К оглавлению

 

ГЛАВА III. ВТОРОЙ РОССИЙСКИЙ ДЕМОГРАФИЧЕСКИЙ ЦИКЛ: ПЕРИОД ВОСТАНОВЛЕНИЯ И РОСТА

3.5. Период дворянской монархии

3.5.1. Падение этатистской монархии

Как отмечалось выше, в рамках демографически-структурной теории наступление дворянства объясняется увеличением его численности и, соответственно, уменьшением поместий и относительного уровня потребления. Однако, как и в других случаях, течение исторического процесса объяснялось совместным действием нескольких факторов, и окончательная победа дворянства была обусловлена тем, что демографический фактор действовал совместно с фактором внешних влияний.

После реформ Петра Великого модернизация по образцу Запада, или «вестернизация», стала постоянным фактором российской истории, и в данном случае «вестернизация» явственно проявлялась в характере требований дворянства. Главным требованием дворянства было освобождение от обязательной военной службы, и мотивация этого требования изложена в докладе Комиссии о вольности дворянства, созданной в 1763 году Екатериной II. Если будет подтверждено право дворян служить по своей воле, говорилось в докладе, то «тем уподобится российское дворянство всем просвещенным в Европе государствам»[1].

Таким образом, в основной своей части дворянская программа следовала идее модернизации по европейскому образцу; это была новая волна модернизации, связанная с победами Фридриха Великого.

Реформы «короля-философа» Фридриха II создали из Пруссии образец просвещенной монархии и «регулярного государства», о котором мечтал Петр I. Среди поклонников прусского короля был и наследник русского престола, сын голштинского герцога Карла Фридриха и дочери Петра I Анны, Карл-Петер, которого в России называли «Петром Федоровичем». Став императором Петром III, Карл-Петер заключил союз с Фридрихом II и попытался ввести в России прусские порядки: наладил дисциплину в государственных учреждениях, ввел в армии прусскую форму и прусскую муштру, разрешил вывоз хлеба, ликвидировал Тайную канцелярию и запретил пытки. Немцы вновь заполнили императорский двор, из ссылки вернулись Миних и Бирон. Император конфиденциально советовался с Фридрихом II о возможности введения в России протестантской религии – причем прусский король выражал опасения относительно возможных последствий. Тем не менее, Петр III конфисковал церковные имущества и, в духе свободы вероисповедания, прекратил преследование старообрядцев. 19 февраля 1762 года Петр III подписал «Манифест о вольности дворянства», даровавший русскому дворянству ту привилегию, которой уже давно обладало немецкое дворянство – свободу от обязательной службы[2].

 «По существу, своими законодательными актами он совершил революцию в системе социальных отношений России, – пишет А. Б. Каменский, – в борьбе с государством дворянство одержало окончательную победу»[3].

Таким образом, реформа Петра III означала социальную революцию. В контексте демографически-структурной теории эта реформа являлась трансформацией структуры «государство-элита-народ»: она качественным образом меняла отношения государства и элиты. Элита освобождалась от служебных обязанностей по отношению к государству и приобретала относительную независимость. Освобождение дворянства означало ликвидацию государства, господствовавшего над сословиями и регламентировавшего их положение в своих целях, – то есть ликвидацию этатистской монархии. Новая монархия уже не могла приказывать дворянству: как только Петр III попытался навести дисциплину в дворянской гвардии, он был сразу же свергнут.

Орудием дворянской гвардии на этот раз стала жена Петра III, Екатерина. Немка, воспитанная на произведениях французских философов, она, тем не менее, была вынуждена проводить политику русского дворянства. Посаженная на престол гвардейцами, пишет В. О. Ключевский, «Екатерина чувствовала себя на угольях». В разговоре с иностранным послом она сравнивала себя с зайцем, которого поднимают и травят со всех сторон[4]. Заговоры следовали один за другим. В 1772 году (после девяти лет правления), узнав об очередном заговоре в гвардии, императрица перепугалась до такой степени, что бежала из столицы в Финляндию, а когда заговорщики были арестованы, не посмела казнить никого из них[5].

 Роль Екатерины II в значительной мере была сведена к тому, чтобы ублажать дворянство землями, деньгами и привилегиями. При вступлении Екатерины на престол помещикам было роздано 18 тыс. крестьян, а всего за время царствования – более 850 тысяч[6]. Манифест о Генеральном межевании 1765 года объявил помещикам, что им «всемилостивейше жалуются и утверждаются» самовольно захваченные ими государственные земли, если они «полюбовно только между соседями своими разберутся»[7]. В 1763 году были введены новые административные штаты, предусматривавшие специализацию служащих и резкое увеличение окладов; жалование стали платить и тем служащим, которые прежде питались «от дел». В итоге расходы на содержание администрации в начале правления Екатерины увеличились до 8 млн. руб. (40% расходов бюджета); они продолжали расти и далее, так что к концу правления содержание чиновничества обходилось дороже содержания армии[8]. В 1775 году административная реформа была продолжена, было установлено новое административное деление и учреждена губернская администрация с отдельными финансовыми и судебными учреждениями; новые суды были сословными: отныне дворяне имели свой суд с выборными заседателями. Власть на нижнем, уездном уровне была передана в руки дворян, которые получили право выбирать уездного капитана-исправника. «Жалованная грамота дворянству» 1785 года оформила существование дворянских губернских корпораций, органами которых были дворянские собрания, избиравшие губернских и уездных предводителей дворянства, капитан-исправников и судебных заседателей. Статьи 11 и 24 «Жалованной грамоты» запрещали практиковавшие в рамках поместной системы произвольные конфискации поместий, и устанавливали принцип, по которому дворяне получали право свободного распоряжения своими имениями. Это означало признание частной собственности дворян на землю. Незадолго до этого Екатерина II ввела в российское законодательство сам термин «собственность», сразу же принявший частноправовой характер. Таким образом, вслед за освобождением дворян от службы была юридически оформлена приватизация дворянских имений, земли которых при существовании поместной системы считались государственными. Сравнивая «Жалованную грамоту» с дворянской политической программой времен Елизаветы, можно сделать вывод, что к 1785 году все основные требования дворянства были удовлетворены Екатериной II и Петром III[9].

Таким образом, в результате трансформации структуры, совершившейся в 1760-х годах, дворянство в значительной мере подчинило себе государственную власть. Как отмечалось выше, одной из причин этого конфликта был демографический дисбаланс, повлекший за собой оскудение дворянства, – та же причина, что толкала дворянство к «рокошам» 1640-х годов. Этот дисбаланс продолжал ухудшаться и далее, по данным В. М. Кабузана удельный вес дворянства в населении страны постоянно рос; в 1744 году он составлял на территориях, вошедших в первую ревизию, 0,50%, в 1762 году – 0,59%, в 1795 году – 0,68%[10]. Число крепостных крестьян, приходившихся на одного дворянина, постоянно уменьшалось, а число обедневших дворян – росло, что подталкивало их к попыткам увеличить ренту.

Но помимо демографического фактора, действовал и диффузионный фактор, проявлявшийся в подражании русского дворянства европейским, и в частности, немецким, порядкам. Пруссия и Австрия в этот период были странами, где дворянство формально было свободно от служебной повинности, где оно обладало собственностью на свои земли, где господствовало крепостное право и барщинная система. Очевидно, некоторую роль сыграл и случайный фактор, проявившийся в династических кризисах, наступивших после смерти Петра Великого, а затем – после смерти императрицы Анны. Династический кризис способствовал ослаблению самодержавия, и, в конечном счете, этот кризис привел на русский престол немецкого принца Карла-Петера, стремившегося ввести в России порядки Пруссии Фридриха Великого.

3.5.2. Перераспределение ресурсов в пользу элиты

Трансформация структуры означала радикальное перераспределение ресурсов в пользу дворянства. Государство было вынуждено поступиться в пользу дворянства значительной частью ренты, которую оно собирало с помещичьих крестьян в виде подушного налога. Как отмечалось выше, огромная эмиссия медных денег во время Семилетней войны вызвала инфляцию и двойной рост цен. Соответственно, реальная величина подушной подати уменьшилась в два раза, и государственный бюджет понес большие потери. Однако Екатерина не осмелилась увеличить подать, чтобы компенсировать потери – в результате государственная доля ренты с крестьян сократилась, и это дало возможность помещикам увеличить свою долю – произошло то, чего давно добивались помещики (см. рис. 3.7). Но инфляция продолжалась и далее, к 1794 году подушная подать уменьшилась по сравнению с 1750-ми годами более чем в четыре раза. Государственные доходы с крепостных крестьян были отданы помещикам. График на рис. 3.7 иллюстрирует этот кардинальный результат совершившейся социальной революции: до 50-х годов кривые государственной и частной ренты с крепостных крестьян идут параллельно, но затем они расходятся: государственная рента убывает, а помещичья растет, поглощая те ресурсы, которые раньше принадлежали государству.

Рис. 3.4. Доходы и расходы государственного бюджета в 1680-1794 годах (в пересчете на хлеб, млн. пуд.)[11]

 

Таким же образом обстояло дело и в сфере косвенных налогов. Сразу же после захвата власти Екатерина в демагогических целях понизила цену на соль с 50 до 40 коп.; после восстания Пугачева последовало новое понижение – до 35 коп. В условиях инфляции это привело к тому, что продажа соли стала убыточной, то есть соляная пошлина прекратила существование, и деньги, которые крестьяне платили за соль, достались помещикам.

Правительство пыталось компенсировать свои потери дальнейшим повышением пошлины на вино, но столкнулось с огромным ростом нелегальной «корчемной» торговли[12]. Поскольку вино корчемникам продавали дворяне, то Екатерина не осмеливалась принимать решительные меры к искоренению нелегальной торговли; в результате, несмотря на рост населения, доход от винных откупов в 1791-1794 годах сократился по сравнению с 1750-ми годами в полтора раза[13].

Более того, вслед за ликвидацией хлебной монополии при Петре III в правление Екатерины II были уничтожены почти все оставшиеся торговые и промышленные монополии государства. Доходы от этих монополий были переданы в частные руки – то есть в значительной степени в руки дворянства[14].

Рис. 3.5. Доходы и расходы бюджета в расчете на душу населения (в пудах хлеба).

 

Символом бессилия Екатерины II была ее финансовая политика. Не смея компенсировать потери от инфляции повышением налогов, Екатерина покрывала огромный дефицит бюджета печатанием бумажных денег, ассигнаций. Естественно, это вызывало огромный рост цен – за время правления Екатерины цены возросли в три раза. Рост цен обесценивал реальные доходы бюджета, и правительство восполняло недостаток печатанием новых ассигнаций – это был порочный круг, который удалось разорвать лишь Николаю I.

Таким образом, Екатерина II отдала дворянству власть на местах и большую часть государственных доходов. По существу, это был демонтаж некогда могущественной государственной машины, созданной Петром Великим, демонтаж механизмов этатистской монархии. В хлебном исчислении доходы государства в расчете на душу населения уменьшились вдвое, и в целом, несмотря на то, что население возросло в 1,7 раза, доходы в конце правления Екатерины были меньше, чем в его начале! Сокращение доходов притом, что все большая часть их уходила на двор и чиновников, должно было привести к сокращению расходов на армию. Диаграмма на рис. 3.5 наглядно показывает, как в послепетровские времена вместе с прямыми налогами уменьшались душевые расходы на армию. При Петре I численность армии составляла 1,56% от численности населения, при Екатерине II этот показатель снизился до 0,83% – в то время как в Австрии он составлял 1,04%, а в военизированной Пруссии – 3,45%[15].

Однако дело было не только в относительном уменьшении армии, но и в ее разложении. Коррупция стала еще одним способом перераспределения доходов в пользу элиты. Екатерина не смела контролировать своих генералов и полковников, и, пользуясь этим, они присваивали деньги, отпускаемые на содержание полков. «Несколько полковников признались мне, что каждый год получают от трех до четырех тысяч рублей со своих полков», – свидетельствует французский посол Сегюр. Князь Цицианов, приняв полк от своего предшественника, писал, что довольствие расхищается и не доходит до солдат, что «ротные командиры избалованы и считают роту за деревню»[16]. Расхищали и самих солдат: полковники отправляли рекрутов в свои деревни, и они навсегда исчезали из армии. Князь Г. А. Потемкин присвоил себе целый рекрутский набор; по словам канцлера А. А. Безбородко, в 1795 году было 50 тысяч «растасканных» солдат[17]. При проверках на смотр выводили не более половины от списочного состава полков, три четверти офицеров числились на бумаге. Среди знати распространилась практика, когда в полки записывали малолетних детей, и, подрастая, они «выслуживали» очередные офицерские чины. В армии было много 20-22 летних полковников и даже генералов, в то же время заслуженные офицеры не получали повышения[18]. Наивысшей степени разложение достигло в гвардейских частях, где числилось 20 тысяч мнимых сержантов и унтер-офицеров, а офицеры годами не показывались в полках. «Гвардия – позор и бич русской армии», – писал граф Ланжерон[19].

Подобное разложение отмечалось и в среде чиновничества. «Судии во всяких делах стали стараться... лихоимственно продавая правосудие, получить себе прибыток», – свидетельствует князь М. Щербатов[20]. «В 20 последних лет предыдущего царствования всевозможные части управления пришли в упадок... – докладывал в 1797 году прусский посол генерал Гребен. – Чиновники, без всякого исключения, проводили дни в попойках и игре... Отсюда проистекало взяточничество в обширных размерах... отсюда же проистекали бесчисленные злоупотребления...»[21] «Внутри страны происходят ужасы, – писал Ф. В. Растопчин. – Никогда еще преступления не были так наглы, как ныне. Безнаказанность и дерзость дошли до крайнего порядка. Один Рибас ворует более 500 тысяч рублей в год»[22]. Пушкин подытожил это разложение одной фразой: «Развратная государыня развратила свое государство».

Таким образом, трансформация структуры, произошедшая в 1760-х годах, привела к радикальному перераспределению доходов в пользу дворянства и в ущерб государству, к ослаблению государства и разложению государственного аппарата.

3.5.3. Динамика народа: отягощение крепостничества

Суть трансформации структуры 1760-х годов заключалась не только в «освобождении» дворян и перераспределении доходов – ее обратной стороной было отягощение крепостного состояния крестьян. По словам И. Д. Беляева, манифест 1762 года «окончательно порешил судьбу крестьян и обратил их в полную исключительную собственность помещиков»[23]. В. О. Ключевский также говорит о том, что крестьяне стали «частной собственностью помещика», а помещики превратились в «рабовладельцев»[24]. Обессилевшая монархия уже не могла регулировать отношения между сословиями и защищать крестьян от притязаний помещиков. В 1765 году Екатерина II предоставила помещикам право без суда и следствия отправлять своих крестьян на каторгу, то есть применять наказание, которое давалось только за самые тяжкие уголовные и государственные преступления. В 1767 году крестьянам было запрещено жаловаться на помещиков, и попытки обращения за справедливостью стали квалифицироваться как преступления.

Иногда утверждается, что крестьяне и раньше не имели права жаловаться на помещиков, что этот запрет был введен еще Уложением 1649 года[25]. Однако это не так. Уложение (II,13) запрещает принимать «изветы» т. е. доносы крестьян на владельцев, исключая случаи государственных преступлений. Но «челобитная», т.е. жалоба не была «изветом», и до Екатерины II такие челобитные принимались, хотя часто не имели хода в низших инстанциях. Со времен Петра указы запрещали подачу жалоб государю в обход инстанций. Указ 19 января 1765 года назначал уголовные наказания за подачу прошений на Высочайшее имя. Указ 22 августа 1767 года запрещал подачу крестьянских челобитных не только императрице, но и в другие инстанции. Составителям и подателям челобитных грозило наказание кнутом и бессрочная ссылка на каторгу в Нерчинск с зачетом помещику рекрута[26].

 Помещики прямо называли своих крестьян рабами – и сама Екатерина называла их рабами в Наказе Уложенной комиссии[27]. Когда известный поэт А. П. Сумароков стал возражать, утверждая, что «между крепостным и невольником есть разность: один привязан к земле, а другой – к помещику», Екатерина воскликнула: «Как это сказать можно, отверзните очи!»[28] Однако желание «прилично выглядеть» перед Европой побудило императрицу в 1786 году запретить использовать слово «раб» по отношению к своим подданным – хотя в секретных документах и приватных беседах императоры часто называли крестьян рабами[29]. Ввиду цензурных требований русские историки были вынуждены избегать упоминаний о рабстве и называли помещичьих крестьян «крепостными». Приглашенный преподавать в Харьков немецкий профессор Шад осмелился написать (на латинском языке) книгу, в которой клеймил рабство – и был немедленно выслан из России[30]. Академик А. К. Шторх, в начале XIX века упорно доказывавший тождество «крепостных» и рабов, так и не смог опубликовать своих работ на русском языке[31]. Впоследствии на тождество «крепостных» и рабов указывали некоторые либеральные историки, в том числе П. Б. Струве[32]. Однако В. И. Ленин заявил, что феодальный строй России отличался от рабовладения именно тем, что при нем «крепостник-помещик не считался владельцем крестьянина как вещи»[33]. Поэтому историки-марксисты в подавляющем большинстве отрицали рабовладельческий характер крепостного строя. Лишь немногое из них осмеливались противоречить В. И. Ленину. «Но во второй половине XVIII века помещики не случайно называли своих крестьян рабами, – писал М. Т. Белявский. – Они продавали крестьян без земли и в розницу... Крепостной не мог вступить в брак без согласия помещика... Но помещик не только определял семейные отношения крестьян. Он безнаказанно бесчестил их жен и дочерей, создавая настоящие крепостные гаремы и возрождая отвратительные нравы рабовладельцев в отношении своих рабынь. Неограниченный произвол помещиков, простиравшийся на экономическую деятельность крестьянина, его юридическое положение, его имущество, личность и семейные отношения был юридически оформлен и узаконен...»[34]

 Что же касается зарубежных историков, то тождество русского крепостничества и рабства не вызывает у них сомнений – в качестве примера можно привести труды П. Колчина, М. Раева, А. Лентина, Дж. Блюма, Б. Муравьева, Е. Домара, Э. Хобсбаума и многих других авторов[35]. М. Раев пишет, что не только экономическое положение рабов, но и их юридическое состояние было ужасным[36]. Дж. Блюм отмечает, что законы Екатерины II низвели положение крестьян «до уровня правового статуса американских негров» [37]. Б. Муравьев квалифицирует социальную систему, «характеризуемую свободой дворянства от обязательной службы и рабским положением крепостных» как «наиболее одиозную форму государственности» и называет ее «социальным феодализмом»[38]. В российской историографии это общество обычно называют «дворянской монархией»; этот термин передает лишь одну сторону господствовавших в то время социальных отношений – но мы будем им пользоваться в силу сложившейся традиции.

Таким образом, трансформация структуры в 1760-х годах привела к резким изменениям в отношениях элиты и простого народа, к крайнему отягощению крепостничества, принявшего формы, близкие к рабству.

3.5.4. Вестернизация и рост потребностей дворянства

Как отмечалось выше, в первой половине XVI века наблюдался быстрый рост численности элиты, который, в соответствии с демографически-структурной теорией, должен был вызвать усиление давления дворянства, как на крестьян, так и на государство. Но это был лишь один из факторов, вызвавших трансформацию структуры в 1760-х годах. Другим фактором, действовавшим в том же направлении, была вестернизация, проявлявшаяся не только в стремлении дворянства приобрести права своих западных собратий, но и в стремлении заимствовать европейский образ жизни, европейскую роскошь.

Многие историки настаивают на том, что стремление к роскоши было связано именно с модернизацией по европейскому образцу, с «вестернизацией», желанием не отстать от европейских дворян[39]. О неприхотливости русской знати в допетровскую эпоху писали многие иностранные путешественники. «Как бы русский не был знатен, он вовсе неприхотлив, – писал Я. Стрейс. – Самая обычная его пища: каша, горох, кислая капуста, соленая рыба, ржаной хлеб…»[40] В прежние времена, писал князь М. Щербатов, «не токмо подданные, но и государи наши вели жизнь весьма простую», но Петр Великий, подражая «чужестранным народам», ввел ассамблеи и роскошные чужестранные одежды[41].

Роскошь русского двора стала бросаться в глаза при императрице Елизавете. По заказу Елизаветы знаменитый итальянский архитектор Растрелли построил два дворца, способных соперничать с Версалем: Зимний дворец в Петербурге и Большой дворец в Царском Селе. «Капители колонн, фронтоны, наличники окон, даже статуи вдоль верхней балюстрады дворца – все было позолочено», – писал Растрелли[42].

Екатерина II намного превзошла в роскоши свою предшественницу. «Роскошь и блеск придворных нарядов и обилие драгоценных камней далеко оставляют за собой великолепие других дворов», – писал английский путешественник У. Кокс[43]. Расходы на двор достигли 11% государственного бюджета. По закону императрица могла расходовать на нужды двора лишь доходы с дворцовых крестьян, составлявшие в то время 3,6% бюджета, – но императрица не стеснялась нарушать закон[44].

Дворянство следовало примеру императорского двора. «Примеры таковые не могли не розлиться на весь народ, – писал князь Щербатов, – и повсюду роскошь и сластолюбие умножились. Дамы стали великолепно убираться и стыдились неанглийские мебели иметь; столы учинились великолепны и повары... стали великие деньги в жалованье получать... Вины дорогие и до того незнаемые не токмо в знатных домах вошли в употребление... Роскошь в одеждах все пределы превзошла... и в таком множестве, что часто гардероб составлял почти равный капитал с прочим достатком какого придворного...»[45]

Е. И. Марасинова отмечает, что соперничество в роскоши среди высшей знати было санкционировано самой императрицей Екатериной II и что среди рядового дворянства «умеренная роскошь» считалась не прихотью и не расточительством, а уровнем, ниже которого не позволяло опускаться достоинство дворянина[46].

Стиль нового образа жизни задавало гвардейское офицерство – цвет дворянства, окружавший двор императрицы. Екатерининский гвардеец должен был ездить в карете, запряженной шестеркой лошадей, иметь несколько роскошных мундиров, ценой не менее 120 рублей каждый, и десяток-другой лакеев и слуг (у выходцев из богатых семей число слуг достигало 500). В гвардии сформировались определенные нормы престижного потребления, например, за обедом было положено выпивать не менее двух бутылок настоящего шампанского. «Жить не просто в долг, но жить не по средствам было нормой в гвардейской среде, – пишет Ю. А. Сорокин. – Более того, такой образ жизни стал модным и считался единственно приличным для дворянина»[47]. «В столице без долгу никто не живет», – свидетельствует Д. И. Фонвизин[48].

Прежде, отмечал П. И. Рычков, лучшие люди жили в своих домах умеренно и бережно, теперь же молодые помещики выстраивают себе богатые дома, роскошно убирают их и заводят немалое число официантов и ливрейных служителей. Лет двадцать тому назад знатные и заслуженные дворяне имели при себе по два, по три человека, а теперь их дети и наследники предаются всевозможным излишествам, не жалея себя и крестьянства[49].

 «Лет 70 назад, – писал в 1856 году историк и философ Ю. Ф. Самарин, – владельцы значительных имений мало занимались сельским хозяйством и по большей части довольствовались умеренным оброком... Они управляли своими вотчинами издали... оставляя в покое крестьян... Этот порядок вещей изменился постепенно под совокупным действием многих причин. Имения быстро дробились и с каждого нового раздела средства владельцев уменьшались, а потребности, как существенные, так и искусственные, порожденные непомерным развитием роскоши, не только не ограничивались, но и возрастали в изумительной прогрессии... Тогда дворяне почувствовали необходимость пристальнее заняться своими делами, увеличить свои доходы... и для достижения этих целей, естественно, избрали самое сподручное и дешевое средство: заведение барщины»[50].

Таким образом, демографический фактор, дробление хозяйств, в сочетании с диффузионным фактором, заимствованным из Европы стремлением к роскоши, стали причиной резкого увеличения ренты и отягчения крепостного права. Другой вывод, который можно сделать из вышеизложенного материала, заключается в том, что трансформация структуры включала в себя не только изменение отношений элиты с народом и государством, но и изменение менталитета элиты.

Охватившая дворянство страсть к роскоши была связана также с развитием внешней торговли и широким рыночным предложением западных изделий. За время правления Екатерины ввоз увеличился почти в пять раз: с 9,3 млн. руб. в 1763-1765 годах до 41,9 млн. руб. в 1796 году. Первое место среди ввозимых товаров занимал сахар (5,6 млн. руб.), затем шли тонкие сукна (3,9 млн. руб.), хлопчатобумажные ткани (2,6 млн. руб.), шелка, вина, фрукты и т. п. «Ввоз носил исключительно потребительский характер для удовлетворения потребностей высших классов», – отмечал П. И. Лященко[51].

Ф. Бродель, акцентируя этот аспект проблемы, цитирует памятную записку неизвестного русского автора, поданную в правительство в 1765 году. Автор записки рекомендовал по примеру Китая закрыть страну для ввоза иностранных предметов роскоши. Если такой роскоши суждено продолжаться, предупреждал автор, то она станет причиной «разорения землепашества»[52]. А. Кахан приблизительно подсчитал «цену вестернизации», то есть стоимость расходов, которые платило русское дворянство за западную роскошь, а также за западный стиль жизни, путешествия в Европу и за образование, сводившееся по преимуществу к изучению французского языка. По оценке американского исследователя эти расходы в 1793-1795 годах в среднем составляли ежегодно не менее 18 млн. руб. и отнимали более 35% дохода помещичьих хозяйств; такие расходы были непосильны более чем для половины помещиков. Отсюда следует, заключает А. Кахан, что вестернизация была мощным стимулом, заставлявшим помещиков искать пути увеличения своих доходов[53].

В то же время необходимо отметить, что стремление к роскоши характерно для правящих классов во все времена и его нельзя полностью приписать влиянию вестернизации. Русская роскошь имела и восточные оттенки, и это проявлялось, в частности, в огромном количестве слуг. «Число крестьян, которых употребляли для домашнего услужения было так велико, что в других странах не могут себе этого и представить», – писал академик А. К. Шторх[54]. У богатого помещика Головина было 300 человек дворни, у графа Орлова – не менее 500 слуг, у графа Разумовского – 300 человек в Батурине, 190 в петербургском доме и т. д. А. К. Шторх объяснял эту «восточную роскошь» наличием крепостного права, то есть дешевизной содержания крепостных слуг[55]. Таким образом, вызванное в значительной степени вестернизацией стремление к роскоши порождало отягчение крепостничества, а крепостничество, в свою очередь, способствовало усилению роскоши – имела место «автогенерация», которая, с одной стороны, побуждала помещиков еще более усиливать эксплуатацию крепостных, а с другой стороны, доводила их стремление к роскоши до абсурда.

3.5.5. Начало товарного барщинного хозяйства

Один из путей перераспределения ресурсов в пользу элиты заключался в интенсификации и расширении вотчинного хозяйства. Для этого, прежде всего, требовались соответствующие земельные ресурсы. Во время Генерального межевания Екатерина II постаралась удовлетворить это требование дворянства, и передала помещикам огромные массивы государственных земель – в числе этих земель были и еще неосвоенные степные просторы Черноземья. Это дало толчок к развитию помещичьего предпринимательства. «Началась земельная лихорадка, которая охватила большинство дворянства», – отмечает А. Кахан[56]. «Никогда такого хода на землю не было, как теперь, – свидетельствует агроном А. Т. Болотов, – все хватают себе земельки и рвут, и едва только успевают отсыпать денежки»[57]. Во главе хозяйств теперь становились наиболее опытные, энергичные члены дворянских семейств; как писал Болотов, «все лучшее тогда в армии российское дворянство, а не те престарелые старики и старушки»[58].

Возрастающий интерес помещиков к предпринимательству был отмечен появлением в середине XVIII века ряда помещичьих инструкций, предусматривающих организацию товарного барщинного хозяйства – в частности, известных инструкций Татищева и Румянцева. В 1765 году было создано Вольное экономическое общество, основной целью которого была выработка наиболее эффективных методов ведения барщинного хозяйства и подготовка наставлений для управителей латифундий. В 1769-1770 году появилось несколько таких наставлений, в том числе «Наказ управителю» лифляндского помещика барона Вольфа, «Наказ для управителя или приказчика» П. Рычкова и «Инструкция управителям и приказчикам имений» А. Т. Болотова. «Наказ» П. Рычкова дает представление о степени развития барщинного хозяйства: уже в то время многие помещики отводили на барщину четыре дня, оставляя для обработки крестьянских полей так мало времени, что крестьяне были вынуждены нарушать церковные заповеди и работать по воскресеньям. Помещики, которые забирали на барщину три дня и давали крестьянам отдохнуть в воскресенье, считались «умеренными». П. Рычков рекомендовал норму барщины, которая в пересчете на душу составляла 0,8 десятины, максимально – 1,2 дес.[59]Как мы увидим далее, норма в 0,8 десятины, действительно, стала обычной в 80-х годах.

В «наказах» детально описывается организация барщинных работ не только в полеводстве, но и в садоводстве, винокурении и других областях; при этом подчеркивается товарная ориентация хозяйства на производство хлеба и хлебного вина (то есть водки)[60]. Винокурение было частью барщинного хозяйства, и барщинный бум сопровождался винокуренным бумом. «Бесчисленное множество корыстолюбивых дворян… – писал А. Т. Болотов, – давно уже грызли губы и зубы от зависти, видя многих других от вина получающих страшные прибыли... Повсюду началось копание и запруживание прудов... и воздвигание огромных винных заводов…»[61]

Как известно, в ряде стран Восточной Европы, в частности, в Польше, помещики, принимавшие участие в торговле через своих управляющих, обменивали произведенный в барщинных фольварках хлеб на западные предметы роскоши, и этот обмен служил непосредственным стимулом к распространению барщины и отягчению крепостничества[62]. Некоторые авторы проводили аналогию между процессом становления крепостничества в России и Восточной Европе, акцентируя роль экспортной торговли хлебом[63]. Действительно, русские помещики проявляли заинтересованность в налаживании хлебного экспорта, и отмена ограничений на экспорт стала одним из следствий революции 1762 года. Однако транспортные условия в то время не позволили наладить широкий вывоз хлеба из России. Лишь в немногих доступных для мирового рынка районах страны (в, частности, на Смоленщине) получили развитие ориентированные на экспорт барщинные экономии[64]. В 1790-х годах среднегодовой экспорт хлеба из России составлял лишь 2,5 млн. пудов, тогда как из Польши только через Данциг экспортировалось 170 тыс. лаштов, то есть примерно 23 млн. пудов. По некоторым оценкам, общая масса продаваемого хлеба в России составляла в это время около 140 млн. пудов, таким образом, на экспорт шло лишь около 5% товарных поставок[65].

Если в Польше барщинные хозяйства непосредственно работали на внешний рынок и производимый в них хлеб питал перенаселенные страны Западной Европы, то в России производимый помещиками хлеб потреблялся ремесленниками и крестьянами перенаселенного Центрального региона. В обмен на этот хлеб население Центра производило некоторые предметы роскоши для помещиков и более простые товары для их дворни, а так же лен, пеньку, полотно, которые обменивались на внешнем рынке на западные товары для дворян. Таким образом, торговля имела треугольный характер «Черноземье – Центр – Запад», и роль барщинных плантаций в этой торговле заключалась, в основном, в снабжении хлебом «промышленного» Центра.

Географическое расположение определило последовательность распространения барщинных плантаций: сначала они появились в Тульской и Рязанской губерниях. Далее на юг районы товарного земледелия формировались вдоль водных коммуникаций. Удобный путь сплавом по Оке превратил Орел в первую хлебную пристань Черноземья. В 1780-х годах более 200 судов ежегодно отправлялись от Орла вниз по Оке, доставляя в Центральный регион около 4 млн. пудов хлеба (по другим сведениям – 8 млн.)[66]. Другой водный путь вел от пристани Моршанск вниз по реке Цне, а затем по Оке на Волгу. В 80-х годах по этому пути ежегодно вывозилось свыше 2 млн. пудов хлеба, выращенного в Тамбовской губернии. В связи с трудностью доставки большая часть пензенского хлеба, около 1 млн. пудов, расходовалась на винокурение; здесь располагались крупнейшие в России винокуренные заводы[67]. Но много и вывозилось: поток хлеба шел от Пензы по реке Суре до Волги, здесь у пристани Лысково к нему присоединялся поток зерна из Нижегородской губернии. У Нижнего Новгорода встречались караваны с хлебом, шедшие по Оке и Волге; через Нижний проходило свыше 4 тысяч судов, которые следовали вверх по Волге к Ярославлю и Рыбинской слободе. Нижегородский губернатор с гордостью называл свой город «внутренним Российского государства портом»[68]. Около 70 тысяч бурлаков собирались ежегодно в Нижнем, чтобы тянуть суда вверх по реке – это был один из основных промыслов волжских крестьян. Привозной хлеб питал ремесленный район Ярославля-Иваново, но большая его часть уходила дальше – на Петербург. Северная столица потребляла в общей сложности около 8 млн. пудов хлеба ежегодно[69].

Таким образом, к 80-м годам XVIII века установился мощный поток хлеба в центральные губернии из крепостных поместий Северного Черноземья. Напротив, Южное Черноземье, Воронежская и Курская губернии, не имело удобной транспортной связи с Центром, поэтому товарное производство распространялось здесь сравнительно медленно; излишки зерна везли из этих районов на Украину, где их перерабатывали в водку[70].

Суммируя вышесказанное, можно сделать вывод, что барщинное хозяйство было вызвано к жизни не только стремлением помещиков увеличить свои доходы, но и относительным перенаселением Центрального района, которое создало рынок для барщинных плантаций. В этом сказывалась важная роль демографического фактора.

 

3.5.6. Динамика перераспределения ресурсов: рост ренты

Трансформация структуры, перераспределение ресурсов в пользу элиты и организация барщинного хозяйства означали резкий рост ренты. Организация товарного производства хлеба повлекла за собой быстрое расширение посевов в 80-90-х годах XVIII века: по различным губерниям Черноземья они увеличились в 1,5-2 раза[71]. Другим следствием был резкий рост оброков и барщины; сначала помещики увеличивали оброки, а на следующем этапе переходили к организации сложного барщинного хозяйства. Рост оброков был экономическим проявлением свершившейся социальной революции; он начался в 60-х годах с тех губерний, которые были ближе к Москве: уже в это время оброк в тульском имении гр. П. Б. Шереметева достиг 11 пудов на душу, а в имении кн. А. М. Голицына – 13 пудов с души. К 1776-1780 годам оброк в 13 пудов стал средним для крестьян двух южных уездов тульской губернии, Епифанского и Ефремовского[72]. На орловщине увеличение оброков началось в 70-х годах: еще в 1771 году в имении Д. М. Голицына оброк в пересчете на хлеб составлял 8 пудов с души, а в 1776-1780 годах средний оброк по Орловскому уезду достиг 17 пудов![73] Следующим шагом была организация барщинного производства. В 1768 году граф П. Б. Шереметев перевел крестьян своего тульского имения на барщину из расчета 1 дес. барской запашки на душу. Примерно такая же норма запашки установилась в 70-х годах в имениях Голицыных. В целом, данные по четырем черноземным уездам Тульской и Рязанской губерний говорят, что к 1780 году в барщинных хозяйствах на душу приходилось 0,8 десятины барской запашки – намного больше, чем в центральном регионе. Однако в Орловской и Тамбовской губерниях барщина еще не достигла таких размеров, как на рязанщине: она составляла 0,5 десятин на душу[74].

Некоторые помещики не ограничивались организацией полевых барщинных хозяйств, «экономий»; они создавали в своих имениях мануфактуры, на которых работали крепостные крестьяне. Крупнейший пензенский землевладелец А. И. Полянский имел в своей вотчине полотняную мануфактуру с 25 рабочими, суконную мануфактуру с 19 рабочими, ковровую «фабрику» с 12 рабочими, два кирпичных завода, два винокуренных завода. На этих предприятиях были заняты постоянные рабочие из крепостных, которые получали месячину, а также и барщинные крестьяне, привлекавшиеся на фабрики в свободное от полевых работ время – преимущественно зимой. Молодой аристократ князь А. Б. Куракин завел в своем поместье полотняную, суконную мануфактуры и два винокуренных завода. Винокуренные предприятия были распространены повсеместно, и некоторые из них имели очень большие размеры, так, например, Чибирлеевский завод Воронцовых потреблял значительную часть зерна, производившегося в Саранском уезде – около 200 тысяч пудов в год[75].

Если в первой четверти XVIII века из 40 частных мануфактур только две принадлежали дворянам, то в 1773 году из 328 мануфактур дворяне имели 66, которые производили до трети всех товаров; в 1813-1814 годах из 1018 предприятий 520 принадлежали дворянам[76]. В значительной части это были мелкие вотчинные предприятия, однако имелись и крупные крепостные мануфактуры, в частности, в производстве сукон. Армия требовала большое количество сукна для мундиров, и производство сукон было одной из основных отраслей военно-промышленного комплекса, созданного Петром I. Это производство имело гарантированный сбыт и давало гарантированные прибыли, поэтому дворянство стремилось закрепить за собой эту отрасль предпринимательства – и, в конце концов, получило привилегии на поставку сукна для армии. В 1804 году существовало 155 дворянских суконных мануфактур, и 90% работников на этих мануфактурах были крепостными[77]. Помещики, писал Н. И. Тургенев, помещали сотни крепостных, преимущественно молодых девушек и мальчиков, в жалкие лачуги и силой заставляли работать. «Я помню, с каким ужасом говорили крестьяне об этих учреждениях: они говорили: “в этой деревне есть фабрика”, так, как если бы говорилось “там есть чума”»[78].

Создатели крепостных латифундий не знали меры в эксплуатации крестьян. Помещичьи инструкции полагали естественной работу крестьян по воскресеньям и праздникам – хотя прежде это считалось преступлением. Установленные инструкциями нормы барщины часто оказывались непосильными, у крестьян не оставалось времени для обработки своих полей. В 1775 году в шереметевской вотчине начался голод. «За неимением хлеба, а особливо в нынешний год по худому урожаю, – писали крестьяне Шереметеву, – большая половина крестьян кормится пополам с мякиною, а прочие, не имея у себя ничего, скитаются со всеми семьями по миру...»[79]. Шереметев был вынужден уменьшить барскую запашку до 0,8 десятины на душу. «Помилуйте, государь, мы уже из сил выбились, – жаловались крестьяне Полянского. – Воля твоя, хотя наши головы руби... хотя и не хочитца, да плакамши пойдем на чужую сторону»[80].

Характерной иллюстрацией происходивших процессов может служить положение в пензенском имении А. Б. Куракина (с. Архангельское). В 1768 году оброк в имении был увеличен с 2 до 3 руб. с души мужского пола; это повышение было усугублено падением цен на хлеб, в результате, если в 1767 году с крестьян требовали оброк, эквивалентный 5 пудам хлеба с души, то в 1771-1772 годах, чтобы заплатить оброк, нужно было продать 12 пудов[81]. Крепостные Куракина, несмотря на массовые порки, четыре года отказывались платить повышенный оброк; в конце концов, они присоединились к повстанцам Пугачева и разгромили усадьбу помещика. Когда пришли каратели и восстание было подавлено, в Архангельском был установлен вотчинный полицейский режим: все крестьяне были разделены на группы в 25-30 человек во главе с десятским. Десятский получил право наказывать своих крестьян за посещение чужого «десятка», нерадивость, непосещение церкви и т. д.; было запрещено уходить из вотчины даже на несколько часов. Только так удалось заставить крестьян платить оброк, который к 1782-1784 году достиг  в пересчете на хлеб 15 пудов с души[82].

Рис. 3.6. Динамика душевого оброка в Пензенском имении А. Б. Куракина (с. Архангельское)[83].

 

В контексте демографически-структурной теории резкое перераспределение ресурсов в пользу элиты означало значительное сужение экологической ниши народа – несмотря на то, что земли на Черноземье было достаточно. Сужение экологической ниши привело к падению потребления и, в теории, могло привести к голоду и кризису наподобие тех кризисов, которые раньше происходили вследствие перераспределения ресурсов от народа к государству.

3.5.7. Динамика структурных отношений: крестьянские восстания

Основным содержанием социальных сдвигов, произошедших в структуре «государство-элита-народ» в середине XVIII века, было подчинение государства элитой, перераспределение ресурсов государства и народа в пользу элиты и резко усилившееся давление элиты на народ с целью его подчинения и порабощения. Народ, естественно, оказывал сопротивление отягчению крепостничества. Самой распространенной формой сопротивления крестьян было бегство. Поскольку донские казаки перестали давать убежище беглецам, то усилилось бегство за границу; в 1767 году смоленские дворяне заявили, что в Польшу бежало 50 тысяч крепостных со смоленщины[84]. Участились и крестьянские волнения; в 1756-1760 годах происходили выступления монастырских крестьян, давшие Петру III повод к секуляризации монастырских земель. Когда Екатерина II приостановила секуляризацию, волнения приняли еще более широкий характер. По сведениям Н. Л. Рубинштейна, в 1762-1769 годах имело место 73 крестьянских выступления[85]. Императрица с тревогой писала, что 150 тысяч монастырских и помещичьих крестьян находятся в явном возмущении и предписывала войскам использовать пушки, действовать против крестьян «аки против неприятеля». После того как монастырские крестьяне стали государственными, распространился слух, будто Петр III хотел сделать государственными и помещичьих крестьян, и именно за это он был убит дворянами. В 1773 году казак Емельян Пугачев объявил себя «императором Петром Федоровичем» и поднял на восстание казаков и крестьян на Яике. Повстанцы убивали дворян, выступая под лозунгами крестьянской свободы и возвращения к старым московским порядкам. Пугачев говорил, что в случае победы он прикажет всем держаться старой веры, носить русское платье и запретит брить бороды[86].

31 июля 1774 года «император Петр III» именным указом пожаловал крепостных крестьян «вольностию и свободой» и призвал их «казнить и вешать» своих господ. Тому, кто убьет помещика, обещали 100 рублей, тому, кто убьет 10 помещиков – 1000 рублей и генеральский чин. Ненависть к господам была такова, что восставшие вырезали дворян вместе с семьями. Во время восстания было убито в общей сложности около 1600 помещиков, включая их жен и детей, около 1 тысячи офицеров и чиновников и больше 200 священников – уже тогда официальные священники воспринимались повстанцами как «продавшие Христа» прислужники власти. Правительство Екатерины, в свою очередь, «наводило порядок» самыми жестокими методами, оно воскресило самые изуверские и уже забытые виды казни – такие, как колесование, четвертование, повешение за ребро на крюк и т. д.[87]

В конечном счете, повстанцы были разбиты, и подавление восстания сделало возможным дальнейшее повышение ренты (см. рис. 3.6). Однако возникает естественный вопрос: почему сопротивление крестьян не привело, как это было в начале XVII века (и в 1670-х годах) к отступлению дворянства и уменьшению ренты? Очевидно, изменилось соотношение сил между борющимися сословиями, между крестьянством и дворянством. В начале XVII века крестьяне действовали вместе с казаками и даже с частью дворян; они неоднократно одерживали победы над правительственными войсками. В 1773-1774 годах крестьяне тоже действовали вместе с казаками, но, как правило, терпели поражение даже при очень большом численном превосходстве. Дворянство одержало победу с помощью регулярной армии, созданной Петром I, – и, следовательно, причиной его превосходства над народом, в конечном счете, были, во-первых, мощь новой армии и нового оружия, и, во-вторых, подчинение дворянами государства, которому принадлежали эта армия и это оружие.

Таким образом, выявляется существенная роль технического фактора, определившего полное преобладание профессиональной армии над многочисленными, но плохо вооруженными и необученными повстанцами. Но более выпуклой становится также и роль обстоятельств, которые позволили элите овладеть государством и армией, в частности, роль гвардейских полков в событиях 1741 и 1762 годов (и, забегая вперед, в событиях 1801 года). Речь идет о степени влияния элиты на офицерский корпус армии, о том, может ли это влияние превосходить влияние государства, которому формально принадлежит армия. Влияние государства на армию определяется, прежде всего, авторитетом монарха: мы видим, что при всем недовольстве дворянства гвардия покорно подчинялась не только Петру I, но и Анне Иоанновне. Но конечно, влияние государства на армию резко падало, когда на престоле волею случая оказывался ребенок или плохо говоривший по-русски иностранец. В конечном счете, мы приходим к выводу о важной роли династических кризисов и обеспечения преемственности власти в монархических государствах – к вопросу, важность которого так хорошо понимал Петр I, так и не сумевший его разрешить.

3.5.8. Кризис 1787-1788 годов и уменьшение ренты

Трансформация структуры и резкое перераспределение ресурсов в пользу дворянства привели к сокращению экологической ниши народа. Так же как в 1560-х, 1590-х и 1710-20-х годах чрезмерное изъятие ресурсов было чревато большим голодом и демографическим кризисом.

Необходимо отметить, что во второй половине XVIII века почвы на Черноземье понемногу истощались и урожайность падала, в 80-90 годах она уменьшилась до сам-3,9. По данным губернаторских отчетов средний чистый сбор в начале 80-х годов составлял в Орловской губернии 43 пуда на душу, затем он уменьшился и в среднем за 80-90-е годы был равен 32 пудам. Примерно таким же был чистый сбор в конце века в Тульской и Рязанской губерниях[88]. За вычетом необходимых для потребления 15 пудов на оброк и налог остается 17 пудов – как отмечалось выше, именно таким был уровень ренты в Орловском уезде в начале 80-х годов, и, таким образом, у крестьян не оставалось никаких запасов зерна. Л. В. Милов указывает, что помещики буквально «выдирали» прибавочный продукт их крестьянских хозяйств[89]. В случае неурожая такое положение было чревато голодом, и действительно, за плохим урожаем 1785 года последовал неурожай 1786 года, и в следующем, 1787 году, разразился голод невиданной прежде силы. По свидетельству князя М. М. Щербатова, голод произошел от «недостатка запасного хлеба и уменьшения доброты» земель[90]. Крестьяне Юсуповских вотчин в Нижегородской губернии писали, что «запасного старого хлеба у нас… ни у едина человека не имеется»[91]. В ряде губерний (например, в Калужской) отсутствие запасов привело к тому, что осенью 1787 и весной 1788 года крестьяне не имели зерна на посев, поля не были полностью засеяны, поэтому урожай 1788 года был скудным и голод продолжался до осени 1789 года – то есть более двух лет[92]. Характерно, что в наибольшей степени пострадали черноземные губернии, где прежде голодовки и неурожаи были большой редкостью[93], а теперь непомерно увеличившиеся оброки отнимали у крестьян все излишки. При этом, как можно видеть из табл. 1.1, период 1771-1800 годов в целом был благоприятным в сельскохозяйственном отношении, это было время относительного потепления, когда количество экстремальных сельскохозяйственных сезонов было невелико. Таким образом, голод был результатом интенсификации помещичьего хозяйства и увеличения ренты.

Характерно, что правительство пассивно отнеслось к этому бедствию, и, в отличие от времен Петра и Анны Иоанновны, не пыталось конфисковать хлебные излишки и раздавать их голодающим. Монархия уже не имела сил для энергичного вмешательства в частную хлебную торговлю. «Ныне, когда большая часть государства с голоду помирает, – писал М. М. Щербатов, – кажется на сие правительство наихолоднейшим духом смотрит»[94].

По существу, кризис 1787-1788 годов был подобен кризису 1723-1726 годов, только теперь хлеб у народа отнимала элита, а не государство. Новое сужение экологической ниши народа привело к новому кризису и голоду. Свидетельством нового усиления Сжатия было падение естественного прироста населения. Естественный прирост в Центральном регионе уменьшился с 0,73% в 1763-1782 годах до 0,26% в 1783-1795 годах (см. рис. 3.3). Другим свидетельством уменьшения потребления было существенное уменьшение роста рекрутов, родившихся в 1780-х годах (см. рис. 3.8).

Кризис 1787-1788 годов стал одной из причин последовавшего затем уменьшения ренты: в период после голодовки помещики уже не могли повышать оброки. Между тем, чрезмерная эмиссия ассигнаций в конце правления Екатерины II вызвала инфляцию. Помещики не могли угнаться за быстрым ростом цен, в Тульском имении Юсуповых оброк уменьшился с 11 пудов в 1778-1782 годах до 6 пудов в 90-х годах[95]. А. Б. Куракин не стал состязаться с ценами и перевел своих крестьян на барщину. А. М. и Д.М. Голицыны увеличили в 1793 году оброк до 4 рублей с души мужского пола, но в хлебном исчислении душевой оброк уменьшился до 6 пудов. Правда, рента в имениях Голицыных, по-видимому, была меньше, чем у их соседей: А. М. Голицын писал, что другие помещики берут по 6 рублей (то есть по 9 пудов)[96]. Мы не имеем массовых данных по Тульской губернии, но данные по Тамбовской и Рязанской губерниям говорят, что в 1788-1793 годах средний оброк составлял 9-10 пудов. Благодаря уменьшению ренты потребление оброчных крестьян несколько возросло[97].

Таким образом, помещики временно отступили, потребление крестьян увеличилось, голодовки прекратились, и естественный прирост населения снова вырос (см. рис. 3.3). Страна вышла из кризиса, и Сжатие на время ослабло. Это улучшение ситуации, по-видимому, было связано также и с новой политикой монархии, с возвратом к этатизму и ограничением барщины императором Павлом I (см. ниже, п. 3.5.11).

3.5.9. Сжатие в Центральном районе

Главным фактором, определявшим развитие Центрального района, было перенаселение, первые признаки которого отмечались уже в 1730-х годах. В 1770-х годах в Центральном районе было распахано 32% территории, и большая часть оставшихся земель – это были неудобные и скудные земли[98]. Ввиду недостатка земли помещики центральных областей переводили своих крестьян на оброк. Однако влияние крупнейшего потребительского центра, Москвы, привело к тому, что в Московской губернии, а также в северных уездах Калужской губернии сохранилось преобладание барщины. В «Экономических примечаниях» к Генеральному межеванию имеются массовые статистические данные по семи уездам Московской и Калужской губерний: Клинскому, Дмитровскому, Малоярославецкому, Боровскому, Тарусскому, Серпуховскому и Мосальскому. В этих уездах было в общей сложности около 100 тысяч барщинных крестьян, которые обрабатывали на себя в среднем 0,96 дес. на душу, а на помещика – 0,5 дес.[99] По сравнению с 1720-ми годами барщина увеличилась на треть, а размер крестьянского надела был сведен к тому минимуму, о котором писал В. Н. Татищев – 1 дес. на душу. При урожаях 1770-х годов с такого надела можно было собирать 17 пудов хлеба, из них 1,8 пуда уходило на уплату подушного налога и покупку соли, так что в распоряжении крестьянина оставался как раз минимальный паек в 15 пудов.

Согласно неомальтузианской теории перенаселение должно было вызвать частичный переход крестьян к занятию ремеслами – и действительно, главным фактором, определявшим жизнь крестьян Центрального района, было развитие промыслов. Промыслы позволяли избыточному населению Центра кормиться, обменивая продукты своего труда на хлеб, поступавший с юга. В царствование императрицы Екатерины развитие крестьянских ремесел заметно ускорилось. «Историческое и топографическое описание Московской губернии», составленное в 1787 году, дает обстоятельное описание крестьянской торговли и промышленности по уездам. По свидетельству этого источника, крестьяне Московского уезда больше упражняются в ремеслах, нежели в хлебопашестве, среди них распространено ткачество полотняных и шелковых тканей, изготовление глиняной посуды, кузнечное, слесарное, столярное и прочие ремесла[100]. Особую роль играло производство грубых льняных холстов, которые шли не только на изготовление крестьянской одежды, но и на паруса для кораблей – поэтому их охотно покупали иностранцы. В Дмитровском уезде Московской губернии на душу приходилось лишь 0,7 десятины пашни и крестьяне занимались сапожным, извозным, гребенным промыслами[101]. Десятая часть мужского населения Московской губернии ежегодно отправлялись на заработки[102]. Похожая ситуация складывалась и в соседних губерниях. В Егорьевском уезде Рязанской губернии к середине XVIII века были вырублены все леса и малоземелье заставляло крестьян платить большие деньги за аренду угодий. В 70-х годах большая часть населения уезда стала заниматься ремеслом, в селах развилось производство бочек, колес, полозьев, тысячи крестьян отходили на работы в Москву и бурлачили на Оке[103].

По некоторым оценкам, в 1760-1790-е годы XIX века количество вольнонаемных работников из числа отходников и постоянных рабочих увеличилось с 220 до 420 тысяч[104]. Половину этого числа составляли бурлаки – это говорит о том, что крестьяне зарабатывали дополнительные средства на жизнь не только производством ремесленных изделий для знати и ее дворни, но и перевозкой хлеба в потребительские центры, в Москву и в Петербург, где была сосредоточена знать.

Рис. 3.7. Динамика оброков и податей в Центральном районе (в пудах хлеба на душу населения)[105].

 

Развитие промыслов позволяло помещикам Центрального района требовать повышенные оброки со своих крестьян. Один из инициаторов новых принципов хозяйствования, князь М. М. Щербатов, в 1763 году перевел своих ярославских крестьян на денежный оброк, эквивалентный 8 пудам хлеба с души. Крестьяне не могли производить столько хлеба, но предприимчивый князь построил в своей вотчине полотняную мануфактуру, и крепостные нанимались на нее, возвращая часть заработанных денег в качестве оброка[106]. Другой тип помещика представлял граф П. Б. Шереметев; этот богатейший в России вельможа владел 170 тысячами крепостных; он не вникал в хозяйственные вопросы и предоставлял крестьянам своих нечерноземных вотчин максимально широкую свободу в зарабатывании для него денег. Сотни крестьян Шереметева занимались торговлей и имели лавки в Москве и Петербурге; некоторые из них, разбогатев, становились владельцами маленьких мануфактур – граф, как правило, не отнимал у «капиталистых» крестьян деньги, а лишь повышал оброк. В селе Иванове и его окрестностях в 1803 году было 60 ситцевых мануфактур, а в селе Павлове больше 300 ремесленных мастерских, производивших замки, ножи, ружья[107].

Хотя наладившийся товарообмен позволял многим крестьянам жить за счет промыслов и питаться привозным хлебом, продовольственное положение Центра оставалось тяжелым. Данные, приводимые И. Д. Ковальченко и Л. В. Миловым, говорят о том, что в Московской и Тверской губерниях в конце XVIII века потребление хлеба было ниже минимальной нормы[108]. После некоторого улучшения экономической ситуации в середине XVIII века, положение снова стало ухудшаться. В 1767 и 1775 годах центральные районы были поражены голодом, а 1771 год был отмечен эпидемией чумы[109]. В 1787-1788 годах, как отмечалось выше, разразился новый кризис, сопровождавшийся катастрофическим голодом. Восстановление после кризиса было медленным, и темпы роста населения оставались низкими (см. рис. 3.3), если же рассматривать рост рекрутов, то этот параметр указывает не на улучшение, а на ухудшение ситуации (рис. 3.8). Фактически после 1787 года Сжатие в Центральном районе стало постоянным явлением, и по отношению к последующим временам иногда можно говорить о его временном ослаблении – но не о прекращении.

 

 

Табл. 3.10. Динамика оброка в некоторых уездах Центрального района (пудов хлеба на душу)[110].

 

Величина оброка в различных уездах в большой степени зависела от развития ремесел, от близости столиц, от наличия водных путей – в общем, от возможности для крестьян заниматься ремеслами на месте или уходить на отхожий промысел. Имеющиеся массовые данные показывают большую пестроту оброков (см. табл. 3.10), что позволяет некоторым авторам говорить о невозможности вычисления «среднего» оброка для больших регионов[111]. Попытки такого рода, однако, делались, и ниже мы приводим оценки оброков, принадлежащие В. И. Семевскому и Л. В. Милову. Первая оценка относится ко всей России, вторая – к Центральному району.

 

 

Табл. 3.11. Динамика оброков по В. И. Семевскому и Л. В. Милову в расчете на ревизскую душу (в руб.) и на душу населения (в пудах хлеба)[112].

 

Отметим, что А. Кахан, используя оценку В. И. Семевского, построил таблицу динамики оброка в период 1730-1800 годов[113]. Но как видно из табл. 3.11 в существующих оценках имеются большие расхождения, поэтому, на наш взгляд цифры А. Кахана не отличаются надежностью, что отчасти признает и сам автор[114].  Заниженная оценка В. И. Семевского приводит А. Кахана к выводу, что совокупные размеры ренты и налогов в послеаннинский период не увеличивались, что происходило лишь замещение убывающей подушной подати помещичьими оброками[115]. Однако, если использовать оценку Л. В. Милова, и учесть платежи за соль, то получится, что совокупные платежи в хлебном эквиваленте возросли с 7-7,5 пудов хлеба в 1730-х годах до 8,5-11,4 пудов в 1780-х годах (см. рис. 3.7, и табл. 3.8 и 3.11). Таким образом, помещичья рента росла быстрее, чем уменьшались государственные налоги.

При недостатке массовых данных о динамике ренты можно судить лишь по ее изменении в отдельных больших имениях. Однако сопоставимые данные о динамике оброка за длительные промежутки времени имеются в литературе лишь для небольшого числа имений, некоторые из них представлены на рис. 3.7. Известны также данные об оброке государственных крестьян, но он, по-видимому, возрастал медленнее, чем оброк помещичьих крестьян.

В целом вырисовывается картина значительного роста оброков с 1750-х до 1780-х годов. Голод 1787-1788 годов и наступившая затем инфляция привели к некоторому снижению ренты, как в центральных областях, так и на Черноземье.

3.5.10. Рост городов как следствие Сжатия

Как отмечалось выше, развитие ремесел в Центральном районе было следствием проявлявшегося там относительного перенаселения. В соответствии с неомальтузианской теорией развитие ремесел должно было бы вызвать рост городов: в странах, где население обладает свободой передвижения, ремесленники стремятся поселиться ближе к крупным рынкам и уходят из деревень в города. Однако в России крестьяне были прикреплены к земле, поэтому ремесло имело преимущественно деревенский характер, а стремление к переселению в города приняло форму сезонного отходничества. Мануфактуры также часто располагались не в городе, а в деревне и имели характер вотчинных предприятий. В 1725 году на предприятиях обрабатывающей промышленности было занято 14 тыс. работников, из них только 2 тыс. в деревне; в 1803-1804 годах – 75 тыс., из них 34 тыс. в деревне[116].

Что касается других регионов, помимо Центра, то в Черноземном регионе и в Поволжье было достаточно свободных земель, и у крестьян не было стимула к переселению в города. Поэтому в целом российские города росли в XVIII веке очень медленно, численность городских сословий возросла в 1719-1796 годах только на 34% (в границах первой ревизии без Прибалтики); в перенаселенном Центральном районе рост был более быстрым – 61%[117]. По расчетам Б. Н. Миронова темп роста населения городов в 1743-1783 годах составлял 0,84% в год, причем на долю миграций из деревни приходилось только 0,04%, а 0,8% – на естественный прирост. Сельское население росло значительно быстрее, поэтому доля горожан в населении страны сократилась с 11,5% в 1740-х годах до 7,1% в 1830-х годах[118].

 

 

Табл. 3.12. Численность и социальный состав городского населения (в границах 1737 года без Прибалтики, Украины, Белоруссии и Бессарабии)[119].

 

Как отмечалось выше (пункт 3.1.6), в 1678 году численность городского населения оценивалась примерно в 329 тыс. душ мужского пола, причем собственно городские сословия (тогда именуемые «посадскими людьми») составляли только 40% горожан, а 45% составляли «служилые люди» – стрельцы, пушкари, казаки и т. д. При Петре I «служилые люди» были определены в солдаты или в посадские люди, но военные продолжали составлять значительную часть населения русских городов. «Настоящие» горожане входили в городские сословия посадских, мещан, купцов, «цеховых»; их доля, как и прежде, составляла около 2/5 всего населения. Другую значительную часть населения городов составляли крестьяне, занимавшиеся ремеслом или торговлей по большей части нелегально, без приписки к посаду. Доля крестьян в населении городов возросла с 20% в 1737 году до 29% в 1796 году, и этот процесс показывал, что общая тенденция к миграции части крестьян в города все же пробивала себе дорогу.

Согласно теории, перенаселение в Центральных районах должно было бы вызвать падение реальной заработной платы, однако условия крепостничества деформировали рынок рабочей силы и искажали реальную цену на труд. С одной стороны, затрудненность перехода крестьян в города создавала там дефицит рабочей силы даже с учетом распространения отхода, с другой стороны, крестьяне-отходники должны были платить оброк помещикам; этот оброк, естественно, включался в стоимость рабочей силы, и его динамика влияла на динамику заработной платы. Таким образом, при крепостном праве динамика реальной заработной платы не дает адекватного представления об уровне жизни. Кроме того, представительные данные о динамике оплаты труда имеются только для Петербурга. Эти данные указывают, что в середине столетия, действительно, имело место уменьшение реальной платы примерно в полтора раза[120], но в виду отмеченных соображений, а также особенности положения Петербурга как столицы, значительно удаленной от центра страны, трудно судить, в какой степени это было проявлением общих закономерностей.

3.5.11. Попытка восстановления этатистской монархии

Революция 1762 года создала новые отношения в структуре «государство-элита-народ», отношения, которые отводили дворянству первенствующую роль. К концу правления Екатерины II эти отношения упрочилось и стали традиционными, поэтому попытка изменить их должна была неизбежно натолкнуться на ожесточенное сопротивление дворянства. Император Павел стремился вернуть главенствующую роль государству; эта попытка завершилась государственным переворотом и смертью императора, что лишь подтвердило слабость монархии и силу дворянства.

Царствованию Павла I посвящено большое число исторических исследований[121], и мы коснемся в этой работе лишь тех аспектов, которые представляются существенными в контексте демографически-структурной теории. Хотя большинство начинаний Павла I не получило дальнейшего развития, некоторые его реформы привели к определенному перераспределению ресурсов между государством, элитой и народом.

В начале 1797 года император предложил всем дворянам выбрать себе службу, а также велел «наблюдать, чтобы все сословные преимущества соответствовали служебным заслугам, чтобы не было дворян-тунеядцев»[122]. Это была не формальная отмена «вольности дворянства», а скорее форма морального давления - тем не менее это давление не могло быть приятным привыкшим к «вольности» помещикам. Были уничтожены губернские дворянские собрания  и ограничено местное дворянское самоуправление. Таким образом, Павел I пытался более жестко регламентировать положение дворянства, не позволяя ему злоупотреблять «вольностью» и диктовать свои требования государству. Это был шаг к восстановлению  неограниченной абсолютной монархии, не зависимой от воли сословий.[123].

Павел I пытался регламентировать отношения между дворянами и крестьянами и в какой-то мере ограничить давление элиты на народ. Император допустил крестьян к присяге, вернул им право жалобы, запретил работу по воскресеньям и ограничил барщину тремя днями в неделю. С точки зрения неомальтузианской теории такого рода указы – попытки проведения социальных реформ, направленных на облегчение положения народа, – характерны для периода Сжатия и являются одним из признаков этой фазы демографического цикла. При жизни Павла I указ о трехдневной барщине воспринимался вполне серьезно и, вероятно, оказал свое влияние на наблюдающееся в этот период временное уменьшение ренты. Однако после гибели императора он перестал исполняться[124].

Финансовые мероприятия Павла I были подчинены задаче восстановления утраченных при Екатерине II доходов казны. Чтобы компенсировать обесценение подушной подати в результате скачка инфляции в конце правления Екатерины II, Павел увеличил подать с 1 руб. до 1 р. 26 коп с души мужского пола. В хлебном исчислении подушная подать в Центральном районе возросла с 0,9 до 1,2 пуда на душу (всего населения), но ее размеры по-прежнему были в три с лишним раза меньше, чем при Елизавете[125].

Пытаясь пополнить доходы, Павел I уделял особое внимание государственным крестьянам. Государственные крестьяне, в отличие от помещичьих, считались «свободными сельскими обывателями» – хотя формально были прикреплены к земле и могли переселяться только с разрешения властей. В 1762 году численность государственных крестьян увеличилась за счет секуляризации владений духовенства. Кроме того, на протяжении XVIII века оброки государственных крестьян были значительно меньше, чем оброки помещичьих крестьян, поэтому их численность росла быстрее. В 1719 году государственные и дворцовые крестьяне составляли 26% всех крестьян, а к концу столетия – 44%. Это был большой государственный сектор экономики, выросший рядом с крепостническим сектором. В Центральном районе по-прежнему преобладали крепостные крестьяне (72%), но по мере удаления от центра их становилось меньше: в Черноземье – 60%, в Поволжье – 47%[126]. После того, как реальные размеры подушной подати резко сократились, главную роль в прямых налогах стал играть оброк с государственных крестьян; в конце правления Екатерины он превосходил подушную подать в полтора раза. Не осмелившись существенно увеличить подушную подать помещичьих крестьян, Павел I увеличил оброк казенных крестьян с 3 до 4-5 рублей с ревизской души, введя дифференциацию по губерниям в зависимости от развития ремесел. После этого повышения крестьяне платили в Центральном районе в пересчете на хлеб примерно 4,2 пуда с души, а в черноземном районе 6,7 пуда – столько же, сколько в 1780-х годах, до последнего всплеска инфляции. В целом государственные крестьяне Центрального и Черноземного районов платили казне 5 рублей оброка и 1 р. 26 коп. подушной подати с ревизской души, а помещичьи крестьяне только 1 р. 26 коп., то есть в пять раз меньше[127].

В целом, усилия Павла I по восстановлению сильного государства не прошли бесследно. Если в последние годы правления Екатерины доходы государства в пересчете на хлеб составляли 2,6 пуда хлеба на душу населения, то при Павле они поднялись до 5 пудов – таким образом, правительству удалось увеличить доходы казны и вернуться к уровню налогообложения доекатерининских времен. Кроме того, император радикально пересмотрел структуру расходов государственного бюджета. Расходы на двор, составлявшие в 1795 году 10,6 млн. рублей, уменьшились в 1797 году до 1,2 млн. руб. Павел пытался уменьшить и расходы на администрацию, которые составляли 28,2 млн. руб. и превосходили расходы на армию. Дворян обложили налогом на содержание местной администрации; этот налог давал не так много, но его введение означало нарушение исконной привилегии дворянства, которое никогда не платило налогов. Была налажена дисциплина среди чиновников и введены регулярные ревизии, уделявшие особое внимание жалобам на взяточничество и лихоимство. Сокращая расходы на двор и чиновничество, император увеличивал расходы на армию и флот, в 1796-1801 годах они возросли с 27,7 млн. до 41,7 млн. рублей[128].

Это восстановление военных и финансовых сил государства имело большое значение в преддверии войн с Наполеоном. «Император Павел, – доносил прусский агент в 1801 году, – создал в некотором роде дисциплину, регулярную организацию, военное обучение русской армии, которой пренебрегала Екатерина II»[129]. Английский историк Мак Грю полагает, что Павлу I удалось восстановить порядок в государственном аппарате и боеспособность армии[130].

Однако, как пишет Ю. А. Сорокин, «жесткое требование беспорочной службы со стороны императора вызвало невиданное озлобление петербургского дворянства против личности Павла»[131]. Император был убит заговорщиками, и попытка восстановления этатистской монархии закончилась неудачей.

3.6. Выводы

 В какой мере концепция демографического циклизма может объяснить развитие России в XVII-XVIII веках?

С точки зрения неомальтузианской теории социально-экономическое развитие России в XVII веке определялось, главным образом, последствиями кризиса и демографической катастрофы времен Смуты. В соответствии с этой теорией в XVII веке мы наблюдаем характерные признаки периода восстановления: наличие большого количества свободных земель, низкий уровень земельной ренты и налогов, относительно высокий уровень потребления основной массы населения, рост населения, рост посевных площадей, строительство новых (или восстановление разрушенных ранее) поселений, низкие цены на хлеб, дороговизна рабочей силы, незначительное развитие ростовщичества, ограниченное развитие городов и ремесел.

Специфической особенностью этого периода, казалось бы, противоречащей общей теории, было значительное развитие аренды. Это объясняется тем, что аренда была способом ухода от государственного налогообложения; что же касается размеров арендной платы, то она была низкой (что согласуется с теорией).

В плане динамики экологической ниши наиболее важным обстоятельством была вновь начавшаяся после строительства Белгородской черты колонизация черноземных областей. Сочетание процесса восстановления в центральных областях с быстрой колонизацией Юга обусловило очень быстрый рост населения. При этом экологическая ниша и посевные площади, по-видимому, расширялись даже более быстро, чем росло население, следствием чего было падение хлебных цен в конце столетия и сохранение относительно высокого уровня жизни на протяжении всего периода (за исключением северных областей).

Р. Крами отметил, что такое поведение цен не соответствует обычным представлениям демографически-структурной теории, которая (по Дж. Голдстоуну) рассматривает лишь случай, когда ресурсы пахотных земель не расширяются[132]. В России, как подчеркивает Р. Крами, посевные площади расширялись за счет освоения плодородного пограничья – следовательно, на наш взгляд, такое поведение цен вполне объяснимо.

Обращаясь к демографически-структурному анализу, можно констатировать, что экосоциальный кризис времен Смуты не снял диспропорции между численностью крестьян и численностью дворянства. Этот дисбаланс усугублялся уменьшением ренты, поэтому дворянство требовало предоставить ему возможность повысить ренту путем более эффективного прикрепления крестьян к земле. В конечном счете, усиливающееся давление дворянства заставило правительство утвердить крепостническое Уложение 1649 года. Помимо демографического фактора, в направлении закрепощения действовал также фактор диффузии – тенденция к перениманию польско-литовских порядков, обусловленная военным превосходством Польши.

С теоретической точки зрения закрепощение представляло собой трансформацию структуры – качественное изменение отношений между ее элементами, в данном случае, между элитой и народом.

Утверждение крепостного права и расстройство хлебного рынка в 1660-1670-х годах обусловили отмечаемое в этот период увеличение барщины. Это наступление дворян, как и в начале XVII века, натолкнулась на сопротивление крестьянства. Однако, с точки зрения теории, условия крестьянских восстаний в начале XVII века и 1670-1671 годах были различны: в 1670-х годах не было той фрагментации элиты, которая расколола дворянство в начале XVII века, и отсутствовал династического кризис. В итоге крестьянско-казацкое восстание не переросло в Смуту и было быстро подавлено. Однако, так же как и Смута, это восстание на время остановило наступление дворянства и (вместе с экономическими факторами) привело к уменьшению ренты до прежних размеров. Тем не менее, к концу столетия положение дворянства улучшилось в результате быстрого роста крестьянского населения при относительно медленном росте численности помещиков.

Состояние государства в период после Смуты характеризуется слабостью финансового аппарата, уменьшением налогов и распадом военной организации. При Филарете предпринимается попытка укрепления налоговой системы и перераспределения ресурсов в пользу государства – но эта попытка не привела к существенным результатам. Важным фактором, обусловившим тенденцию к укреплению государства, как и в XVI веке, был военно-технический фактор. Военное давление соседей побуждало к перениманию западной военной технологии. Создание «полков иноземного строя» в середине XVII века стало отправным моментом новой «военной революции», результатом которой, в соответствии с теорией, был рост налогов, усиление бюрократического аппарата и наступление самодержавия. Здесь мы вновь видим картину взаимодействия факторов, без учета которого невозможно объяснить исторические события.

Как и во времена Ивана Грозного, новая «военная революция» требовала проведения финансовых реформ и перераспределения ресурсов для финансирования новой армии. Однако правительство Алексея Михайловича не осмелилось повышать налоги на помещичьих крестьян, поэтому необходимые средства были получены путем введения медных денег, что вызвало стремительную инфляцию и восстание 1662 года. Другим способом финансирования армии стало повышение налогов на черносошных крестьян Севера и Вятки. Между тем, Север был регионом, который менее других пострадал во время Смуты, здесь сохранялось высокое демографическое давление, а в середине столетия отмечались явные признаки Сжатия: крестьянское малоземелье, распространение аренды по очень высоким ставкам, отсутствие свободных земель, частые голодные годы и уменьшение населения в отдельных уездах. Налоговое давление государства в условиях Сжатия – так же, как во времена Ивана Грозного, – привело к катастрофическому голоду, бегству жителей и резкому уменьшению численности населения Поморья.

Нужно отметить, однако, что в отличие от катастрофы XVI века новая катастрофа имела локальный характер. В демографическом контексте, кардинальным отличием ситуации после Смуты и ситуации XVI века было то обстоятельство, что первая военная революция проходила в период Сжатия, а вторая – в период роста экономики, когда свободных земель было достаточно. Кроме того, правительство не решилось на масштабное повышение налогов и проводило реформы более постепенно, поэтому в центральных и южных районах сохранялся относительно высокий уровень жизни. Однако продолжение военных реформ делало увеличение налогов неизбежным – и они были радикально увеличены Петром I.

Еще одним следствием военной революции было переформирование дворянского сословия. Как отмечалось выше, «военная революция» XVI века сопровождалась поместной реформой и введением более тяжелых норм службы «детей боярских». «Военная революция» XVII века заставила дворян нести службу в рейтарских полках и привела к значительному сокращению численности дворянского сословия. С другой стороны, сокращение численности сословия привело к улучшению материального обеспечения дворян, к увеличению среднего размера поместий и вотчин. В целом, военные реформы представляли собой новую трансформацию структуры (вторую в XVII веке) – но эта трансформация затянулась и завершилась лишь в следующем столетии реформами Петра Великого.

В конце столетия в процесс военных реформ вмешиваются случайные факторы, связанные с внутренней динамикой государства. Ослабление центральной власти ввиду малолетства (или недееспособности) наследников царя Федора привело к «контрреформам» – к уменьшению численности полков «иноземного строя» и частичному возврату к прежней военной системе. Эти процессы сопровождались временным отступлением абсолютизма и новым усилением влияния элиты на правительство.

Большая роль случайных и внешних факторов в социально-экономических процессах XVII века оттеняется сравнительно менее интенсивным влиянием демографического фактора. Это обстоятельство, очевидно, связано со спецификой роли этого фактора в период восстановления. Роль демографического фактора особо значима в периоды Сжатия и перенаселения, когда малоземелье и повторяющиеся голодовки предписывают людям и властям определенную линию поведения. В период восстановления изобилие ресурсов и относительно высокий уровень жизни обуславливают большую свободу поведенческого выбора. В этот период демографический фактор почти не ставит ограничений вмешательству других факторов, в том числе и случайных. В это время действие демографического фактора, не «запрещающее», а «разрешающее»; например он «разрешает» крепостное право и рабство, которое в условиях перенаселения и избытка дешевой рабочей силы становится неэффективным и исчезает (см. п. 4.1.9).

В контексте демографически-структурной теории в начале XVIII века на первый план выходит динамика государства – процесс создания Российской империи. Основными факторами, стимулировавшими этот процесс, были технический и диффузионный; новый этап военной революции, слившись с диффузионным влиянием и усиленный случайными обстоятельствами воспитания Петра I, породил процесс модернизации России по западному образцу. Создание империи, прежде всего, означало решительную трансформацию структуры: появление нового структурного элемента, постоянной регулярной армии, отягчение служебных повинностей дворянства, создание нового чиновничества и переформирование элиты, перераспределение ресурсов в пользу государства, значительное увеличение налогов на крестьян. Мобилизация ресурсов позволила создать мощную армию, которая утвердила господство России в Восточной Европе. С точки зрения демографической теории наибольшее значение имел не выход России к Балтийскому морю, а прекращение татарских набегов, и в дальнейшем – завоевание Крыма. Это сделало возможным освоение обширных областей Южного Черноземья, что означало новое значительное расширение экологической ниши русского этноса; эта колонизация Черноземья была основным содержанием экономической истории России XVIII-XIX веков.

В то же время увеличение налогов сузило экологическую нишу центральных районов и ускорило назревавшие здесь процессы Сжатия. Модернизационный экстремизм Петра Великого выразился в чрезмерной мобилизации средств на строительство Петербурга и, в конце концов, привел к истощению сил народа и голоду 1723-1726 годов. Кризис не означал демографической катастрофы, но он вызвал изменение государственной динамики, некоторое сокращение налогов и военных расходов, а также временный отказ от дорогостоящих строительных проектов.

В правление Анны Иоанновны положение стабилизировалось, но уровень налогов оставался высоким, и Сжатие в центральных районах продолжалось. Анализ в рамках неомальтузианской теории обнаруживает в этот период такие характерные признаки Сжатия, как низкий уровень потребления основной массы населения, приостановка роста населения, частые сообщения о голоде и стихийных бедствиях, крестьянское малоземелье, развитие ремесел и торговли. Наблюдается отток населения на Юг, однако города растут по-прежнему медленно, что объясняется трудностью переселения из деревни в условиях крепостного права.

Анализ структурной динамики показывает, что усиление давление государства на элиту при Петре I вызвало противодействие, которое в 1730-х годах стало более активным. Внутренняя динамика элиты, увеличение ее численности и уменьшение размеров поместий, в соответствии с демографически-структурной теорией, подталкивала дворянство к более активной борьбе. На динамику элиты оказывал важное влияние и диффузионный фактор: вестернизация постепенно пробуждала в дворянстве стремление к роскоши, что требовало увеличения его доходов. Наиболее важным аспектом борьбы между государством и дворянством был вопрос о распределении ресурсов; в условиях, когда совокупные поборы с крестьян центральных областей уже не могли быть увеличены, этот вопрос в значительной степени сводился к проблеме соотношения размеров ренты и налогов.

Рис. 3.8. Численность населения в Черноземном районе и на территории всей первой ревизии в сопоставлении с данными о росте рекрутов (по годам рождения)[133].

 

По совокупности признаков социально-экономическая ситуация в 1720-1740-х годах может быть охарактеризована как ситуация накануне брейкдауна, однако кризис был преодолен за счет расширения экологической ниши, достигнутого в результате колонизации Черноземья. В то же время эта колонизация была невозможна без мобилизации ресурсов и создания новой армии – таким образом, в конечном счете, именно этатистская военная мобилизация позволила избежать катастрофы, которая теоретически была вполне возможна.

В политической сфере борьба за ресурсы между элитой и государством завершилась поражением государства. После гвардейского переворота 1741 года положение стало постепенно меняться в пользу дворянства, которое вскоре развернуло энергичное наступление на монархию. Решающими событиями в этом процессе были «освобождение дворянства» и переворот 1762 года, приведший к власти Екатерину II. В ходе этой «дворянской революции» и в последующие десятилетия происходит новая трансформация структуры, включающая освобождение дворянства от служебных обязанностей перед государством и превращение его в сословие независимых собственников, отягчение крепостного права, приблизившее положение крепостных к положению рабов, масштабное перераспределение ресурсов в пользу дворянства, выразившееся в резком сокращении реального размера налогов и росте ренты. Дворянство получает в свои руки власть на местах и в значительной мере определяет политику правительства. Это означает превращение этатистской монархии в служащую интересам элиты дворянскую монархию.

Дворянство оказывало давление одновременно на государство и крестьянство. Сокращение государственных доходов привело к ослаблению государства и армии. С другой стороны, рост ренты привел к искусственному сужению экологической ниши и голоду 1787 года.

Как отмечалось выше, современные исследователи при отсутствии данных о динамике потребления часто используют биометрическую информацию, в частности, данные о росте рекрутов. В этой связи чрезвычайно большую ценность имеет информация, собранная и проанализированная Б. Н. Мироновым[134]. Построенная по данным Б. Н. Миронова кривая роста рекрутов на рис. 3.8 до некоторой степени заменяет кривую потребления в обычной логистической схеме. При рассмотрении этих данных необходимо, однако, учитывать, что рост рекрутов, родившихся, скажем, в 1740-х годах отражает не только уровень жизни в эти годы, но и положение в период до призыва рекрута, то есть также и в 1750-е годы. Таким образом, при сохранении общей понижательной тенденции динамика изменений в действительности была менее конкретной, чем это может показаться из рис. 3.8. Тем не менее, из имеющихся данных можно сделать вывод, что в 1710-1720-х годах имело место резкое падение уровня жизни населения, но в 1740-х годах положение улучшилось, очевидно, за счет колонизации Черноземья. Затем уровень жизни снова падает, и особенно сильное падение приходится на время кризиса 1780-х годов. В целом эта картина соответствует демографической теории: рост населения сопровождается падением потребления, однако необходимо учитывать также структурную динамику, в частности, увеличение давления государства и элиты на крестьянство, что ускоряло темп падения уровня жизни и приводило к временным кризисам, таким, как кризисы 1724-1726 и 1787-1788 годов. Эти кризисы отчетливо видны на графике динамики естественного прироста (рис. 3.3).

Необходимо также учитывать динамику колонизационного процесса; в колонизируемых областях уровень жизни был выше, чем в Центре, и население там росло быстрее. Кроме того, с 1740-х годов стал более интенсивным подвоз продовольствия с Юга в центральные области, что сделало возможным организацию обмена ремесленных изделий Центра на хлеб, и улучшило продовольственное положение. Население центральных областей вновь стало расти – хотя этот рост был медленным.

После 1760-х годов положение стало постепенно ухудшаться и временно ослабевшее Сжатие вновь усилилось, причем причиной этого усиления был не только рост населения, но и увеличение ренты. Кризис 1787-1788 годов был переломным моментом, заставившим как правительство, так и дворян осознать тяжесть положения крестьянства. Дворянство было вынуждено на время смириться с невозможностью увеличения ренты, и более того, в результате инфляции она стала уменьшаться. Со своей стороны, правительство впервые обратилось к мерам, которые в период Сжатия проводят многие государства, и Павел I огранил размеры крестьянской барщины. При Павле I монархия на время вышла из подчинения дворянства, вновь попыталась регулировать отношения между сословиями и перераспределять в свою пользу экономические ресурсы. Это позволило увеличить военные расходы и усилить армию, но, в конечном счете, конфликт с дворянством привел к государственному перевороту и гибели Павла I.

В целом, анализ в рамках неомальтузианской концепции показывает, что XVII и XVIII века были периодом восстановления и колонизации. В 1730-х годах в Центральном районе появились первые признаки Сжатия, но колонизация Черноземья и организация торгового обмена между Черноземьем и Центром позволили замедлить процесс нарастания перенаселения. Тем не менее, биометрическая кривая показывает, что, в соответствии с теорией, с ростом населения потребление постепенно падало (рис. 3.8). На эту общую картину накладывалась структурно-демографическая динамика, состоявшая из ряда трансформаций структуры, каждая из которых вызывала отток ресурсов от народа и демографический кризис. Первая трансформация, закрепощение крестьян, как мы отмечали, находит объяснение в рамках демографически-структурной теории. Вторая трансформация, создание полков «иноземного строя» при Алексее Михайловиче, и третья трансформация, реформы Петра Великого, были вызваны действием технического и отчасти диффузионного фактора. Четвертая трансформация, «дворянская революция» 1760-х годов была вызвана совокупным действием демографического и диффузионного факторов. Вторая и третья трансформации (которые, впрочем, можно объединить в одну) показывают, что трансформация структуры, объекта, изучаемого демографически-структурной теорией, может быть результатом действия внешних по отношении к этой теории, не демографических, факторов. Таким образом, демографически-структурная теория может дать адекватное описание исторического процесса лишь в синтезе с другими объяснительными теориями, в данном случае, с теорией «военной революции».

ПРИМЕЧАНИЯ