Издержки промышленной глубинки, так сказать.

Отдельная и весьма поэтическая тема – это гипермаркеты маленького городка.
Новые, специально выстроенные (и это их уже отличает от остальных, как ошейник отличает благоустроенную собаку от приблудной дворняжки) торговые центры стоят здесь обычно, как последний воин в поле, посередине обширного пустыря, летом пряно порастающего по углам метровой полынью. Сияют стекла в мутных июльских закатах, буграми наледышей светят в декабре края гранитных ступеней. Внутри всегда холодновато и непонятно. Потолки висят где-то на высоте недоступной обывательскому глазу (и именно поэтому люди среднего и старше среднего возраста – неосознанно – зачастую у нас стараются закупаться в привычных магазинах, также привычно встроенных в успокаивающие рамки первого этажа и еще не до конца забытой юности). В гипермаркетах же – эхо вольготно гуляет между далеких стен, как… даже не знаю как: не то, как голубка в нежном небе Флоренции, не то, как пьяная ватага лихих казаков по веселой Малороссии. Стеклянные стены со стеклянными дверями в бутики (sic!) похожи на входы в громадные хрустальные гробы. Взгляд манится и мечется. Эксклюзивные фальшивые шмотки, переливающиеся шарики побрякушек, умопомрачительный запах недорогой кожи (вывернуть перчаточные края и прижаться трепещущими ноздрями) и мутного атласа, нежные переливы рингтонов из магазинчика сотовой связи, кофейные дурацкие – неуместные – ароматы, вкусные блага жизни в ярких обертках и верблюжьи караванчики в кассу на выходе, загадочные манекены, продавщицы, также манекенно замершие/(замёрзшие (?) рядом с вешалками – внутри стеклянных коробок, как червячки в яблоке. Идеальное место для неизвестной сказки от Шарля Перро.

Жизнь в маленьком городе вообще полна абсурдной прелести и невыносимой тонкости бытия. В скромный рабочий день перед тобой могут сменять друг друга люди с такими именами, как Макка Уалитовна или Люция Леонидовна.

Только в маленьком городе на твой любой вопрос, требующий положительного ответа, тебе без сомнений выдаст каждая нежная дева, покачивая согласно, как цветастый китайский болванчик, свежеоблондиненной головой, не что иное, как великую фразу всех времен и народов: «ДАК ДА!»

Жители здесь медлительны и неожиданно сентиментальны. Не все умеют пользоваться интернетом, но все умеют солить огурцы
Только в маленьком городе посередине местного пруда, забитого опасными консервными банками, глиной и пьяными утопленниками, имеется Остров Любви.

Только в маленьком городе можно увидеть в кулинарии огромные советские серые железные полудонедовыгнутые противни с салатами «селедка под шубой» и странным гигантским пирогом «Чизкейк», а также покупательниц, спрашивающих, что такое чизкейк.
Только в маленьком городе основой основ, фундаментом (не побоюсь этого сурового слова) домашнего хозяйства до сих пор является стирка полиэтиленовых пакетов. И ведь – стирают, господа присяжные заседатели. И я в том числе.

У нас дрыхнут с тем же самозабвением, с каким иные – живут и бдят. Пьют обычно пиво, причем пьют не из любви к искусству, а исключительно из патриотизма, ведь только в маленьком городе родное пиво превосходно и дешево, а заграничное вино дорого и дурно.
Латынь маленького городка – это вечные ценности и нестандартные идеи. Над въездом на территорию завода спиртных напитков «Тагилводка» висит девиз, гласящий не что иное, как: « IN VODKA VERITAS». И как не здесь не согласиться?

Может быть, отчасти поэтому матери здесь смотрят со старых дымчатых фотографий всегда в сторону, куда-то туда, за край, красивые той неяркой, недолгой, так до конца и не пробужденной красотой, которую можно бывает найти только в глубинке. Они будто стоят на берегу, опустив руки вдоль тела, и провожают утекающую воду. Воздух их жизни неподвижен, как налакированные волосы. К старости это становится все заметней. Печально и так же – красиво. Ощущение не увядания, но голоса, растворяющегося в тишине.

И все же Нижний Тагил прекрасен. За моим рабочим окном – парк с ветвистыми деревьями и маленьким кукольным театром посередине.
Зимой в этом парке, квадратном и, как корзина, сплетенном из извилистых ветвей, скрипящих, но недвижных, замерзают и высыхают яркие дикие яблочки, и снег под яблонями запекается и черствеет, как разломленный батон. И свиристели качаются на самой тонкой ветке. И все ветки в конце весны тяжелеют от цветов. Сирень отражается в лужах. Кошки бегут в траве.

…В зимней темноте скрипит и искрится снег. На обочинах победительно из грязнеющих ледяных корок торчат сухие ветки. Девушки в несмешных шапочках. Пахнет бензином, невзаимностью и курицей «гриль» из магазина «Монетка». Тоска по несбывшемуся.

Следовали мы простой логике: в любом населённом пункте РФ улица Ленина – обычно центральная, и уж она-то неминуемо к сердцу города выведет. Вывела: через убитый местами частный сектор, овраги-буераки. Асфальт кое-где отсутствовал. «Скомуниздили его что ли, – озирался Иванов, – на улице Ленина не должны вроде бы». Зато я сфотографировала вполне аутентичные кованые двери 19 века (за ними сейчас торгуют надгробными памятниками) и поймала почти забытый с детства любимый запах: за покосившимися заборами сильно пахло падалицей груш и яблок, которые, никем не собранные, начинали бродить прямо в траве.

Долго ли, коротко (я уже и отчаяться успела) выбрались мы на площадь имени Ленинского Комсомола. По размаху – примерно пекинская Тяньаньмэнь. Из соразмерного человеку – только фонтан «Одуванчик» перед зданием, балконы которого выкрашены в цвета российского флага. Я сначала подумала – гостиница, ан нет – просто хрущёвка, на первом этаже – торговый дом. Напротив – Храм во имя святого благоверного великого князя Александра Невского (новодел 1999 года) и ДК «Юность». По правую руку – здание горадминистрации, украшенное мозаичным панно 70-х «Ленин с народом», как я почерпнула из местной прессы: «…если внимательно присмотреться к изображению Ильича, то на его правой руке можно увидеть шесть пальцев вместо пяти». Иванов же из местной новостной программы «Вечор» почерпнул, что легкомысленный фонтан «Одуванчик» хотят заменить очередной мемориальной стелой. Тут уж, думаю, все жители хором должны выйти на защиту сооружения.

Касаемо декоративного триколора ещё одно наблюдение. В Каменске я окончательно убедилась: все разделительные дорожки в бассейнах независимо от того, частные они или государственные, набраны из белых, синих и красных штуковин. Есть ли в том какой-то сакральный смысл – не ведаю, но цветовое сочетание, естественно, несколько мобилизует, как отдалённо звучащий гимн, пока не перестанешь замечать. Т. е. с пространством спортивно-оздоровительного комплекса «Синара», куда я бегаю плавать по утрам, ибо самый близкий к санаторию, мне тоже внутренне пришлось какое-то время договариваться. Оно встретило красными табличками с интонациями испорченной скатерти-самобранки из фильма «Чародеи»: «На лестнице не качаться!», «На разделительной дорожке не висеть!», «Скрабами не пользоваться и не бриться! Тут вам не баня!», «Инвентарь не брать!». «НАШИ правила для ВАШЕГО комфортного отдыха: запрещается… необходимо… администрация ответственности не несёт». Девочки на ресепшене из серии «Я-принцесса-временно-тут-в ожидании–принца-не мешайте-мечтать» вели себя в той же тональности.

Впрочем, выяснилось, что большой, спортивный в советском прошлом бассейн фактически безлюден, каждому из 4–5 посетителей достается по дорожке, а для пущего релакса заводят Джо Дассена, Мирей Матье и оркестр Поля Мориа. Под такое сопровождение, медленно наматывая круги, любуясь фотообоями с горными пейзажами на стенах (никогда с таким не сталкивалась) и пристроенной водяной горкой, которая сейчас бездействует и смотрится как на корове седло, понимаешь: всё пройдет, и это, и то, и то. Только какие-то странные, плохо совместимые друг с другом знаки останутся. Но сюрреалистичные пространства лично меня расслабляют. Пока солнце на воде есть – и славно.

19 августа

Никогда не вдумывалась в метафору «город-сад», повода не было. А тут пришлось, поскольку Каменск-Уральский по стечению обстоятельств и благодаря ландшафту (скалистые каньоны двух рек Исети и Каменки) – такое вот частичное воплощение утопических идей Эбенизера Говарда, мечтавшего о гармоничном сочетании города и деревни. Правда, не «город-сад», а «город-лес». Здесь четыре градообразующих предприятия (чёрная и цветная металлургия, металлообработка) и сложившиеся вокруг них посёлки, разделённые огромными лесопарками. Сначала я недоумевала: куда ни поедешь – непременно попадёшь в лес. «У нас не говорят, в каком конкретно лесу встречаемся, – рассказал милейший Павел Шишин, устроивший нам чудесную экскурсию по Красногорскому району, – говорят просто "встретимся в лесу", т. е. в ближайшем к дому».

Или вот ещё сюжет: отправляемся мы с Ивановым прогуляться по «нашему» лесу, окружающему санаторий «Чистый ключ», и утыкаемся в шеренгу фонарей, освещающих вполне такую лесную стёжку-дорожку. Идём, поздние маслята с обочин выковыриваем и выходим, нет, не на опушку, а прямиком на тихую городскую улицу, застроенную пятиэтажными домами, без прелюдий: из леса в город – точнее, соцгород Трубников, район так называется, выстроенный около Синарского трубного завода. Уют, чисто выметенные дворы, зелень и безлюдье. Дома какие-то удивительные: вроде каменные трёх-пятиэтажки, но с колоннами, эркерами, оригинальными входными группами у подъездов. В уральских провинциальных городах такого разнообразия архитектурных форм я никогда не видела. Будто кто-то взял твои лучшие воспоминания детства и тихонько их подправил, сделал ещё более правильными и тёплыми. В каком-то смысле подобное (особенно в первый раз) настораживает: кажется, будто оказался в фантастическом фильме, где за благостными декорациями скрывается та-а-а-а-кое…

А дальше (в тех же Трубниках) просторная площадь, конструктивизм, который по оригинальности может дать фору конструктивистским районам Екатеринбурга, зелень, фонтан. Скульптура «Слонёнок» и скульптура «Тюлени»: они появились после Великой Отечественной, считается, что как впечатления от Европы. В Каменске я поняла, что лучше всего чувствую себя именно в утопических соцгородах, выстроенных с 30-х по 50-е годы прошлого века; по-моему, Дмитрий Бавильский называет подобное «советской античностью». А выход в «современность» всегда болезненный: как испорченные фирменным стилем «Пятёрочки» башни дома по улице Карла Маркса. Через дорогу от них железнодорожный переезд и мемориал рабочим Трубного завода, погибшим в Великую Отечественную. Недавно здесь задержали компанию детей, которые пекли на Вечном огне картошку.

Аналогичные скверы памяти есть в каждом районе. В Красногорке, соцгороде при УАЗе (сейчас «Русал Урал»), это Мемориал павшим алюминщикам. Всё как положено: скульптура скорбящей матери, стела, памятная доска с фамилиями погибших, но приезжих (нас, например) удивил Грин-холл, сразу с изнанки доски и начинающийся. Тоже, видимо, впечатления, вывезенные каменцами из поездок по миру: на небольшом скверном пятачке среди гипсовых купидонов, почему-то с отверстиями в попе, и розовых фламинго – реплика Иисуса Христа из Рио-де-Жанейро, рядом на аналогичном возвышении – какие-то целующиеся мультяшные герои, арт-объект «Руки», арт-объект «Пальцы». Грин-холл – топовое место для свадебных фотосессий.

Но гулять по старой Красногорке – сплошное удовольствие, разглядывать арки дома, стоящего сразу на трёх улицах: Исетской, Строителей и Жуковского. Или конструктивистский городок алюминщиков: воображать по размеру окон огромные квартиры за ними. Беседку и фонари на набережной. Или искать выгодный ракурс, чтобы сфотографировать Римский фонтан на улице Горького. Если делать это в лоб, в створе улицы Алюминиевой, то всё портит здание из 80-х, украшенное рекламой супермаркета Кировский. Оно безжалостно рвёт милый моему взгляду ансамбль 30-х годов. Когда-то (эскиз 1934 года) на его месте планировалось поставить конструктивистское здание-подкову, копию гостиницы «Исеть» в Екатеринбурге, только обращённое вогнутой частью к Римскому фонтану. Или (эскиз от 1953 года) высотку в 11 этажей со шпилем по центру, аналогичную московской. Но разрешения не дали: что позволено Юпитеру, то не позволено рабочему быку, пусть он хоть трижды Город трудовой доблести. И почти состоявшийся «город-сад».