К оглавлению

ГЛАВА II. ПЕРВЫЙ РОССИЙСКИЙ ДЕМОГРАФИЧЕСКИЙ ЦИКЛ

2.1. Период восстановления и роста

2.1.1. Становление Московского царства

Демографически-структурная теория изучает исторические процессы, протекающие в рамках структуры «государство-элита-народ», и наше исследование начинается с периода формирования этой структуры – с создания единого Российского государства во второй половине XV столетия. При этом необходимо отметить, что существенным моментом, ограничивающим поле деятельности историка, является наличие соответствующих исторических источников. Как известно, достаточно представительные источники по аграрной истории России появляются только с конца XV века, со времени составления новгородских писцовых книг – причем появление этих источников было непосредственно связано с рождением нового государства: писцовые книги были своеобразным проявлением этой новой государственности в фискальной сфере. Таким образом, момент рождения новой структуры естественным образом совпадает с появлением массовых источников, позволяющих исследовать эту структуру.

Определение 70-80-х годов XV столетия как нижней границы нашего исследования не означает, что анализ более ранних периодов с точки зрения концепции демографической цикличности в принципе невозможен – попытка такого анализа была сделана в одной из наших работ[1]. Не пересказывая содержания этой работы, отметим, что ее главный вывод подтверждает мнение многих исследователей о том, что первая половина XV века была временем тяжелого социально-экономического кризиса. Этот кризис сопровождался голодом, эпидемиями, внутренними войнами, иноземными нашествиями и, в конечном счете, привел к значительному сокращению численности населения[2]. Таким образом, созданию Московского царства предшествовал тяжелый экосоциальный кризис, после которого страна вступила в период восстановления.

 В контексте демографически-структурной теории период 1470-1490-х годов важен тем, что в это время формировались отношения в новой создающейся структуре «государство-элита-народ». В этот период определилась доминирующая роль одного из элементов структуры, государства, и выявились характер и принципы распределения ресурсов в новой структуре. Таким образом, нам предстоит кратко рассмотреть, как формировалась новая структура и устанавливались новые (или трансформировались старые) социальные и сословные отношения. Необходимо кратко описать составные элементы этой структуры и основные принципы взаимодействия между этими элементами, и, в частности, особенности российской структуры «государство-элита-народ» по сравнению с европейскими структурами. В соответствии с теорией, это описание должно стать основой для дальнейшего изучения динамики отдельных элементов структуры и динамики структурных связей.

Как известно, одним из определяющих моментов создания нового Российского государства было присоединение новгородских земель. Вслед за этим присоединением, зимой 1487-88 года великий князь Иван III выселил всех богатых новгородцев, отправил в Москву 7 тысяч “житьих людей” и вселил на их место москвичей. Практически все земли Новгорода – кроме немногочисленных крестьянских земель – были конфискованы; затем была проведена перепись и осуществлено первое массовое наделение воинов поместьями[3].

Эта небывалая до тех пор на Руси акция имеет огромное значение: она положила начало созданию поместной системы, системы, которая легла в основу нового российского государства, новой структуры «государство-элита-народ». Впрочем, от времени Ивана III не сохранилось детального описания поместной системы, такие документы относятся к середине XVI века. В соответствии с порядками того времени воину за его службу давали от государя поместье с крестьянами – однако это поместье оставалось государственной собственностью; помещику причитались лишь платежи, зафиксированные в переписных листах. Поместье было небольшим, молодой воин, «новик», получал не больше 150 десятин земли – порядка десяти крестьянских хозяйств. Если воин на смотру или в походе вызывал недовольство командиров, то поместье могли отнять; если помещик проявил себя в бою, то «поместную дачу» увеличивали[4].

В 1480-х годах перепись проводилась не только в Новгороде: переписывались земли бывшего Белозерского, Ярославского и Ростовского княжеств, недавно присоединенных к землям великого князя. Специалисты обращают внимание, что при этих переписях проводилась проверка владельческих грамот и многие земли были конфискованы в казну. У местных бояр и детей боярских отнимали лучшие деревни, их записывали на великого князя и затем раздавали в поместья (иногда – бывшим владельцам). В 1490-х годах переписи распространились на другие уезды, в течение двадцати лет княжеские дьяки описывали уезд за уездом – это было сплошное описание земель великого княжества[5]. При этом большинство вотчинников лишались податных иммунитетов, отныне они были обязаны нести службу и платить налоги в казну. Иммунитетные привилегии в свое время были пожалованы вотчинникам за их службу, теперь они отнимались – но обязанность служить при этом не отменялась, все вотчинники (кроме мельчайших) были обязаны военной службой[6]. Известно, что в 1520-х годах существовал порядок (вероятно, появившийся при Иване III), при котором дети боярские были занесены в списки по областям и едва ли не каждый год призывались на службу; перед походом нуждающимся выплачивалось жалование, но те, кто обладал достаточными вотчинами, были обязаны снаряжаться за свой счет[7].

Окончательно система обязательной службы вотчинников утвердилась при Иване Грозном, в 1556 году, когда были установлены единообразные нормы службы в зависимости от количества и качества земли. «Введение обязательной службы… – отмечает Р. Пайпс, – означало не более не менее, как упразднение частной собственности на землю»[8]. Действительно, по западным понятиям того времени собственник не был никому обязан служить. Это отметил Р. Ченслор, посетивший Россию в 1550-х годах: «В этой стране нет собственников, но каждый обязан идти [служить] по требованию государя…»[9] «Историческое значение поместной системы, – подчеркивает Р. Г. Скрынников, – определялось тем, что с ее организацией в России утвердилась всеобъемлющая государственная собственность. Развитие государственной собственности трансформировало старое боярство периода раздробленности в военно-служилое сословие XVI века»[10].

Огосударствление развивалось и в другом направлении: одновременно с наступлением на права вотчинников шло наступление на податные привилегии монастырей – более того, ставился вопрос о праве церкви владеть деревнями. Иван III собирался конфисковать церковные вотчины; уже были конфискованы церковные земли в Новгороде и в Перми. Только болезнь, воспринятая как проявление «божьего гнева», удержала великого князя от дальнейших действий[11].

Еще одним важным моментом в строительстве нового государства была централизация власти, нашедшая свое выражение в постепенном становлении российского самодержавия. «Современники заметили, что Иоанн… явился грозным государем на московском великокняжеском престоле… – писал С. М. Соловьев, – он первый получил название Грозного, потому что явился для князей и дружины монархом, требующим беспрекословного повиновения и строго карающим за ослушание…»[12] После 1485 года Иван III называет себя «господарем всея Руси», а бояре именуют себя «холопами» великого князя[13]. Летописи больше не сообщают о совещаниях царя с боярами, подобных совещанию, которое имело место в 1471 году. На коронации Дмитрия-внука в 1497 году великого князя называют уже не иначе как «самодержцем», а на наследника престола возлагают «шапку Мономаха». Подобно византийскому императору (и турецкому султану) великий князь стремится выступать в роли самодержавного монарха[14].

Самодержавная монархия претендовала на право регулирования отношений в рамках структуры «государство-народ-элита», исходя из принципа «справедливости». К моменту коронации был подготовлен регулирующий эти отношения Судебник 1497 года, а во время коронации митрополит и великий князь дважды обращались к наследнику, повторяя одну ту же фразу: «Люби правду и милость и суд правой и имей попечение от всего сердца о всем православном христианстве»[15]. Слово «правда» тогда и позже, вплоть до XIX века, понималось как «справедливость»[16], и по мнению Л. В. Черепнина, этим торжественным актом провозглашалось не более не менее, как начало правосудия на Руси[17].

Как отмечает Ю. Г. Алексеев, «основная идея Судебника 1497 года – приоритет общего над частным, государственного интереса над партикулярным… Приоритет общего над частным, который квалифицируется некоторыми исследователями как показатель бесправия, есть на самом деле следствие и необходимое условие функционирования единого государства как целостного организма, призванного фактически обеспечить жизнь, имущество и интерес подданных этой всеземской общины. Не “закрепощение сословий”, а регламентация их прав и обязанностей во имя общего интереса – в этом суть сословной политики Русского государства»[18].

Существенно, что, регулируя отношения между крестьянами, вотчинниками и помещиками, Судебник гарантировал право крестьянского перехода, но ограничил его неделей до и неделей после «Юрьева дня», 26 ноября. По мнению Г. В. Вернадского, эта статья не ограничивала, а гарантировала свободу крестьян, сообразуясь с естественными условиями сельской экономики. Она предлагала для перехода самое удобное время: после сбора урожая крестьяне могли рассчитаться со своими долгами и перейти на другое место к началу сельскохозяйственных работ[19].

В контексте демографически-структурной теории движение к самодержавию означало перераспределение ресурсов между государством и элитой в пользу государства, поэтому оно сопровождалось конфликтом великого князя с боярским окружением. Конфликт развивался постепенно, начиная с 1480-х годов, и подспудно тлел на протяжении второй половины правления Ивана III. В этот период не было многочисленных казней (был казнен лишь один боярин), но опалы были весьма многочисленны. По-видимому, одной из основных причин конфликта было запрещение боярам переходить на службу к другим князьям (то есть использовать ресурсы своей вотчины вопреки интересам великого князя). Всего за время правления Ивана III опале подверглись не менее восьми боярских родов. Из 19 боярских родов, известных в XIV веке, в 1525 году осталось только шесть, но в то же время боярское сословие было пополнено родственниками великого князя и князьями из Литвы, перешедшими на московскую службу – так что в 1525 году имелось в общей сложности 23 боярских рода[20].

Василий III (1505-1533) продолжал политику своего отца и пытался лишить знать ее привилегий. По восточному обычаю после смерти государя все жалованные грамоты должны подтверждаться его наследником[21] – такой обычай существовал и на Руси. Василий III не подтвердил очень многие жалованные грамоты; после переписей Ивана III это был второй удар по вотчинным привилегиям; после этого податные иммунитеты сохранились лишь у сравнительно немногих монастырей, бояр и князей[22]. «В течение всего правления Василия III иммунисты, как правило, принуждались к уплате государственных налогов, а судебные иммунитеты ограничивались путем изъятия из вотчинной юрисдикции тяжб по вопросам душегубства и разбоя», – отмечает С. М. Каштанов[23].

При присоединении Пскова, Смоленска, Рязани Василий III следовал методу, опробованному при овладении Новгородом, – этот метод подразумевал конфискацию земель и выселение знати, а затем испомещение московских дворян[24]. Отбирая земли у бояр, царь ссылался на справедливость, он говорил, что было «насилье велико черным и мелким людям от посадников псковских и бояр»[25].

Василий III был самодержавным государем, недруги обвиняли его в том, что он решает дела «сам-третей у постели». Если Иван III, случалось, выслушивал от своих бояр «укоризные словеса», то его сын никакой «встречи» не терпел. Хотя в правление Василия III появляются первые упоминания о Боярской думе, в те времена она не была установившимся институтом: великий князь советовался с «ближними боярами», но лишь с теми, с кем он считал нужным советоваться по данному делу[26]. По мнению Герберштейна, Василий III своей властью превосходил всех монархов в мире. Всех одинаково гнетет он жестоким рабством, писал имперский посол: своих братьев, бояр и незнатных подданных, он может присвоить себе имущество любого из них. «Он применяет свою власть к духовным так же, как и к мирянам, распоряжаясь беспрепятственно и по своей воле жизнью и имуществом всех; из советников, которых он имеет, ни один не пользуется таким значением, чтобы осмелиться разногласить с ним… Они открыто заявляют, что воля государя есть воля божия и, что ни сделает государь, он делает по воле божией»[27].

Таким образом, в период становления Московского царства мы видим тенденцию к укреплению самодержавной власти, к созданию этатистской монархии. Происходит частичная конфискация земельной собственности бояр, в других случаях частные владения огосударствляются путем обременения их военной службой. Мы наблюдаем, как монархия формирует новую элиту, регулируя положение ее фракций. Важность этой формирующей и главенствующей роли государства в свое время подчеркивал А.В. Романовский-Славатинский, видевший именно в этом «радикальное и основное» отличие российского дворянства от европейской аристократии[28]. Как признает большинство исследователей, отмечает Н. Коллман, для западной монархии была характерна полная зависимость короля от элиты, а для Московского царства – автократия, не делящаяся своей властью ни с какими социальными группами[29].

Характерно, что эта автократия регулирует отношения внутри общества, прибегая к не знакомым на Западе бюрократическим методам – к переписям, земельным кадастрам и обязательным для всего населения законодательным кодексам. Как известно (если не считать «Книгу страшного суда»), переписи и кадастры появились в Европе только в конце XVIII века[30].

Как отмечалось выше, в рамках демографически-структурной теории процесс формирования нового Российского государства рассматривается как процесс формирования новой структуры «государство-элита-народ». Конкретной формой этого процесса стало создание поместной системы и огосударствление вотчин, таким образом, государство, с одной стороны, создавало новую, тесно связанную с ним элиту (поместное дворянство), а с другой стороны пыталось подчинить и инкорпорировать в состав государственных институтов старую элиту, сначала мелких, а затем и крупных вотчинников. Это огосударствление сопровождалось резким перераспределением ресурсов в пользу государства и выдвижением государства на первое место в структуре «государство-элита-народ», что и означало создание этатистской монархии.

При всей значимости происходившей трансформации, огосударствление вотчин не означало поглощения элиты государством. Вотчины продолжали наследоваться, и элита сохраняла определенную самостоятельность. Но с другой стороны, рядом со старой элитой возникает новое сословие, поместное дворянство, которое по форме является «служилым» – то есть составляет часть государства, но в реальности со временем приближается по своему положению к низшим слоям элиты, детям боярским.

Вопрос о факторах, обусловивших формирование российского самодержавного государства, является чрезвычайно важным, но сравнительно малоизученным[31]. Он имеет значение для нашего исследования, главным образом, в связи с тем обстоятельством, что, как отмечалось выше, рождение этатистской монархии является одним из часто наблюдаемых исходов последней фазы демографического цикла. Согласно неомальтузианской теории, восстания и революции, вызванные перенаселением и голодом, часто порождают диктатуру, осуществляющую перераспределение имуществ, прежде всего земли (см. п. 1.1.2).

Действительно, в период кризиса 1420-х годов мы наблюдаем острые социальных конфликты в Новгороде, восстания «черни» против бояр и разграбление боярских дворов[32]. Этот конфликт не привел к возникновению диктатуры, но он сохранился до 1470-х годов и был использован Иваном III во время присоединения Новгорода[33]. Однако основное направление социально-политического развития определялось не новгородским конфликтом, а обстановкой в центральных областях Московского государства. Что же касается собственно Московского княжества, то мы не видим здесь острых социальных конфликтов и выраженной борьбы за землю – прежде всего потому, что в центральных областях еще сохранялись свободные земли; таким образом, демографический фактор не мог стать причиной рождения московского самодержавия.

Историки евразийской школы, Г. В. Вернадский, Ч. Гальперин, Ю. Паленский полагают, что самодержавие на Русь принесли монголы[34]. «Москва обязана своим величием ханам», – сказал в свое время Н. М. Карамзин. Однако вместе с тем евразийцы отмечают странный парадокс русской истории: «Влияние монгольской модели на Русь дало свой полный эффект только после освобождения Руси от монголов», – пишет Г. В. Вернадский. Вернадский называет этот парадокс «эффектом отложенного действия» и объясняет его тем обстоятельством, что после падения Золотой Орды на службу московскому князю перешли «сонмы татар»[35]. Это объяснение подвергается критике со стороны ряда исследователей[36].

Вместе с тем существует мнение, что в рождении российского самодержавия большую роль сыграло влияние Османской империи. На это влияние, в частности, указывали Г. В. Вернадский и Р. Г. Виппер[37]. Мы обсудим этот вопрос подробнее в пункте 2.2.4.

Подводя итоги, можно кратко охарактеризовать новую структуру «государство-элита-народ», сложившуюся в общих чертах в правление Ивана III. Это, прежде всего, специфическая форма государства – самодержавная монархия, которая подчиняет себе другие элементы структуры. Этатистский характер этой монархии проявляется в установлении государственной собственности на землю, в принципе обязательной и безусловной службы вотчинников и в регулировании государством отношений внутри структуры путем переписей и законодательных кодексов.

Элита – другой элемент структуры – носит гетерогенный характер. Новый слой элиты – помещики – полностью подчинен государству, и его отношения с крестьянством регулируются переписями и Судебником. Низшие слои старой элиты – мелкие вотчинники, дети боярские – так же как и помещики, обязаны исполнять личную службу, но в отношениях с крестьянами ограничены лишь Судебником, то есть устанавливают ренту по соглашению с ними. Высшие слои старой элиты – бояре и князья – хотя и обязаны поставлять воинов, но размеры этой службы реально еще не регламентированы. Старая знать сохраняла определенную самостоятельность и враждебно относилась к наступлению самодержавия (см. ниже. п. 2.2.2).

Народ – третий элемент структуры – это, в основном, свободное крестьянство. Повинности крестьян на помещичьих землях регулируются государством, а на вотчинных – общеэкономическими законами спроса и предложения рабочей силы. Крестьяне правоспособны и обеспечены судебной защитой[38]. Что касается уровня ренты и государственных налогов, то в конце XV века этот уровень был относительно невысоким (см. ниже. п. 2.1.2).

2.1.2. Начало демографического цикла: период восстановления

 В контексте демографически-структурной теории нам предстоит далее перейти к рассмотрению процесса влияния демографического фактора на динамику новой структуры «государство-элита-народ». В соответствии с обычным неомальтузианским подходом необходимо, в первую очередь, рассмотреть динамику численности населения, цен и реальной заработной платы.

Кризис XV века привел к значительному уменьшению численности населения, и на Руси создалась ситуация, характерная для начальной фазы нового демографического цикла: малая плотность населения, изобилие свободных земель, высокая реальная заработная плата, относительно низкая рента. Приезжавшие в Россию иностранцы писали о больших лесах и изобилии хлеба. «Вокруг города (Москвы – С. Н.) большие леса, их ведь вообще очень много в этой стране, – отмечал Амброджо Контарини. – Край чрезвычайно богат всякими хлебными злаками»[39]. «Значительную часть Московии занимает Герцинский лес, – записал Паоло Джовио со слов русских послов, – но он там и сям заселен, и повсюду в нем расположены строения. Вообще, от продолжительной работы людей он стал уже гораздо реже…»[40]. Московский посол, повидавший многое грек Георгий Перкамото, рассказывал в 1486 году в Милане, что «в этой стране есть громадное количество крупного и мелкого скота... что у них есть громадное количество зерна, так что в ряде мест из-за излишнего количества его собраны удивительные и поражающие запасы... особенно в тех местах, которые удалены от моря, так как там нет никого, кто бы мог взять его и отправить в другое место»[41].

Как отмечалось выше, одним из признаков периода восстановления является относительно высокая реальная заработная плата. В 1520-х годах неквалифицированный поденщик в Москве получал 1,5 деньги в день[42], в переводе на рожь это составляет 9,6 кг зерна[43] – это примерно соответствует уровню оплаты работников в Германии в 1490-1510 годах, то есть высокому уровню заработной платы в начале второго европейского демографического цикла[44].

Относительно размеров ренты известно, что нормой крестьянского участка в центральных областях в начале столетия считалась выть – 15 десятин; с этого надела крестьянин должен был платить оброк или нести барщину: обрабатывать одну десятину под озимые и одну под яровые – то есть в пользу вотчинника шла 1/6 урожая[45]. Земли у крестьян было достаточно; с учетом барщинных полей на двор полагалось 18 десятин – это был большой надел; по новгородским данным, такие наделы обрабатывали неразделенные семьи в 7-8 человек с двумя взрослыми мужчинами и с 2-3 лошадьми[46]; надо полагать, что и в центральных районах преобладали большие семьи. При урожайности ржи сам-3,3 и овса сам-3,1[47] выть давала 200-210 пудов хлеба; при дворе в 8 человек получалось около 26 пудов на человека. Считается, что душевой минимум потребления зерна в пищу составляет примерно 15 пудов, если зерно расходуется также на корм скоту, то потребление увеличивается до 18 пудов (но в те времена крестьяне не испытывали недостатка в пастбищах и в сене)[48]. Если учесть, что крестьянское хозяйство имело доходы не только от земледелия, но также от животноводства и лесных промыслов, то следует сделать вывод, что уровень потребления крестьян в начале XVI века был относительно высоким.

Необходимо отметить, что поместная система строго фиксировала размеры крестьянской ренты помещикам, причем, как показывает, например, Торопецкая переписная книга 1540 года, оброки были расписаны до мельчайших деталей[49]. Государственные налоги были невелики и составляли в этот период лишь 2,5-3% дохода крестьянина; главным из этих налогов была «дань»[50]. Однако существовали еще государственные отработочные повинности, такие, как ямская гоньба, «городовое дело» (отработка на строительстве укреплений) и «посоха» (выставление воинов с «сох»). Ямская гоньба в начале XVI века была частично переведена на деньги, но в целом государство сохраняло натуральный характер и требовало от населения отработки, стоимость которых трудно поддается оценке[51].

С. М. Соловьев отмечал, что для московских земель правление Ивана III «было самым спокойным, самым счастливым временем»[52]. Голод и мор, татарские нападения – все это на время ушло в прошлое. В актах, оставшихся от этого периода, встречаются многочисленные указания на распашку пустошей, на рост площадей под сельскохозяйственными культурами[53]. При Иване III в Новгородской земле было проведено две переписи, одна в 1480-х годах, другая – около 1500 года. За время, прошедшее между этими переписями, население увеличилось на 14%, то есть рост был довольно быстрым – порядка 1% в год[54]. Для центральных районов нет статистических данных о росте населения, но имеются примеры, указывающие на рост числа дворов в отдельных волостках или имениях в 1,5, в 2, в 3 раза. Обобщая эти материалы, А. И. Копанев пришел к выводу, что за первую половину XVI века население России увеличилось в 1,5 раза и достигло 9-10 млн.[55] Другие авторы дают более низкие оценки для абсолюной численности населения в этот период, но все исследователи соглашаются с тем, что рост был очень значительным[56].

Таким образом, имеющиеся данные об уровне потребления, размерах крестьянских наделов и относительно быстром росте населения в контексте неомальтузианской теории позволяют охарактеризовать период конца XV-начала XVI века как период восстановления.

2.1.3. Повышение демографического давления. Порайонные различия

В соответствии с неомальтузианской теорией, процессом, определяющим социально-экономическое развитие России, был рост населения. С ростом населения леса уступали место пашне. Сигизмунд Герберштейн, побывавший в России в 1526 году, писал о лесах уже в прошедшем времени: «По пням больших деревьев, существующих еще и поныне, видно, что вся страна еще не так давно была очень лесистой …» Теперь же, отмечал Герберштейн, «она достаточно возделана усердием и трудами земледельцев»[57]. Ричард Ченслор свидетельствует, что в 1550-х годах область между Москвой и Ярославлем «изобиловала маленькими деревушками, которые так полны народом, что удивительно смотреть на них. Земля вся хорошо засеяна хлебом…»[58]

Наиболее плотно заселенными районами были земли вокруг Новгорода и Пскова. В некоторых районах Новгородчины уже ощущался недостаток земли, так, за время между двумя переписями в Деревской пятине население возросло на 16%, а пашня – только на 6%. В этом районе на крестьянское хозяйство приходилось в среднем лишь 2,3 десятины в одном поле, вдвое меньше, чем в соседней Шелонской пятине. Опережающий рост населения привел к росту цен на рожь, они увеличились с 14 до 20 московских денег за коробью (7-8 пудов)[59].

 Археологи свидетельствуют, что плотность поселений в Деревской пятине (в долине р. Ловать) в этот период была выше, чем когда-либо в прошлом, что стали распахиваться неиспользуемые ранее глинистые почвы[60]. Начинается массовое применение удобрений; это свидетельствует об окончательном формировании трехпольной системы земледелия (в прежние времена переход к трехполью без удобрений приводил к быстрому «выпахиванию» земель). Известно, что переложная система требовала объединения усилий для сведения леса и долгое время способствовала сохранению большой семьи. С окончательным переходом к трехполью большая семья распадается на малые семьи. Для некоторых районов новгородчины сохранились статистические данные, свидетельствующие о процессе распада больших семей, так в Старорусском уезде в 1498 году на двор приходилось в среднем 1,6 семьи, а в 1539 году – 1,28 семьи[61].

До присоединения к Москве новгородчина была краем крупного землевладения, где крестьяне были обременены тяжелыми оброками (половники платили до половины урожая). После присоединения на землях, отписанных на государя, оброки переводились на деньги и значительно уменьшались, но на землях, переданных помещикам, повинности почти не менялись – иногда даже немного возрастали[62]. Таким образом, положение крестьян на Северо-Западе значительно отличалось от положения в центральных областях, где, как отмечалось выше, обычная рента составляла шестую часть урожая. Это отличие было следствием исторической традиции, сложившейся в перенаселенном регионе, но также и следствием того, что после конфискаций Ивана III государство использовало Новгородчину как основной источник своих ресурсов – именно здесь располагался основной массив дворцовых и поместных земель.

 В табл. 1.1 представлены данные о доходах крестьян, оброках и налогах в Деревской и Водской пятинах.

Табл. 1.1. Зерновой бюджет крестьянского хозяйства на поместных землях новгородчины. Оброк, налоги и потребление указаны в пудах хлеба (полпуда ржи и полпуда овса).

 Эта таблица представляет несколько видоизмененный вариант таблицы 60 из: Аграрная история Северо-Запада России XVI века. Север. Псков. Общие итоги развития Северо-Запада. Л. 1978. Авторы этой работы подвергались критике[63] за то, что брали в своих расчетах слишком большую урожайность: сам-4 (фактически сам-3,9) для ржи и сам-3 для овса. В соответствии с данными Е. И. Индовой[64] в 1650-1700 годах урожайность ржи была в среднем сам-3,1, урожайность овса сам-3. В нашей таблице урожайность ржи варьируется в пределах от сам-3,1 до сам-3,9, а урожайность овса взята сам-3. Нужно заметить также, что по расчетам Л. Г. Степановой[65], основанных на случаях перевода издолья в фиксированный оброк, урожайность составляла всего лишь сам-2. Однако эти расчеты вызывают сомнение, поскольку неясно, насколько данный перевод был эквивалентным, не происходило ли при этом снижение оброка. Кроме того, простой расчет показывает, что при такой урожайности сбора хлебов не хватило бы даже на уплату оброков и налогов.

Хотя в целом душевое производство обеспечивало необходимый минимум потребления, после уплаты оброков в Водской и, в особенности, в Деревской пятине душевое потребление падало ниже минимального уровня. В соответствии с неомальтузианской теорией следствием уменьшения потребления ниже допустимого минимума было уменьшение численности населения, с 1500 по 1540 год оно уменьшилось в Водской пятине на 17%, а в Деревской пятине – на 13%[66]. Уменьшение население к 1540 году привело к увеличению душевой запашки и некоторому увеличению потребления, но оно оставалось на уровне, близком к минимальному. Низкий уровень потребления способствовал увеличению смертности от эпидемий – источники отмечают, что именно в этом районе эпидемии свирепствовали с особой жестокостью[67].

Таким образом, в отдельных, наиболее густонаселенных районах Сжатие началась уже в начале XVI века, и этот процесс был существенно ускорен высоким уровнем изъятия ресурсов, осуществляемым государством и помещиками. В то же время даже в пределах Северо-Запада имелись существенные порайонные различия. В Бежецкой и Шелонской пятинах положение было более благоприятным, чем в Деревской и Водской. В 1500-1540 годах здесь отмечался значительный рост населения – в некоторых уездах население возросло на 27-45%[68]. Сжатие было неравномерным и проявлялось в одних районах сильнее, а в других – слабее.

Исследование вопроса о положении крестьян в Центральном районе затрудняется недостатком источников. Однако и здесь рост населения привел к уменьшению крестьянских наделов. С. Б. Веселовский отмечал быстрый рост цен на землю в первой трети XVI века и увеличение числа земельных тяжб[69]. В середине XVI века появляются упоминания о случаях, когда на вытном наделе сидят два или даже три двора[70]. В этот период в Борисовской волости на владимирщине на двор приходилось 7,5 десятин[71]; если считать в семье 5 человек, то душевая обеспеченность составляла всего 1,5 десятины – меньше, чем в Деревской пятине. Отмечалась нехватка земли в Белозерском крае – здесь у крестьян было лишь по 2 десятины в одном поле, и зерна не хватало до следующего урожая[72]. Но в некоторых уездах положение было более благополучным, например, на черных землях Тверского уезда на двор приходилось 12,5 десятины, на монастырских землях в Дмитровском уезде – 12,7 десятины (в последнем случае большая величина надела, по-видимому, объяснялась очень плохими почвенными условиями)[73].

Согласно теории, одним из следствий перенаселения является оскудение крестьян и развитие ростовщичества. На Руси в этот период в качестве главных ростовщиков, крупных землевладельцев и «поглотителей земли» выступали монастыри. Они столь активно затягивали крестьян в ростовщические сети, что, к примеру, в районе «колонизации» Кирилло-Белозерского монастыря практически не осталось «черных» крестьянских земель. Из кругов «нестяжателей» раздавались многочисленные обвинения в адрес монастырей[74]. Вассиан Патрикеев писал о том, что недостойно монахам «села многонародно стяжати и порабощати кристиан», «лихву на лихву на них налагать». Когда крестьяне не могут отдать лихвы, писал Вассиан, монахи, «коровку их и лошадку отъмше», изгоняли крестьян из их дворов[75]. Максим Грек негодовал о том, что монахи крестьян «бичи истязуют за лютых сребра резоиманий», обращают их в своих холопов[76]. На Белоозере, где земли не хватало, происходили многочисленные столкновения между крестьянами и монахами; в 1550 году одно из таких столкновений привело к разорению Адриановой пустыни и гибели 42 монахов. Характерно, однако, что в сети ростовщиков попадали не только крестьяне, но и «дети боярские», бояре и даже князья. К концу XV века Кирилло-Белозерский монастырь забрал в свои руки все расположенные в округе мелкие вотчины[77]. В Звенигородском уезде на долю монастырей и церквей приходилось 45% всех земель, в Тверском уезде – 33%. В середине XVI века, по свидетельству Адама Клементского, духовенству принадлежала треть населенных земель[78].

Таким образом, имеющиеся данные о динамике потребления в первой половине XVI века, в целом, соответствуют прогнозам демографически-структурной теории: по мере роста численности населения мы наблюдаем уменьшение крестьянских наделов, оскудение крестьян и рост их задолженности, проявляющийся в развитии ростовщичества. Эти процессы происходили неравномерно и были более выраженными на Северо-Западе, в Новгородской земле. При этом существенное значение имело перераспределение ресурсов в рамках структуры «государство-элита-народ»: Сжатие на Новгородчине было ускорено высоким, по сравнению с центральными областями, уровнем ренты, что было, в свою очередь, связано с тем, что именно Новгородчина была регионом наибольшего распространения поместного землевладения и, в военном смысле, опорой государства.