Михаил Найдич

Михаил Найдич

Михаил Яковлевич Найдич — ушел на войну в первые дни Великой Отечественной, в неполные 17 лет. Служил в воздушно-десантных войсках, потом в артиллерийской разведке. К тому времени, когда по возрасту подлежал призыву в армию, уже успел принять участие в боях на Украине, на Дону, в Сталинграде и после нескольких тяжелых ранений лечился почти год в госпиталях Челябинска, Троицка, Уральска (Западный Казахстан). Затем был демобилизован и в послевоенные годы окончил отделение журналистики Уральского госуниверситета. Михаил Найдич — автор 25 поэтических сборников и 4 книг прозы. Одна из них — “Шинель на вырост” — выходила тремя изданиями (1959, 1964 и 1975 гг.). Живет в Екатеринбурге.

***

Упавшие звезды найдут себе место хоть где —
тем более в сонной траве, в этом шелковом ворсе.
От брошенных взглядов круги разошлись по воде,
там, в зеркале, дятел, уставший от азбуки Морзе;

там лес продолжается. Все там своим чередом:
и сказочный вечер, и воздух, замешанный густо.
Уже и туман накрывает наш маленький дом,
а с ним и надежды какие-то… Чтоб ему пусто!

И камушек этот, конечно же, в наш огород,
не зря вся окрестность нацелилась именно в осень,
совсем не случайно давая нам знать наперед:
мы сбились с дороги, которой и не было вовсе.

***

Ушедший друг,
он мог бы и почаще
мне сниться: есть о чем поговорить.
Стрекоз июльских золотая прыть
облюбовала не лесные чащи,
а изумление росистых трав
и свежих луж, нам явленных из стали.
Тут и тропинки, вдоволь попетляв,
не потонули,
не позарастали.
Ушедшие друзья!..
Развеян дым…
Они и в снах нас редко донимают.
Но лишь они, возможно, понимают,
что нам, пока мы здесь,
трудней, чем им.

***

здесь по дорогам нашим
где пуля путь итожит
остаться персонажем
из книг никто не сможет
но где готовясь к бою
уходит в ночь пехота
не зарастет травою
дорога Дон-Кихота

В поселке

Непослушные радостной теме,
за окошком сгущаются тени,
и в саду все чернее, черней.
Сумрак брови сдвигает сурово:
жалко мне Николая Второго,
еще больше — его дочерей.

Слезы ксендза, муллы и раввина —
всё ли помним? И все ль поправимо?
Льется кровь что ни день, что ни час.
Скорбь священника: “Господи Боже!
Всюду дети. Страшно до дрожи
от людских, от несчастных глаз”.

Засыпает поселок. Здоров ли?
Домик… Чьи-то шаги по кровле…
Это ветер. Совсем ошалел.
Все к молитве уже готово.
Жалко мне Николая Второго…
Ну, а нас… кто бы нас пожалел?

***

Что одинокая строка!
Попала в цель? Иль не попала?
Посмотришь: даже облака
и те стремятся плыть попарно.
Но нет загадочней четы,
чем день и ночь: в их пылкой встрече
у предназначенной черты
мы, робко зажигая свечи,
не рвем докучливую нить,
не ждем поблажки и улова
и не мечтаем уследить,
как звуки обретают слово…

Заметки на полях

сопоставления уходят прочь
высоким облакам противореча
готовилась ко сну трава и греча
но что тогда имела эта ночь
ковчег луны под стать ковчегу Ноя
он плыл в дожде наклонном как курсив
еще одну судьбу обеспокоя
еще один окурок загасив

скучает зеркало к нему
и неизвестно почему
давненько не подходят
лишь рядышком проходят
а ведь еще пора понять
оно готово отражать
во всевозможных видах
твой вдох тем боле выдох

кто повинен сказать бы попроще
вслед куда-то бегущему дню
в том что шепот березовой рощи
переходит порой в болтовню
я не зря среди листьев последних
чей багрец иногда нарочит
понимаю что мой собеседник
горизонт потому что молчит

травы вставали чуть свет спозаранку
вывернув мысли свои наизнанку
взмыл над рекою серебряный сом
солнце скатилось к нему колесом
сердце уже не стремится в походы
впрямь опираясь на сводку погоды
а на базаре гранат и урюк
осень стихи потянулись на юг

ушли молодыми веселыми
куда-то в простое и вечное
и стали в раю новоселами
забыв нашу землю беспечную
а нет чтобы как-то продлиться им
до шрамов до звезд до испуга
зато постаревшими лицами
не будут глядеть друг на друга

сеем хлеб или смерть посеяли
лишь ее может хлеб в запасе
эти парни жили на севере
а погибли здесь на Кавказе
были ладные парни не хворые
хоть порой и грустили о маме
опустили их в землю
которую
продолжаем пинать сапогами

***

Широка она, ночь морозная;
полушубком потеснив мглу,
сквозь нее бреду неосознанно.
К югу? К югу. Значит, к теплу.

Там, где свет тоску укорачивал
и бросал ее наповал,
сам себе шепчу вкрадчиво:
продержись!.. Февраль миновал!

Поживи спокойно, без горести,
не поддайся вьюге рябой.
Возвратятся ласточки вскорости
и взлетят над нашей судьбой.

Мы к надежде их припаркуем,
и взыграет мигом душа.
Водочка “Купец Расторгуев”
тоже, брат, порой хороша.

***

Я жду тебя на берегу
под всхлипы волн и скрипы гравия,
свою внезапную строку,
вполне возможно, и не вправе я

бросать к твоим ногам. Но ты
не торопись, не осуждай меня:
здесь, выходя из слепоты,
мы вскоре овладеем тайнами.

И пусть немало впереди
тяжелого и непосильного,
ты, не смущаясь, выходи
из моря, как из платья синего.

***

хорошо вдвоем мне и горизонту
все довольны ей-же-ей своею долею
сердцем я открыт любому эпизоду
в этот ясный день-денек тем более

молния вдали злится полыхая
небеса уже гремят всеми струнами
вот и дождь пошел а стрекоза сухая
удалось ей пролететь между струйками

Старуха

Та женщина от старости сутула,
перегорело сердце, как в огне.
А все ее жилье — кровать, два стула
и пожелтевший снимок на стене.

Крив подоконник, проступила охра;
сидит старуха, взгляд куда-то ввысь.
Она от ожидания оглохла.
Придешь с войны — сильнее в дверь стучись.