НОВАЯ КНИГА Б. Н. МИРОНОВА В ОТКЛИКАХ И РАЗМЫШЛЕНИЯХ
ЕГО КОЛЛЕГ
Выдержки из обсуждения книги
Б. Н. Миронова
«Благосостояние населения и
революции в имперской России»
в журнале «Российская
история», 2011, № 1.
И.В. МИХАЙЛОВ: В РОССИИ ВСЕ ИДЕТ СВОИМ ЧЕРЕДОМ ПОД
РУКОВОДСТВОМ МУДРЫХ ПРАВИТЕЛЕЙ
В
чем мораль сочинений Б.Н. Миронова? Гадать не приходится: в России все идет
своим чередом под руководством мудрых правителей. Не надо им мешать - только
они способны были модернизировать Россию. Строго говоря, такие
модернизаторы были и во времена, изучаемые Мироновым: в XVIII в. - Петр I и Екатерина II, в XIX в. - Николай I и Александр III. Но каковы отдаленные
социокультурные последствия их деяний, если в XX в. их превзошел Сталин?
Миронов
стал широко известен новому поколению российских историков и даже студентов как
социальный историк. Правда, люди более искушенные недоумевали: а что,
собственно, понимает Миронов под социальной историей? Вероятно, то, что не
относится к истории политической. Такого поворота исторической мысли можно было
ожидать. В свое время исследователям настолько надоело заниматься «классами и
партиями», что они легко поверили, что Миронов представлял именно социальную
историю. И на сей раз в этой мироновской социальной истории действуют лишь 2
субъекта российского исторического бытия - «умная» власть и «терпеливый» народ,
модернизационному совокуплению которых мешает одна лишь «зловредная» общественность.
Именно последняя и подготовила революцию буквально из
ничего, в том числе и путем манипуляции статистическими данными. Для этого она
планомерно создавала концепцию системного кризиса, которая до сих пор имеет
немало сторонников (с. 689). Для опровержения векового заблуждения российской
историографии Миронов привлек громадный материал, который, однако, имеет к
собственно социальной истории весьма отдаленное отношение. Известно о
существовании нескольких разновидностей лжи: малая, большая, наконец,
статистика. На последнюю разновидность легче всего поддается человек, которому
хочется быть обманутым. Скажем, бюрократическая отчетность советских времен
настолько расходилась с социальным опытом, что всерьез ее могли воспринимать
только люди, остро нуждающиеся в искусственной инъекции оптимизма. Создается
впечатление, что Миронов рассчитывает главным образом на примерно такого же
читателя. Социальную историю можно понимать как историю без политики. Так
почему Миронов заканчивает свою книгу именно политикой? Не потому ли, что все
работы этого автора преследуют политические цели?
В
свое время Ю.М. Лотман писал, что самое страшное в истории народа - иллюзия о
достижении такого общественного состояния, качественное изменение которого
ненужно и невозможно, ибо «прогресс» возможен лишь в его рамках. Вот тогда-то и
возникает представление о «конце» истории. Рассуждать так - значит накликать
очередной системный кризис, т.е. делать то, чем так искренне увлечен Миронов.
Автор «Благосостояния...» постоянно воюет с какими-то
библиографически неуловимыми концепциями революции. Оказывается, марксистская
историография исходила из положения об абсолютном и относительном обнищании
трудящихся при капитализме и упорно доказывала это
на примере крестьянства. Были, правда, оградные исключения (с. 36-38), а в общем, концепция обнищания пролетариата уже во второй
половине 1950-х гг. подверглась ревизии (с. 39). Если так, то кого же
ниспровергает Миронов? И с какой целью? Если
марксистская историография действовала в парадигме экономического детерминизма
(в чем я не вполне уверен), то сам он поступает точно так же, делая, правда,
диаметрально противоположные выводы. В связи с этим хочу напомнить,
что 30-40 лет назад советские историки чаще вспоминали о диалектике, нежели о чем-то другом. Впрочем, Миронов находит
сторонников и других «неверных» подходов,
в частности мальтузианцев. В прошлом они «всегда были непримиримыми критиками
друг друга», но в последнее время изворотливые поклонники коварного Т. Мальтуса ухитрились соединить идею
«экзистенциального кризиса» крестьянства с марксизмом (с. 641). Чтобы увести
читателя в нужном направлении, надо уверить, что ранее он шел по ложному
следу.
Попробую внести ясность в историографическую подоплеку
проблемы. Из современных российских «мальтузианцев» могу назвать лишь одного -
екатеринбургского историка С.А. Нефедова. Он исходит из идеи аграрного
перенаселения и «оскудения центра» России, которая поддерживалась как
дореволюционными, так и советскими исследователями.
Этот автор успешно занимается проблемой аграрных предпосылок и хозяйственных последствий революции в России. В своей аргументации он
стыкуется с покойным В.П. Даниловым,
писавшим, что аграрная революция в России фактически началась в
Впрочем, по Миронову, оказывается, существует и более
изощренная «структурно-демографическая» теория
революции, суть которой в том, что рост населения вызывает кризис государства не прямо, а косвенно - путем воздействия на
общественные институты. Оказывается, революция может быть вызвана «недостатком
ресурсов для элиты, а не для народа» -
нехорошо, когда образованных людей слишком много. Ни у одного из отечественных
историков революции столь вульгарного дискурса я не встречал. Похоже, данную «теорию» конструирует сам Миронов, выборочно
используя идеи В. Парето и Р. Михельса (с.
644-654, 691). Суть их представлений о переворотах - в одряхлении бюрократии и «перепроизводстве» новой элиты (а вовсе не в
демографическом перенаселении деревни). На мой взгляд, мысли отмеченных
авторов заслуживают более достойного использования применительно к истории
России. Вообще-то формальная ученость в косных
управленческих системах вещь бесполезная, если не излишняя. Бюрократизирующиеся патерналистские системы действительно
могут породить бессмысленный круговорот элит (В. Парето). Миронов, однако,
пишет об активно модернизирующейся, а вовсе не о бюрократизирующейся
России.
Возникает вопрос: как и почему образованных людей вообще
могло стать «слишком много» в период модернизации, если инновационные процессы
требуют прилива творческих сил? Оказывается,
даже из такой логически неловкой ситуации можно попробовать выкрутиться. Согласно Миронову, в дореволюционной России
случилось «перепроизводство» людей умственного труда «относительно ресурсов» -
«население России за 1863-1913 гг. возросло в 2.3 раза, а число работников
квалифицированного умственного труда в сфере
образования, медицины, культуры и науки - более чем в 8-10 раз» (с. 646-647). При этом сам Миронов парадоксальным образом
признает, что «нет оснований говорить об
избытке квалифицированных кадров в сфере образования» (с. 649). Как понимать эти и подобные им противоречия его книги?
На
мой взгляд, вышеприведенные данные можно трактовать как растущий разрыв между европеизированной культурой верхов и
традиционной культурой низов. А это -
одно из слагаемых революции, о чем уже неоднократно писали российские и
западные авторы. Однако Миронов использует статистику с прямо противоположной целью. В свое время марксистская историография
внушала, что «либеральная буржуазия», усилившись экономически, вплотную
подобралась к власти, Миронов поступает иначе, утверждая, что самодержавию
мешала непомерно расплодившаяся своекорыстная интеллигенция. На подобных установках базировались в свое время
авторы «Вех», на них же основываются и современные «заговорщические» домыслы о революции. Но как тогда понимать данные переписи
Согласно Миронову, лучше всего объясняет происхождение
русских революций начала XX в. теория модернизации (с. 674).
Между прочим, от теории модернизации давно отказались все серьезные - и
западные, и российские - историки из-за ее ограниченного европоцентризма. Трудно сказать, как относится к
этому факту сторонник эволюционного западного прогресса Миронов, но о
революциях на Западе он даже не упоминает - их вроде бы не
было, как не должно было быть в России. Если так, то
получается, что российские «революции начала XX в. были обусловлены не
столько социально-экономическими, сколько политическими факторами, в том числе
блестящей РR-активностью противников
монархии», в них виновата исключительно интеллигенция, действовавшая за
спиной народа, хитроумно вовлеченного в революцию (с. 674).
Возникает вопрос: что сам Миронов знает о революции? Если
просмотреть ссылки и обширную библиографию в конце
книги, то окажется, что ровным счетом ничего. Впрочем, упрекать
его в этом было бы не вполне справедливо. О революции у нас
иной раз пишут «эмпирики», которые ничего не
ведают ни о каких теориях, и «теоретики», которые ничего не знают о ее реалиях. И те, и другие обычно очень обижаются, когда их упрекают
в недостатке профессионализма.
Автор,
в заглавии книги которого фигурируют революции, «забыл» даже своих ближайших
коллег, известных блестящими исследованиями революций. Почему? Они мешают.
Зачем, к примеру, Миронову книга Б.И. Колоницкого о массовом сознании
революционной эпохи, если ее содержание полностью расходится с теорией заговора? Забыл Миронов и Б.В. Ананьича,
хотя в библиографическом приложении фигурирует его собственная статья,
направленная против него. Зато другого своего научного соседа СВ. Куликова
Миронов упоминает постоянно - тот занимается прославлением высокоученой царской
бюрократии и самого императора, которым помешали воплотить в жизнь
модернизационные реформы невежественные интеллигенты. Как бы то ни было,
Миронов иной раз действует явно в пику своим коллегам,
ссылаясь вместо их признанных работ на авторефераты кандидатских диссертаций.
Миронов потратил немалые усилия, чтобы доказать, что
имущественное неравенство в царской России ничуть не
увеличивалось. Доходы 10% самых богатых людей превышали доходы 10% самых бедных
«всего» в 5.8 раза (с. 657). В традиционном обществе столь вопиющая разница в
доходах воспринимается как «норма». Другое дело
- быстро развивающееся (модернизирующееся) общество. Его члены начинают активно
следить за теми, кто отхватывает наиболее жирные куски от пирога «прогресса» - отсюда и «классовая» борьба. Но куда
существеннее другое: поскольку жизненные блага люди с традиционной
психологией оценивают как нечто дарованное свыше, то всякий сбой «прогресса»
они воспринимают как действия всевозможных злоумышленников. И никакие реформы
в политической области этой установки не изменят.
Однако, по мнению Миронова, «политическое развитие
страны после Великих реформ было не менее успешным,
чем экономическое», в
Собственно революциям отводится ничтожное место.
Проводится мысль, что «революции начала XX в. были обусловлены не столько социально-экономическими,
сколько политическими факторами, в том числе блестящей РR-активностью противников монархии» (с. 892). Допустим, так и было. Но неужели этого
достаточно, чтобы сбросить трехсотлетнюю монархию, которая только и делала, что
планомерно занималась модернизацией России? Конечно,
противникам императора могла «помочь» мировая война,
чудовищно обострившая все социальные проблемы. Но об этом Миронов почти не
вспоминает.
Какие же, по мнению Миронова, проблемы стояли перед
пореформенной Россией? Первая из них - «кому управлять
страной». Здесь он ссылается на А.И. Солженицына, писавшего о
«долгом взаимном ожесточении образованного общества и власти». Но, в отличие от Солженицына, Миронов возлагает вину
не на императора, а на «неразумную»
оппозицию. В свою очередь в Октябрьском перевороте, разумеется, «финансировавшемся
в значительной степени иностранными деньгами», были заинтересованы западные
союзники России, не желавшие делиться с ней плодами близкой победы (с. 667). При этом Миронов ссылается на Н.В. Старикова и А.С Сенявского. Одно название книги первого
указывает на то, что перед нами обычный «пиарщик», паразитирующий на людском невежестве; о
конкретно-исследовательских заслугах второго автора применительно к
изучению революции мне не известно.
Следующей причиной революции Миронов называет аграрный
вопрос. При этом оказывается, что «неразумные» аграрные вожделения крестьянства
«поощрялись важнейшими политическими партиями и отчасти - самой властью»,
поддерживавшей «иждивенческие настроения и патерналистские надежды земледельцев
великороссийских губерний» (с. 668). Как
видно, автор полагает, что этого делать не стоило. Но как совместить
идею «шоковой терапии» с эволюционизмом?
Что касается «рабочего вопроса», то, согласно Миронову,
пролетарии вели себя непорядочно - хотели слишком многого. Между тем
правительство давно встало на «разумный и прагматичный путь».
Конечно, и правительство не всегда точно следовало мироновским рецептам. Так, в национальном вопросе «ради сохранения
единства государства следовало сделать
больше уступок», ибо «модернизация империи натолкнулась на национализм и сама
по себе способствовала его росту» (с. 669). Звучит наивно, этой
проблематики автор не знает.
В ряду причин революции Миронов называет
«социально-экономическое неравенство», но сводит
проблему к осознанию его крестьянами, что якобы произвело на них
«травматическое воздействие» вследствие «повышения грамотности, информированности, расширения кругозора». Сыграли свою роль и миграции, и введение
всесословной воинской повинности, и «знакомство с городом», и
революционная пропаганда (с. 669).
Получается, что «городской» прогресс деревне был ни к чему, от него России одни
беды. Как ни парадоксально, на следующей странице, упоминая о культурном расколе общества как о причине революции, Миронов
утверждает, что «введение обязательного
начального обучения, уравнение всех граждан в правах, снятие ограничений на передвижение в
конечном счете вели к преодолению культурного раскола» (с. 670). С этим нельзя не согласиться. Следовало бы только
добавить, что ни одна из указанных мер до
Как ни странно, в числе причин революции Миронов
упоминает и «низкий уровень жизни». При этом чтобы не
впасть в противоречие, он заявляет, что хотя уровень жизни большинства населения «в абсолютном смысле повышался, потребности
и запросы росли еще быстрее, что и служило фактором растущего недовольства
широких масс населения в пореформенное время» (с. 670). Но так бывает всегда;
реформатор обязан это учитывать. В общем, непонятливый народ достался российским
венценосным модернизаторам! По мнению
Миронова, «военные поражения» следует выделить в особый фактор революции. И,
разумеется, он прав, заявляя, что «несколько крупных поражений в двух войнах
подряд в течение лишь 13 лет (1904-1917 гг.), сильно ударили по престижу не
только государства, правящей элиты, но и самого монарха» (с. 674). Но ведь
модернизация проводилась именно для усиления военной мощи России, а никак ни для ее
ослабления!
У меня создается впечатление, чхо Миронов живет в
каком-то Зазеркалье. По всей книге рассыпаны «перлы»,
вызывающие недоумение. Особенно изумляет утверждение, что водка играла в крестьянской жизни роль своеобразного
«вентилятора», благополучно выдувающего «излишние» доходы сельских тружеников
(с. 565). Разумеется, Миронов не упоминает о том, насколько алкоголизация
населения беспокоила общественность, зато не забывает о
радости бюрократов в связи с ростом доходов от акцизов (с. 644). Напомню, что
Я решительно не понимаю, зачем в специальной работе о
«благосостоянии» надо было вообще вспоминать о
революции, о которой ровным счетом ничего не знаешь? Составлял бы себе Миронов антропометрические таблицы, графики, схемы,
не думая о малознакомых предметах -
приводимая статистика выглядела бы намного убедительней. Если же известно, что Миронов крайне озабочен (как и многие другие
авторы в наше время) отрицанием всякой революционности, то любая приводимая им
цифирь будет наводить на мысль о подлоге.
М.Д. КАРПАЧЕВ: РАЗЛИЧАЯ ОПТИМИЗМ РАЗУМНЫЙ И
ЧРЕЗМЕРНЫЙ...
Новая книга продолжает оптимистическую концепцию
предыдущей книги Миронова «Социальная история России периода империи»…
Миронов высоко оценивает экономическую и социальную
политику самодержавия после великих реформ. Эта политика, пишет автор,
становится «более четкой, последовательной и эффективной»
(с. 346). Действительно, экономический курс М.Х. Рейтерна, Н.Х. Бунге, И.А.
Вышнеградского, С. Ю. Витте можно назвать последовательным и эффективным, но не
по отношению к сельскому хозяйству. Накопления для ускоренной модернизации путей сообщения и стратегически важных для государства
отраслей промышленности в громадной
степени проводились за счет сельского хозяйства, да иначе, впрочем, и быть в тех условиях не могло. Политика протекционизма,
покровительства и прямых субсидий по отношению к избранным отраслям
промышленности строилась на потребительском
отношении к сельскохозяйственным производителям.
…Автор утверждает,
что при росте экспорта зерна не могло быть понижения внутреннего его потребления (с. 642). Законы рыночной экономики якобы
сключают такое положение. Но у историка нет оснований не доверять А.Н.
Энгельгардту, с горечью писавшему об ухудшении крестьянского питания в годы
усиленного хлебного вывоза: «Американец продает
избыток, а мы продаем необходимый насущный хлеб».
О том, что вывозился за границу именно насущный хлеб,
Энгельгардт писал не зря, и не из-за ложной парадигмы. Он внимательно наблюдал
повседневную жизнь смоленских крестьян. Был точен в
описании крайне скудных условий жизни отдельных воронежских селений и А.И.
Шингарев, автор нашумевшей в свое время «Вымирающей деревни». Миронов, конечно, прав: отдельные мрачные картины не должны
закрывать общего позитивного полотна
российской жизни. Но и проблема острого оскудения отдельных регионов или
социальных слоев была вовсе не надуманной. Рыночные механизмы в
таких случаях не могли сами по себе повернуть хлебные потоки на внутреннее потребление. Для этого требовалась
соответствующая платежная способность, а ее зачастую не было.
…Автор
фактически ничего не сказал об очень заметном и неуклонном сокращении душевого земельного обеспечения крестьянства в
пореформенную эпоху. Вполне достоверные
и много раз проверенные данные официальной статистики неумолимо
свидетельствовали о том, что к
Одним из факторов подъема экономики крестьянских
хозяйств Миронов считает рост цен на хлеб. Но этот фактор действовал на
крестьян очень противоречиво. Так как
крестьяне-общинники в абсолютном большинстве продолжали вести
натурально-потребительское («моральное», по определению А.В. Чаянова)
хозяйство, то хлеб они выращивали не для продажи. Живу я с земли,
говорил воронежский крестьянин, а деньги
для уплаты налогов и покупок получаю с промыслов и с отхода. Даже в черноземном
центре России большинство крестьян в начале XX в. весной и летом покупали хлеб. Такое положение предопределяло
заинтересованность крестьян в низкой цене на хлеб, в высокой
цене были заинтересованы частные землевладельцы. Здесь и проявлялось
хроническое противоречие экономических интересов помещиков и крестьян, о чем убедительно писал в своих «Письмах» А.Н.
Энгельгардт. При аграрном перенаселении (а уровень относительной избыточности
аграрного труда в регионах доходил до 40%) земледелие оставалось наименее
прибыльной отраслью крестьянского труда…
А.А. КУРЕНЫШЕВ: КУДА ШЛИ ВЫРУЧЕННЫЕ ОТ ПРОДАЖИ
РУССКОГО ЗЕРНА ДЕНЬГИ?
Позволю себе небольшой экскурс в начало прошлого века, в
тот «золотой» период развития нашего сельского
хозяйства, который так пленяет современных апологетов либерального самодержавия или самодержавного либерализма тем «небывалым
подъемом» сельского хозяйства, ярким свидетельством
которого они считают постоянно возраставший экспорт сельскохозяйственной
продукции, и особенно, сливочного масла из России. И М.А. Давыдов, и Б.Н.
Миронов отрицают существование «голодного экспорта» хлеба,
считая его выдумкой, преувеличением «плачущей историографии».
Вопрос ведь надо ставить несколько иначе: куда шли
вырученные от продажи русского зерна деньги? Доставалась ли хоть
малая толика их крестьянам? Или львиную их долю присваивали
посреднические фирмы, контролировавшиеся иностранным капиталом. Под прессом
рынка крестьянин, чтобы получить как можно больше товарного зерна, нарушал все мыслимые агротехнические нормы. У помещика в силу сословных
привилегий положение было лучше. Крестьянин же надрывал себя, свою скотину,
насиловал из года в год землю.
Не
стану касаться проблемы экспорта хлеба, приведу лишь свидетельства людей,
наблюдавших за здоровьем крестьянских детей и объяснявших его состояние столь
ценимым в качестве свидетельства успешности проводившейся государственной политики
экспортом сливочного масла. Так вот, и земские и правительственные службы здравоохранения отмечали как непреложный факт
явные признаки среди крестьянских детей
роста заболеваемости рахитом и золотухой, связанных с недостатком витаминов, других питательных веществ, поступающих в
организм ребенка с молочными продуктами в местностях, где успешно
развивалось маслоделие. «В Новгородской губернии на съезде земских врачей в
Нельзя сказать, что исследовательская работа Б.Н.
Миронова базируется исключительно на голых фактах,
почерпнутых из разного рода статистических сборников или самостоятельно выявленных им в архивах, и не имеет в своей основе
определенной теории. Во-первых, Миронов как будто использует то, что в свое
время носило название «марксизма-ленинизма». У него, например, нет сомнений в
правильности известной марксистской формулы,
характеризующей революционную ситуацию. Из нее он выбирает последнюю часть
(усиление выше обычного нищеты, нужды и бедствий народных масс), фиксирующей внимание исключительно на материальном
положении народа (в российской ситуации -
это, в основном, крестьянство). Далее все просто: на основании чисто количественных показателей (увеличение роста - почему
не веса?) призывников, Миронов делает вывод
о росте благосостояния населения страны и как следствие,
отсутствии объективных предпосылок роста недовольства народа своим положением и отсутствии объективных причин революции. Напомню, что с
позиций марксизма для революции
необходима определенная культурная или политическая зрелость тех социальных сил, которые призваны ее совершить, а для этого,
как правило, требуется и определенный уровень благосостояния, в которое следует
включать не только рост потребления
материальной пищи, но и рост потребления пищи духовной. В конце концов, человек
- не скотина, которая всем довольна при хорошем питании и ничего для
себя лучшего не желает и не требует.
В критике народолюбивой интеллигенции Миронов и его
единомышленники по духу очень близки
небезызвестному антиреволюционному сборнику «Вехи». Попутно они обвиняют участников освободительного движения в беспринципной
жажде власти. «Основная причина конфликта государства и общества, - пишет
Миронов, - приведшего к революциям 1905 и
1917 гг., заключается в борьбе за власть, лидеры либерально-радикальной
общественности хотели сами руководить реформационным процессом, который
непрерывно проходил в России в период империи, и на революционной волне отнять
власть у бюрократии». Миронов при этом ссылается на статью СВ. Куликова
«Революции непременно идут сверху: Падение царизма сквозь
призму этатистской парадигмы» (Нестор. 2007. № 11. С.
117-185). Неловко, конечно, уличать маститого историка в незнании
законов политической борьбы и опять же в догматической интерпретации все той же формулы
революционной ситуации, теперь уже первой ее части: верхи не могут управлять по-старому. Если бы Миронов
занимался не ниспровержением, как
ему кажется, устаревших марксистских догм, а проследил ход событий в начале
Н.А. ИВАНОВА: УЧЕНЫЙ РУБИТ СУК, НА КОТОРОМ СИДИТ
В чем Миронов последователен, так это в отрицании
объективной основы как реформы
В России при сравнительно быстром
развитии промышленности и железнодорожного транспорта в
пореформенный период аграрный сектор экономики оставался отсталым как с точки зрения технического оснащения (некоторые специалисты
считают, что промышленный переворот в
сельском хозяйстве России завершился лишь в 60-х гг. XX в.), так и сохранения традиционных форм и отношений в деревне
(сословная обособленность крестьян, надельное землевладение с
массой правовых ограничений, община, натуральный и потребительский характер
хозяйства, семейно-трудовая этика,
адаптация к рыночной экономике на этой традиционной основе, особая система
управления сельским населением и т.д.). Нет никаких оснований утверждать, как
это делает Миронов, что сельское хозяйство в России прогрессировало так же
быстро, как в Европе (с. 640). Является преувеличением и утверждение
автора о существовании в России
всероссийского рынка с середины XVIII в. (с.
528, 624, 626). В условиях господства
натурального хозяйства, низкой покупательной способности населения, ведущей
роли казенных заказов на промышленную продукцию, господства ярмарочной торговли, преобладания принудительного труда не
только в сельском хозяйстве, но и в промышленности, складывание даже
всероссийского товарного рынка отодвигается в лучшем
случае на пореформенный период, а единый рынок наемного труда возникает лишь в конце XIX в.
Спрямление уровня социального неравенства в России -
результат некорректного анализа источников. Так, Миронов относит к беднейшим лишь безземельных и безлошадных крестьян, удельный вес которых в середине XIX в. составлял примерно 24% (с. 471). А.М.
Анфимов объединял в эту группу безлошадных и однолошадных крестьян, поскольку они в большинстве своем не могли обходиться доходами от
собственного земледельческого хозяйства и пополняли свой бюджет за счет продажи
рабочей силы. Сибирский ученый-аграрник Л.М.
Горюшкин относил к беднякам дворы с посевом до 4 десятин, 1-2
рабочими лошадьми и с 1-2 коровами, что подтверждают и современные исследователи. При такой градации удельный вес бедняцких дворов в
Европейской России превышал 60% всех
крестьянских дворов, среднего крестьянства достигал 30%, а зажиточного
составлял около 10%. Но несравненно больший разрыв существовал между крестьянством и землевладельческим классом. Согласно
статистике землевладения
Данные, собранные в Министерстве
финансов в начале XX в. в процессе подготовки к введению в России
подоходного налога, которые широко использует Миронов, показали (по данным на
Средние данные этого источника, которые рассматривает
Миронов, затушевывают существовавшие различия среди
потенциальных плательщиков подоходного налога. Если использовать
дифференцированные сведения, то окажется, что из получавших доход от земли 74.3% имели от 1 до 5 тыс. рублей, на них приходилось
27.3% всех доходов земельных собственников. В то же
время 23% общей суммы имели 1.2% владельцев, каждый из которых получал более 50
тыс. руб. ежегодно. От денежных капиталов доход от 1 до 5 тыс. руб. получали 82.4%
всех лиц, имевших такие доходы, а свыше 50
тыс. 0.6% лиц. Совокупный доход последних составлял 21.9%
общего дохода от денежных капиталов. Аналогичная картина была у владельцев городских
недвижимых имуществ.
Малый процент имущих слоев и нищенский уровень жизни
большинства населения России соответствовали
исключительно низким размерам народного дохода на душу населения по сравнению с другими странами. Если в Англии этот доход в
среднем в год составлял
При тех сильных диспропорциях,
которые существовали в Российской империи между промышленным
и аграрным секторами экономики, в социальной сфере, культуре (сосуществование высоко развитых, находящихся на уровне мировых
достижений литературы, искусства, науки,
философии и т.д. и низкого уровня образования и общей культуры народных масс, о чем пишет и Миронов), рассуждения о среднем
уровне развития страны (с. 628) превращаются в надуманную
конструкцию исследователя, а не реально существующую реальность.
Одновременно Миронов неоправданно модернизирует общественно-политическое
развитие страны. Не могу согласиться с тезисом о
появлении в XVIII столетии гражданского общества (с. 666). К этому времени относится
оформление сословий, основанных на правовом неравенстве, гражданское же
общество предполагает равенство прав граждан.
Многочисленные «добровольные общества», о которых пишет автор (с. 663), не имеют отношения к гражданскому обществу. Они создавались под контролем
властей, имели узкокорпоративный характер, были лишены права
выходить за поставленные им рамки, касаться
общегосударственных вопросов. Не случайно различные политические организации, появившиеся до
Эволюция самодержавия под натиском революции
Следует согласиться с Мироновым, что руководящая роль
интеллигенции в русских революциях недооценивается. Именно интеллигенция
формулировала общенациональные задачи, выступала
против самодержавия, за равенство и свободу, она возглавляла большинство
политических партий и организаций. Однако абсолютизировать ее деятельность, сводить все к РR-кампаниям и технологиям
по меньшей мере странно. И политические притязания
интеллигенции, и рабочее и крестьянское движение, на которые она
опиралась, имели под собой серьезные объективные основания. Кстати,
в значительной мере они были связаны с
материальным положением трудящихся: не случайно главные требования рабочих в
ходе стачечной борьбы и конца XIX, и
начала XX в. касались заработной
платы, а основные требования крестьянских выступлений и многочисленных петиций
- наделения землей. Для
крестьян имело значение не только малоземелье,
но и традиционалистское убеждение в том, что земля - ничья, Божия, и владеть ею
должны те, кто ее обрабатывает. Дворянство же, которое после реформы
Отказывая русским революциям в объективной основе,
абсолютизируя значение субъективного фактора, Миронов
рубит сук, на котором сидит, - по существу он выводит эти революции за рамки мировых
закономерностей, хотя постоянно подчеркивает, что Россия шла вровень со странами
Запада.
П.П. ЩЕРБИНИН: ЕСЛИ МОРЕ НЕ ШТОРМИТ, НИКАКИЕ ЭЛИТЫ НЕ
СМОГУТ РАСКАЧАТЬ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ КОРАБЛЬ
В разделе монографии «От автора» Б.Н. Миронов пишет о
необходимости преодоления негативного образа России и стереотипов, важности
формирования позитивного образа российской государственности (с. 13-17) Данный
посыл, на мой взгляд, не должен являться определяющим, так как тогда любая иная
трактовка истории может быть объявлена «непатриотической», «вредящей имиджу
России», «наносящей урон национальным интересам» и проч. Историк не должен быть
терзаем постоянной «внутренней цензурой»: «Не сказал ли я чего лишнего,
что может негативно осветить российскую историю, благосостояние ее жителей или
имперскую идеологию». К тому же, изначальная мотивировка исследователя на
благотворный итоговый результат (либо обязательные «вполне положительные»
выводы и заключения) не позволит провести комплексное изучение проблемы, а
станет неким обязательством отражать лишь «единственно правильный образ»
отечественной государственности. В этом контексте вполне вероятным может стать
вопрос о необходимости комиссий по фальсификации истории...
Одно
из принципиальных положений Б.Н. Миронова об отсутствии в России в начале XX в. всеобщего системного
кризиса самодержавия (с. 41-47, 640-674 и др.) представляется мне
малоубедительным. Изучая более 20 лет социальное поведение, общественно-политическую активность, повседневную
жизнь населения аграрного социума Черноземного Центра в начале XX в., положение
представителей военного сословия и
солдатских жен в Российской империи в XVIII
- начале XX в., я не могу согласиться
с утверждением о решаемости аграрного, национального, рабочего и прочих острых
вопросов развития российской государственности. Можно приводить модернизационную концепцию
развития России, данные о росте потребления и биостусе населения, но как тогда
игнорировать другие массовые источники, свидетельствовавшие о явно кризисных явлениях в различных сферах
экономической жизни населения политическом
бесправии, полицейском произволе. О серьезных проблемах в период Первой мировой
войны в различных регионах страны докладывали губернаторы, о политической нестабильности и росте напряженности сообщали
жандармские управления, но самое важное - это отклики населения, отраженные в
периодической печати земских обследованиях нуждаемости, переписке и
воспоминаниях, первичных архивных источниках.
Невозможно представить, что все они ошибались, либо действовали по чьей-либо указке. Откуда же пошли бунтарские
проявления, рост протестных настроений, радикализм самых широких слоев в
Миронов пишет об «оппозиционной существующему режиму
общественности -контрэлите, которая создала в стране атмосферу экономического и
политического кризиса, подготовила почву для
революции» (с. 665). Но подобный тезис не убедителен, ибо никакие элиты и слои, лидеры политических движений не могут
раскачать государственный корабль, если море
не штормит и судно имеет хорошие устойчивые мореходные качества. Я уважаю точку зрения Миронова и его собственную
убежденность, но никак не могу принять без
достаточных доказательств его версию о РR-ходах радикально-либеральной интеллигенции, обусловивших революции начала XX в.
(с. 674). Все это напоминает до боли
знакомую концепцию о руководящей роли большевиков в революциях 1905-1907 и 1917 гг. Теория модернизации, которой так дорожит
Миронов, не имеет столь убедительных
доводов, чтобы вдруг стали явными «тайные» стороны революционного процесса, чтобы так легко объяснить крушение царского
режима и кризис монархической идеологии среди населения.
О.Н. КАТИОНОВ: СМЕНА ПРАВЯЩИХ ЭЛИТ КАК ОБНОВЛЕНИЕ
КАДРОВ
Б.Н. Миронов обращает внимание не на разрозненность
действий власти и народа или отдельных социальных групп
при формировании благосостояния, а на заинтересованность тех и других в
совместных действиях-усилиях в этом процессе. Другой вопрос - как это удавалось на всех этапах исследуемого периода. И здесь
автор со скрупулезностью педанта поэтапно
исследует 220 лет процесса, отмечая успехи и неудачи этих совместных действий (с. 22). Восстание, выступление, ссылка,
теракт - это все показатели совместного действия властей и населения или же это
диссонанс в общем поступательном процессе? Как на это ответит автор?
В
целом же политические выводы Миронова вызывают сомнения. Получается, что, если
бы Россия развивалась поступательно, уровень жизни населения неуклонно
повышался, то и революций в условиях стабильности и поступательности быть не должно. Но не надо забывать и о других факторах,
вызывавших социальную напряженность. Это и огромное количество
вооруженных людей, не уважающих власть в силу разных причин, и падение
авторитета власти у населения, которое ведет к падению самой власти. Революции
или смены режимов - это события, базирующиеся на внутренних и внешних
противоречиях, приводящие к потере авторитета правящих элит и тем самым вызывающие их падение, иногда кажущимся
легким их смещением в ходе локальных волнений. Неспособность управлять -
главный показатель, вызвавший революции