Статья опубликована в журнале «Клио», 2002, № 3. С.
193-203
С. А. Нефедов
О ДЕМОГРАФИЧЕСКИХ ЦИКЛАХ В
ИСТОРИИ СРЕДНЕВЕКОВОЙ РУСИ
Наша эпоха является
временем переоценки прежних представлений о русской истории. Подвергаются
критическому анализу еще недавно господствовавшие теории и появляются новые
концепции - концепции, пытающиеся найти ключ к пониманию отечественной истории
с помощью достижений современной западной историографии. Эта статья посвящена рассмотрению истории средневековой Руси с позиций так называемой теории демографических
циклов. Как известно, теория демографических циклов изучает процессы изменения
численности населения в условиях ограниченности природных ресурсов. Начало этой
теории было положено Раймондом Пирлом[1], доказавшим,
что изменение численности популяций животных (и, возможно, людей) описывается так называемой логистической кривой (рис. 1).
Логистическая кривая
показывает, что поначалу, в условиях изобилия ресурсов и высокого потребления,
численность популяции быстро возрастает.
Затем рост замедляется и население стабилизируется вблизи асимптоты,
соответствующей максимально возможной численности при полном использовании
природных ресурсов. Достижение популяцией максимально возможной численности
означает существование на уровне
минимального потребления, на грани выживания, когда естественный прирост
полностью элиминируется голодной смертностью. Это состояние «голодного
гомеостазиса» в действительности оказывается неустойчивым, колебания природных
факторов приводят к «демографической катастрофе», катастрофическому голоду или
эпидемии. Катастрофа приводит к резкому
уменьшению численности населения, после чего начинается период восстановления в
новом демографическом цикле.
Существование демографических циклов в истории было доказано Вильгельмом Абелем и Майклом Постаном в 30-х годах XX века[2].
Проанализировав данные об экономической
коньюктуре в XII-XIV веках, В. Абель и М. Постан показали, что рост численности
населения в этот период привел к исчерпанию ресурсов пахотных земель; это, в
свою очередь, привело к нехватке продовольствия, росту цен на зерно и голоду.
Крестьяне, будучи не в состоянии прокормиться на уменьшавшихся наследственных
наделах, уходили в поисках работы в города. Рост городов сопровождался
расцветом ремесел, но ремесла не могли прокормить всю массу излишнего
населения, города были переполнены безработными и нищими. Голод и нищета приводили
к восстаниям, как в городах, так и в деревнях; эти восстания приняли во
Фландрии характер социальной революции; во Франции социальная борьба привела к
утверждению абсолютизма. В конце концов, эпидемия Черной Смерти, разразившаяся
в условиях, когда миллионы людей были ослаблены постоянным недоеданием, привела
к гибели половины населения Европы. Это была «демографическая катастрофа»,
завершившая демографический цикл, – таким образом, было показано, что описанные
Р. Пирлом циклы реально существовали в истории.
После работ Абеля и Постана
теория демографических циклов получила широкое признание; ее изложение можно
найти в трудах крупнейших ученых, таких, как Ф. Бродель, Р. Камерон, Э. Леруа
Ладюри[3].
Ученые разных стран используют разные
термины для обозначения демографических циклов: их называют «логистическими
циклами», «экологическими циклами», «общими циклами», «вековыми трендами».
Специалисты выделяют в истории Западной Европы II тысячелетия три демографических цикла:
средневековый цикл, завершившийся Великой Чумой; цикл «раннего нового времени»,
завершившийся английской революцией, Фрондой и Тридцатилетней войной; второй
цикл нового времени, завершившийся кризисом, продолжавшимся от Великой
французской революции до революций 1848 года. Каждый демографический цикл
начинается с периода внутренней колонизации (или периода восстановления);
для этого периода характерны наличие
свободных земель, рост населения, рост посевных площадей, строительство новых
(или восстановление разрушенных ранее) поселений, низкие цены на хлеб,
дороговизна рабочей силы, относительно высокий уровень потребления,
ограниченное развитие городов и ремесел, незначительное развитие аренды и ростовщичества. После исчерпания
ресурсов свободных земель наступает период Сжатия, для этой фазы
характерны отсутствие свободных земель, высокие цены на
землю, крестьянское малоземелье, разорение крестьян-собственников, распространение
ростовщичества и аренды, рост крупного землевладения, низкий уровень
потребления основной массы населения, падение уровня реальной заработной платы,
дешевизна рабочей силы, высокие цены на хлеб, частые сообщения о голоде и
стихийных бедствиях, приостановка роста населения, уход разоренных крестьян в
города, рост городов, развитие ремесел и торговли, большое количество
безработных и нищих, голодные бунты и восстания, активизация народных движений
под лозунгами передела собственности и
социальной справедливости, попытки проведения социальных реформ с целью
облегчения положения народа, внешние войны с целью приобретения новых земель и
понижения демографического давления.
В конечном счете, усугубляющаяся диспропорция между численностью
населения и наличными продовольственными ресурсами приводит к экосоциальному
кризису; для этого периода характерны голод, эпидемии, восстания и
гражданские войны, внешние войны, гибель больших масс населения, иногда принимающая характер демографической катастрофы, разрушение
или запустение многих городов, кризис ремесел и торговли, высокие цены на хлеб,
низкие цены на землю, гибель значительного числа крупных собственников и перераспределение собственности, социальные
реформы, в некоторых случаях принимающие масштабы революции.
Перечисленные выше характеристики каждой стадии демографического цикла
используются как признаки при выделении циклов в истории различных стран.
Теория демографических циклов дает общую картину протекавших в Западной Европе социально-экономических
процессов и помогает объяснить основные моменты западноевропейской истории. Она
помогает объяснить некоторые моменты русской истории - хотя конечно, нельзя
объяснить все, опираясь на анализ лишь одного демографического фактора.
***
По отношению
к областям древних цивилизаций Великая Русская равнина представляет собой
особый мир. Это огромные пространства земель, расположенные далеко на периферии
земледельческой цивилизации, пространства, освоение которых началось сравнительно
поздно – в самом конце эпохи Древнего мира. В то время как история Средиземноморья
уже несколько тысячелетий пульсировала в ритме демографических циклов, на восточноевропейской
равнине еще продолжалось медленное расселение земледельцев. Славянские общины
занимались подсечным земледелием; расчистка подсеки в девственном лесу
требовала упорного труда всех членов общины, но этот труд вознаграждался
богатым урожаем – в среднем сам-12, а иногда до сам-30[4].
Необъятные лесные пространства дарили славянам изобилие; один из греческих
писателей отмечал у славян «большое количество разнообразного скота и плодов
земных, лежащих в кучах, в особенности проса и пшеницы»[5]. В
начале «Повести временных лет», в сказании о призвании варягов, ильменские
словене говорят, что «земля наша велика и обильна» - слово «обилие» тогда
означало «обилие хлеба»[6].
Главным фактором
экономического развития в конце I
– начале II тысячелетия был рост
населения. По данным археологических раскопок в центральных районах Смоленской
области в IX-X веках насчитывалось 30 сельских поселений, в XI-XII веках их
число возросло втрое, до 89. В земле вятичей (долина Оки) в VIII-X веках
существовало 30 поселений, в XI-середине
XII века – 83 поселения, а в период с середины XII по середину XIII века – 135 поселений. Специалисты отмечают, что к XII веку
значительные площади, покрытые прежде лесами, были превращены в поля. В XI-XII
веках большой размах приобрела славянская колонизация Северо-Востока.
Междуречье Оки и Волги не подвергалось набегам кочевников, и здесь имелись
плодородные земли – своим плодородием славилось в особенности владимирское
ополье. Колонизация осуществлялась быстрыми темпами, если в XI веке в московское
земле археологами зафиксировано только 17 славянских селищ, то в XII веке их
число увеличилось до 129. К XIII
столетию наиболее удобные земли были уже плотно населены; в районах Костромы,
Углича деревни отстояли друг от друга на расстояние 3-5 километров[7].
В IX-X веках рост
населения и сведение лесов вызвали в отдельных районах постепенный переход от
подсечного земледелия к пашенному. В XI-XII веках отмечаются признаки разложения
крестьянской общины; в общине растет неравенство, с одной стороны, появляются
мелкие вотчинники, с другой стороны - вынужденные покинуть свои общины «изгои».
Отсутствие письменных источников, к сожалению, не позволяет судить о причинах
этого процесса; можно только предположить, что он был вызван нарастающим малоземельем,
а так же войнами и тяжестью податей. О разорении крестьян говорит распространение
ростовщичества; многие бедняки становятся «закупами» и обрабатывают в счет долга
земли крупных собственников. Появляется крупное землевладение; бояре становятся
владельцами вотчин, земли которых обрабатывают рабы, «закупы» и смерды - по-видимому, из числа разорившихся общинников[8].
Рост численности
населения сопровождался появлением и быстрым ростом городов: в начале XI века
на Руси насчитывалось 20-25 поселений городского типа, в середине XII века их
было уже около 70, а к 1230-м годам – около 150. Увеличивалось не только число
городов, но и их размеры; с 1150-е по 1230-е
годы защищенная валами территория
возросла в Полоцке с 28 до 58 га, в Смоленске с 10 до 100 га, в Чернигове с 55
до 160 га, в Киеве с 80 до 300 га. Владимир, новая столица Северо-Восточной
Руси, имел площадь в 100 га. Растут размеры каменного строительства, за
четверть века, в 1188-1212 годах, на Руси было построено 55 каменных храмов,
это достижение было превзойдено лишь два века спустя. Успенский собор во
Владимире превзошел своими размерами знаменитый киевский храм Святой Софии, его
высота достигала 32 метров. Однако, Владимир, конечно, не мог соперничать с
Киевом, по оценкам исследователей, население Киева составляло 40-50 тысяч
человек; по численности населения Киев не уступал крупнейшим городам Западной Европы[9].
Основную часть
населения городов составляли ремесленники, которых князья презрительно называли
«смердами» - это говорит о том, что многие из ремесленников были выходцами из
деревни. Ремесленники селились группами по сходству профессий и занимали целые
районы города, к примеру, Гончарский конец или Шитная улица в Новгороде, квартал
Кожемяки в Киеве. Раскопки кожевенных мастерских в Новгороде наглядно показывают,
как вместе с ростом города росло ремесленное производство: в слоях с середины
XI до конца XII века количество находок кожаной обуви возрастает в 5 раз[10].
В соответствии с общей теорией демографических циклов одним
из главных признаков перенаселения является рост цен на продовольствие. В
«Русской Правде», помещенной в новгородской летописи под 1016 годом, указаны
некоторые цены, например, цена лошади – 1,2 гривны, вола – 1 гривна, коровы –
0,8 гривны, барана – 1 ногата (1/20 гривны). Об уровне заработной платы в Киеве
говорит то обстоятельство, что Ярослав Мудрый нашел работников для строительства
Святой Софии, лишь предложив платить по ногате
в день. На одну ногату тогда можно было купить барана – так или иначе,
это была щедрая плата; уровень жизни в Киеве был очень высоким[11].
Цены первой половины XII века приводятся в
Карамзинском списке «Русской правды», в это время лошадь стоила 3 гривны, корова – 2 гривны,
овца – 6 ногат, баран – 10 резан (резана – 1/50 гривны). В среднем цены
возросли в 3 раза, причем этот рост не мог быть следствием падения стоимости
серебра: как известно, в XI веке отмечалась острая нехватка монеты.
Карамзинский список содержит и указание на уровень заработной платы: «жинка»-батрачка
зарабатывала за лето одну гривну. Исходя из сложившихся соотношений между
платой за лето и поденной платой, о также между оплатой труда мужчин и женщин,
можно заключить, что поденная плата батрака-мужчины равнялась ½ ногаты. Считается, что данные
Карамзинского списка относятся к Новгородчине, и, таким образом, приходится сделать
вывод, что в первой половине XII века уровень реальной заработной платы в Новгородской
земле был в несколько раз ниже, чем за столетие назад в Киеве [12].
Здесь необходимо отметить существование значительных
порайонных различий в уровне жизни и динамике экономического развития. Одна из
берестяных грамот начала XII века содержит письмо новгородца, отправленное из
Смоленска. Сын пишет родителям, предлагая приехать к нему в Смоленск, или прямо
в Киев, куда он держит путь и где «дешев хлеб»[13].
Киевщина была изобильным краем, и киевские летописи после правления Святополка
ни разу не говорят о голоде или
дороговизне. Между тем, в Новгороде первый голод отмечаются уже в 1128
году: кадь ржи стоила 8 гривен, люди ели
кору и листья, на улицах лежали трупы. Однако затем голод не упоминается до
конца столетия; летописец сообщает лишь о годах хлебной дороговизны: в 1170
году из-за войны прекратился подвоз хлеба из Суздальщины и кадь ржи стоила 4
гривны; чтобы закончить эту войну, новгородцы заменили своего князя на
суздальского ставленника. В 1188 году кадь стоила 6 гривен, то есть в пять раз
больше, чем в 1137 году; при этом летопись не говорит о неурожае; летописец
лишь радуется, что дороговизна не вызвала волнений[14].
Имеются сведения и о росте цен на другие товары: относящаяся к этому периоду
берестяная грамота говорит о покупке коровы за 3 (или даже за 8) гривен[15].
Рост цен был вызван ростом населения Новгорода; в
середине XII- начале XIII века город увеличивается в размерах, рядом со старыми
кварталами появляется «окольный город», который опоясывают новые городские стены. Площадь внутри этих стен
составляет 200 гектар и специалисты оценивают население Новгорода в
30-35 тысяч человек. В то же время на селе сложилась иная ситуация: по
имеющимся данным население долины Ловати не только не возросло, но даже
уменьшилось. Это обстоятельство, по-видимому, объясняется «выпахиванием» земли
при примитивном пашенном земледелия; вековые леса были в основном сведены,
подсечное земледелие стало невозможным, а урожай на пашне не превосходил сам-4
– в несколько раз меньше, чем на подсеке или на перелоге. Урожаи падали, и
постепенно нарастала нехватка продовольствия; купцы привозили зерно в Новгород
из Смоленска, Полоцка, Суздаля и даже «из-за моря». К этому времени относится
обострение социальной розни: в 1207 году новгородцы поднялись на посадника
Дмитра и близких к нему бояр, разграбили их дворы, отняли и распродали села и
челядь, а деньги поделили, так что досталось по 3 гривны «всему городу». В 1215
году неурожай и прекращение подвоза хлеба с Суздальщины привели к большому
голоду: кадь ржи продавалась по 10 гривен, люди ели сосновую кору и мох, трупы
лежали на улицах, население бежало из города[16]. С
этого времени голодные годы повторяются с устрашающей регулярностью. Под 1224
годом Псковская летопись говорит о «великом гладе»[17]. В
1228 году зерно вздорожало до 3 гривен серебра за кадь; все лето шли дожди;
архиепископ Арсений пытался остановить беду «ночным бдением и молитвами», но не
смог – тогда новгородцы свели его с «владычена двора». Затем гнев вече
обратился на тысяцкого, его родню и причастных к власти бояр; их дворы были разграблены
голодающим простонародьем; князь Ярослав Всеволодович уехал из города, а на
княжение пригласили князя Михаила из Чернигова. Михаил Черниговский призвал
смердов, бежавших от голода, вернуться в свои погосты и обещал им освобождение
от дани на пять лет[18].
Однако голод 1228-1229 годов был лишь предвестником катастрофы, наступившей в
1230 году. «Изби мразъ на Въздвижение честьнаго
хреста обилье по волости нашей, - повествует летописец, - и оттоль горе
уставися велико: почахомъ купити хлъбъ по 8 кунъ, а ржи кадь по 20 гривенъ… И
разидеся градъ нашь и волость наша, и полни быша чюжии гради и страны братье
нашей и сестръ, а останъкъ почаша мерети. И кто не просльзиться о семь, видяще
мьртвьця по уличамъ лежаща, и младънця от пьсъ изедаемы»[19].
Отцы и матери отдавали детей за хлеб; люди ели трупы и падаль, началось
людоедство, на улицах нападали на прохожих. Вспыхнули голодные бунты, князь с
посадником бежали в Торжок, дворы посадника и многих бояр были разграблены, а
их богатства поделили между голодающими. Вместе с голодом пришел страшный мор.
Архиепископ поставил скудельницу, и вскоре в нее собрали 3300 трупов, пришлось
поставить вторую скудельницу, куда положили 3500 тел, затем поставили третью.
По летописи церкви Двенадцати апостолов в одной из братских могил было
погребено 33 тысячи трупов, а «всего в Новгороде померло народу» 48 тысяч человек
– вероятно, не только новгородцев, но и голодающих, пришедших из деревень.
Голод охватил и Смоленщину, в Смоленске умерло по меньшей мере 32 тысячи
человек[20].
Бедствия 1230 года пощадили лишь изобильную Киевщину.
Как оценить масштабы
этой катастрофы? Если в Новгороде проживало 30-35 тысяч, а в трех скудельницах
было захоронено 10 тысяч умерших, то погибла примерно треть населения (однако
летопись Десятинной церкви говорит, что жертв было больше). После катастрофы в
Новгороде наступило время упадка, число берестяных грамот, найденных в раскопах,
сокращается вдвое, число находок обуви – на треть. Намного, иногда более чем
вдвое, сокращается количество других находок - пряслиц, стекляных бус,
браслетов, янтаря, металлических изделий. Гибель ремесленников привела к утрате
некоторых ремесленных традиций, в Новгороде полвека не строилось каменных
зданий. На Смоленщине сокращается число обнаруженных археологами сельских
поселений: в XI-XIII веках их было 89, в XIV –XV веках – 52, причем размеры поселений
уменьшились. Ни Смоленщина, ни Новгородчина не были затронуты монгольским
нашествием, и эти цифры являются свидетельствами катастрофы другого рода – демографической
катастрофы, которая произошла до нашествия [21].
Юг и северо-восток Руси избежали
демографической катастрофы – но именно на эти области пришелся страшный удар
монгольской орды. Из 74 русских городов 49 были разорены монголами, 14 из них
так и не поднялись из пепла, а 15 превратились в села. В Московской земле
погибло 2/3 всех селений, в земле вятичей - 9/10. В Киеве прежде было около 50
тысяч жителей, после нашествия уцелело 200 домов и, может быть, тысяча обитателей.
Киевское летописание прервалось, в Южной Руси начались «темные века», история
оказалась отброшенной на триста или четыреста лет назад[22].
***
Переходя к анализу
социально-экономической истории Киевской Руси с точки зрения теории демографических циклов, мы можем
констатировать, что, так же как и в других странах, развитие начитается с периода
внутренней колонизации. Эта первая фаза демографического цикла,
характеризуется такими признаками, как изобилие свободных земель, относительно высокий
уровень потребления основной массы населения, рост населения, рост посевных
площадей, строительство новых поселений,
низкие цены на продукты питания, дороговизна рабочей силы, незначительное
развитие крупного землевладения, аренды и ростовщичества, ограниченное развитие городов и ремесел.
После середины XII века мы наблюдаем признаки следующего этапа демографического
цикла, этапа Сжатия, причем наиболее явственно эти признаки
проявляются на севере Руси – в Новгородской земле. Мы наблюдаем приостановку роста населения, частые сообщения о голоде и стихийных бедствиях, разорение крестьян-собственников, рост крупного землевладения, рост ростовщичества, распространение долгового рабства, уход крестьян в города, рост
городов, бурное развитие ремесел и
торговли, рост цен на хлеб, голодные бунты и восстания. Наконец, в
1207-1230 годах в Новгородская земле наблюдаются характерные признаки экосоциального
кризиса: голод, эпидемии,
восстания, гибель больших масс населения,
принимающая характер демографической
катастрофы, упадок ремесла и торговли, высокие цены на хлеб, гибель
значительного числа крупных собственников и
перераспределение собственности.
Наличие
этих характерных признаков позволяет утверждать, что
социально-экономическое развитие северо-западных областей Руси протекало в
рамках классического демографического цикла. На Юге демографический цикл прошел
лишь первую фазу и был прерван монгольским нашествием.
***
В XIII веке на русские земли
обрушилась лавина монгольского нашествия. За погромом 1238-1240 годов
последовали новые нашествия в 1252, 1281, 1293 годах – не считая менее
масштабных набегов. Разрушения были огромны; большинство городов обратилось в
развалины, исчезли многие ремесла, почти
сто лет в северо-восточной Руси
не строили каменных зданий. Было уничтожено примерно три четверти замков,
крепостей, волостных центров; на юге обезлюдели целые земли, Киевская,
Переяславская, Черниговская; некоторые области оставались пустынными не одну
сотню лет[23].
С прекращением
татарских вторжений начался период постепенного восстановления экономики.
Симеоновская летопись сообщает, что в правление Ивана Калиты наступила «тишина
велика по всеи земли»[24],
прекратились распри князей и татарские карательные походы. Москва первой
установила мирные отношения с татарами, и московское княжество не подвергалось
набегам с конца XIII века - поэтому именно на московские земли устремился поток
переселенцев, уходивших из разоренных областей, в особенности, с опустошенного Юга. Конечно, нашествие принесло огромные
потери и московской земле – число известных археологам сельских поселений
уменьшилось втрое, со 129 до 43. Восстановление происходило поначалу медленно,
археологам известно лишь 20 поселений, возникших во второй половине XIII века; в отличие от прежних больших сел,
это были маленькие деревни, прятавшиеся в глубине лесов. В XIV веке ситуация
резко изменилась – было основано 185 новых поселений, и их общее число
увеличилось в четыре раза (!), оно намного превысило количество поселений,
существовавших до нашествия. В отличие от XIII века, среди новых поселений были
села, не уступавшие по размерам селениям домонгольских времен; в районе Углича
большие слободы тянулись вдоль берега Волги на 9-10 километров[25].
Специалисты отмечают, что причиной этих впечатляющих перемен явился «колоссальный
приток людских ресурсов» из других областей; этот приток был вызван «надеждой
на личное благополучие и безопасность», гарантированные политикой московских
князей[26].
Завоеватели
обложили покоренное население данью, и вопрос о размерах дани является весьма
важным для характеристики условий жизни крестьян в этот период. Поначалу дань
называли десятиной, и, возможно, она составляла десятую часть доходов. Однако в
дальнейшем дань превратилась в фиксированный налог с «сохи», в которую входило
«два мужа работника» и две-три лошади. У В. Н. Татищева сохранилось известие о
том, что в 1275 году дань собирали по полугривне серебра с «сохи»[27]; в
1384 году брали полрубля с деревни; в 1408 году – полтину с «сохи»[28].
Рубль и гривна, «соха» и деревня – это одно и тоже[29],
таким образом, до середины XV века размер дани оставался постоянным и составлял
полтину с «сохи». Много это или мало? В конце XV века на хозяйство приходилось
в среднем 5 десятин в одном поле и средний урожай составлял сам-4[30];
посев составлял 1 коробью на десятину, так что общий сбор озимых и яровых можно
оценить в 40 коробей ржи. За вычетом посевного зерна на двор остается 30
коробей; «соха» состояла из трех дворов, и общий доход «сохи» равнялся примерно
90 коробей. Дань составляла полтину, а на полтину в Пскове в 1409 году (когда
хлеб был дешев) можно было купить 6 зобниц, то есть 8 коробей ржи[31].
Таким образом, в натуральном исчислении дань составляла 8/90 - порядка десятой
части крестьянского дохода, это соответствует ее другому названию «десятина».
Получается, что дань действительно была «десятиной». Однако… В. Л. Янин и С. М.
Каштанов доказывают, что дань собиралась
не каждый год, а один раз в 7-8 лет[32]. Таким
образом, выходит, что в действительности дань составляла примерно 1,5% крестьянского дохода. Что же касается
сообщений летописи о «дани великой», то это впечатление, очевидно, связано с
нерегулярностью сбора – дань, скопившаяся за много лет, иной раз была серьезной
«тягостью».
После монгольского
нашествия Русь опустела, поля заросли лесами и крестьянам приходилось начинать
все сначала – в те времена преобладала подсечная система земледелия. Урожай на
подсеке намного превосходил урожай на пашне; земли было много, кормов для скота
– достаточно; обычное хозяйство имело две-три лошади, две-три коровы, несколько
овец. Время колонизации всегда было временем, благоприятным для крестьянина:
рабочая сила ценилась дорого, землевладельцы переманивали крестьян, предлагая
им большие льготы. Крестьяне слобод зачастую вообще ничего не платили, а
княжеские крестьяне платили лишь небольшую дань; даже если предположить, что
дань собирали чаще, чем считают специалисты, - все равно, она была невелика по
сравнению, к примеру, с оброками новгородских «половников», которые отдавали
своим господам до половины урожая. Во времена Киевской Руси постоянные
междоусобицы были главным бедствием, от которого страдали сельские жители –
вторгшиеся из соседнего княжества дружины охотились за «полоном»; пленников
массами обращали в рабов. Теперь сельское население могло жить спокойно, не
опасаясь за свою жизнь. Свободные поселяне пользовались определенными правами,
их уже не называли «смердами», как в прежние времена, - теперь они были «христиане»,
«крестьяне». В волости существовало свое общинное самоуправление; крестьянская
сходка выбирала старосту, «сотского», «десятских», распределяла налоги и решала
главные вопросы крестьянской жизни. От этого времени не сохранилось известий о
крестьянских выступлениях или о борьбе за землю. Свидетельством крестьянского
благополучия являются сравнительно редкие упоминания голодных лет: за полвека с
1310 по 1360 год лишь один раз (в 1332 году) упоминается сильная дороговизна[33].
Период мирного сосуществования Руси и Орды был прерван Куликовской
битвой и нашествием Тохтамыша. Однако после нашествия Руси было отмерено еще
четверть столетия мирной жизни, и раны были залечены достаточно быстро.
Летопись говорит, что в это время бог дал Руси «тишину» и «благоденство»; особо
говорится о хозяйственных достижениях князя Александра Тверского, который «люди
отовсюду собираше, грады Тверские утверди»[34]. В
этот период отмечается значительный рост каменного строительства (см. рис. 2)[35].
Русь XIV века представлялась византийскому писателю Григоре богатой страной, а
русские – «многолюднейшим народом»[36].
Однако во второй половине столетия появляются некоторые симптомы, говорящие о
том, что подъем замедлился – прежде всего, появляются упоминания о голоде.
Голод пришел на Русь в 1364 и 1370 годах, и это может служить свидетельством
того, что начала сказываться нехватка земли. Другим свидетельством такого рода
являются первые сообщения о переходе от подсеки к трехполью; «пашенные леса» были
сведены, и крестьяне были вынуждены использовать старопахотные земли. Однако технология
трехполья была еще не совершенна, удобрения не применялись, поэтому старопахотные
земли давали урожаи во много раз меньшие, чем подсека[37]. Тем
не менее, мы не видим на Северо-Восточной Руси серьезных признаков аграрного
кризиса – после 1370 года летописи не говорят о голоде, нет свидетельств о разорении
крестьян, о ростовщической задолженности, массовой продаже земли или аренде.
Рост населения сказывался не только на селе, но и в городах. После
монгольского нашествия большинство городов лежало в развалинах, но с середины
XIII века в некоторых городах отмечается постепенное восстановление
хозяйственной жизни[38]. К
XIV веку были восстановлены и достигли значительного развития Ростов, Владимир,
Рязань, Суздаль, Нижний Новгород. Крупнейшим из городов Северо-Восточной Руси
была Москва; ее население составляло 20-25 тысяч человек[39];
население Нижнего Новгорода могло насчитывать 9-18 тысяч жителей, Твери – 6-12
тысяч[40]. В целом,
однако, города этого времени были меньше по размерам, чем города Киевской Руси.
Об относительной слабости городов говорит и неразвитость городских ремесел;
многие ремесла так и не восстановились после нашествия. Каменное строительство
возобновилось лишь к середине XIV века; в 1367 году в Москве были возведены
каменные стены Кремля, однако каменных зданий в Москве строилось много меньше,
чем в Новгороде: в 1263-1462 годах в
Новгороде было построено 176 каменных церквей, а в Москве – только 49. На Северо-Востоке,
в отличие от Новгорода, мы не встречаем
упоминаний о многолюдных ремесленных кварталах; как показывают раскопки,
горожане в значительной степени жили сельским хозяйством[41].
Новгород был
крупнейшим торговым и ремесленным центром Руси, но история Новгородской земли
представляет собой особую страницу русской истории. Она не похожа на историю
Северо-Востока прежде всего потому, что до Новгорода не дошла волна монгольского
нашествия. Другим глобальным фактором, отделявшим Северо-Запад от Север-Востока,
было различие природно-экологических
условий. По сравнению с владимирским опольем, Новгородчина – это суровый
край с бедными почвами, большая часть которых вовсе непригодна для земледелия.
Допустимая плотность населения здесь очень мала, поэтому, несмотря на обширные
пространства земель, на Новгородчине постоянно ощущалась нехватка хлеба –
признак перенаселения. В 20-е годы XIII века перенаселение привело к
демографической катастрофе, страшному голоду и мору, которые унесли большую
часть населения. После катастрофы в Новгороде наступило время упадка; гибель
ремесленников привела к утрате некоторых ремесленных традиций, в Новгороде
полвека не строилось каменных зданий. Однако постепенно численность населения
восстановилась; об этом говорит, в частности, фиксируемый археологами рост
числа археологических остатков. От слоя к слою растет число находок кожаной
обуви и берестяных грамот, за столетие, с середины XIII по середину XIV века,
оно увеличивается примерно вдвое, а к
началу XV века – еще вдвое[42].
Специалисты пишут о стремительном росте Новгорода в XIV веке, о разрастании
“окольного города”, о расширении Плотницкого и Наревского концов[43].
Растут масштабы каменного строительства, за 1313-1337 год было построено 10
церквей, а за 1388-1412 годы – 33 церкви; в 1301 и 1331 году обновляются
новгородские стены; строятся новые каменные крепости: в 1384 году – Порхов, в
1387 году – Ям. Растет население и на селе; археологи отмечают быстрое разрастание
и уплотнение сети сельских поселений[44].
В 60-х годах XIV
века рост численности населения приводит к появлению первых симптомов
перенаселения. К этому времени крестьяне Новгородчины уже давно перешли на
трехполье. Берестяные грамоты доносят до нас жалобы крестьян на нехватку земли[45].
«При данном уровне технико-экономического развития и общественного строя
Новгород и его земля оказались не в состоянии прокормить население города и
деревни», - отмечает В. Н. Бернадский[46].
Образовалась масса «лишних людей», которые стали искать себе пропитания
грабежом и разбоем – как викинги прежних времен, они снаряжали флотилии из
сотен «ушкуев», которые спускались по Волге и грабили города на ее берегах.
Другими симптомами перенаселения были рост ростовщичества и разложение
соседской общины. О развитии ростовщичества свидетельствуют сохранившиеся
духовные грамоты зажиточных новгородцев; они перечисляют множество должников –
причем в долг берутся относительно мелкие суммы. Ростовщичеством активно
занимаются монастыри; монахи давали деньги под залог земли и затем отнимали
землю у неисправных должников. В деревне появляются безлошадные бедняки-«пешцы»
и безземельные «захребетники»; некоторые крестьяне пытаются «заложиться» за
бояр - они передают боярам свою землю в обмен на их покровительство. Имеются
упоминания о том, что за князей и бояр «закладывались» целые села; закладничество
было явлением, аналогичным европейскому патронату и коммендации - как известно,
на Западе коммендация привела к быстрому
и практически полному исчезновению крестьянского землевладения. Разорившиеся
крестьяне продают свои хозяйства не только боярам, но и незнатным новгородцам;
при этом они становятся арендаторами на
своей бывшей земле[47].
Переписи конца XV века показывают
результаты этих продаж – рядом с крестьянскими хозяйствами в деревне можно
видеть хозяйства, принадлежащие городским жителям; в этих хозяйствах работают
арендаторы-«половники»[48].
Сведения о половниках появляются уже в начале XIV века; как говорит само
название, половники отдавали землевладельцу половину урожая - это была очень
тяжелая норма эксплуатации. Столь высокий уровень ренты невозможен при свободе
перехода и наличии свободных земель – в такой ситуации землевладельцы вынуждены
переманивать крестьян, обещая им льготы (как это было на Северо-Востоке Руси).
Рента в четверть или в половину дохода характерна для перенаселенных регионов,
где крестьяне страдают от недостатка земли. Таким образом, высокий уровень
ренты свидетельствует о нехватке земли – а так же о затрудненности перехода для
некоторых категорий крестьян, прежде всего для половников. Действительно, уже с
начала XIV века в договорах с соседними князьями появляются статьи о выдаче бежавших должников и
половников, о том, что половника можно судить лишь в присутствии господина[49].
Очевидно, ограничение прав половников объясняется их задолженностью своим
хозяевам, долговой кабалой; это было явление, характерное для многих перенаселенных
регионов.
Разорение многих
общинников приводит к разложению соседской общины; зажиточные крестьяне
стремятся отделиться от общинного «тягла» и стать независимыми собственниками
своих пашен; из зажиточных крестьян и купивших землю горожан формируется слой
мелких вотчинников, «земцев» или «своеземцев», обладателей «своей земли».
Разложение соседской общины – это процесс, которого мы не видим на
Северо-Востоке Руси, но который в ярких формах наблюдался в Литве[50]; в
социально-экономическом отношении Новгородчина имела больше общего с Литвой,
чем с Московской Русью. В конечном счете, это различие обуславливалось
недостатком земель – то есть перенаселением Новгородчины.
Нехватка земли и
разорение крестьян имели следствием рост числа земельных конфликтов. В
летописях и в актовом материале имеются
довольно многочисленные сведения о земельных конфликтах на Новгородчине
– в отличие от ситуации в Северо-Восточной Руси. «Случайно ли это?» –
спрашивает А. Д. Горский и высказывает мнение, что причина заключается в
имевшемся на Северо-Востоке «земельном просторе»[51].
Вероятно, правильнее было бы сказать о недостатке земли на Новгородчине.
Недостаток земли
заставлял крестьян заниматься промыслами. На Новгородчине мы встречаем явление,
которое в то время еще не отмечается в Северо-Восточной Руси – появляются
торгово-ремесленные села, «рядки». Название «рядок» происходит от стоящих в ряд
лавок – то есть от рынка; «рядки» располагались вдоль больших дорог, у мостов,
иной раз они насчитывали больше сотни
дворов торговых и ремесленных «людей». Ремесленники были в каждом селе; в двух
погостах Шелонской пятины на 200 дворов приходилось 25 ремесленников. Многие
крестьяне, по-видимому, уходили на заработки в города, прежде всего, в
Новгород; во второй половине XIV века в Новгороде отмечается рост ремесленных
кварталов. Это время было временем расцвета новгородского ремесла; новгородцы
славились своим плотницким мастерством, в городе было много гончаров и
скорняков. Скорняжный промысел давал пропитание многим ремесленникам – он был
прямо связан с торговлей мехами, которая переживала период невиданного подъема.
Меха поступали в Новгород не только из его «пятин», но и из всех русских
земель; это была главная торговля Руси; о масштабах этой торговли можно судить
по тому, что лишь один корабль, случайно захваченный пиратами в 1393 году, вез
мехов более чем на 2 тысячи рублей[52].
Основную часть
населения Новгорода составляли, конечно, не купцы и бояре, а простой народ,
ремесленники и рабочие. Относительно жизни простого народа источники сохранили
мало сведений. В 1364 и 1370 годах упоминается голод, в 1352, 1390, 1414
годах - мор. Летопись сообщает о смутах
и волнениях, которые не раз охватывали Новгород, о «мятежах» в 1359, 1384, 1388
годах. «Источником смут, заметно обнаружившихся с XIV века, - пишет В. О.
Ключевский, - была социальная рознь, борьба низших бедных классов с высшими богатыми.
Новгородское общество делилось с тех пор на два враждебных лагеря, из которых
на одном стояли лепшие или вятшие люди, как называет новгородская летопись
местную знать, а в другом – меньшие, то есть чернь…»[53] В.
Н. Бернадский пишет о резком снижении уровня жизни населения в начале XV века,
о том, что чрезвычайно далеко зашедшая социальная дифференциация привела к
росту числа «убогих» в городе, о «напряженной классовой борьбе», приведшей к
восстанию 1418 года[54]. В
деревне также складывалось тяжелое положение: «Сеяти нечего, а ести тоже
нечего», - говорится к в одной из крестьянских челобитных, относящихся к этому
времени[55].
Первым актом
трагедии, разразившейся в начале XV века, стало нашествие Едигея. В 1408 году
татарское войско внезапно вторглось на Русь – это вторжение было более опустошительным,
чем нашествие Тохтамыша. «Воинство же татарское, разпущеное Едигеем, воеваша и
поплениша много, - говорит летопись, - взяша же град Переславль и огнем сожгоша,
и Ростов, и Дмитров, и Серпухов, и Верею и Новгород Нижний и Городец, и власти
и села поплениша и пожгоша. А иное многое множество христиан от зимы изомроша,
бяше бо тогда зима тяжка и студена зело»[56].
Нашествие породило разруху и голод; затем последовал новый набег татар на
Владимир, взятие города и опустошение округи – следствием был новый голод,
охвативший нижегородские земли[57]. Не
прошло и пяти лет после этого голода, как в Новгород пришла Черная Смерть –
начался второй акт трагедии.
Историю России
нельзя рассматривать в отрыве от окружающего мира, отвлекаясь от влияния
внешних факторов. Эпидемия чумы была одним из таких факторов – она пришла из
Европы, где чумные эпидемии свирепствовали уже семьдесят лет. Черная Смерть обрушилась
в Европу в 1348 году; эта первая эпидемия погубила около половины населения
Италии, треть населения Англии, четверть населения Германии. Размеры, нанесенных
чумой потерь были тем большими, чем больше была плотность населения, и
становились катастрофическими в перенаселенных странах, где чума и голод шли
рука об руку. Для современников связь между недоеданием и чумой была чем-то
очевидным, и это прямо говорит о том, что распространение чумы было следствием
перенаселения[58]. На Руси в то время не
было перенаселения и эпидемия не принесла таких потерь, как в Европе. По оценкам
специалистов, смертность вряд ли составляла больше 5% населения[59]; эти
потери могли быть возмещены в 3-4 года. К концу XIV века население Европы
отчасти восстановилось – но в 1410-х годах пришла вторая волна чумы; в
некоторых районах эта волна оказалась страшнее первой – например, в Провансе
погибло около половины населения[60]. В
1418 году чума пришла в Новгород - и теперь она нашла благоприятные для
эпидемий условия перенаселенного региона.
«Того же лета мор
бысть страшен зело на люди в Великом Новегороде, и во Пскове, и в Ладозе, и в
Русе, и в Порхове, и в Торжку, и во Твери, и в Дмитрове, и по властем и селам.
И толико велик бысть мор, яко живии не успеваху мертвых погребати… и многа села
пусты бяху и во градах и в посадех и едва человек или детище живо обреташеся;
толико серп пожа человекы, аки класы и быша дворы велици и силнии пусты, едва
от многих един или два остася…»[61]
Не успел закончиться
мор, как вспыхнуло большое восстание. «Чернь с одиная сторона, а с другую
боляре»[62], -
так повествует о восстании летопись. «Много разграбише дома боярьскыи»[63]. Все
обиды выплеснулись наружу: боярина Божина убили за то, что «обидел бедных»,
боярина Клементия Ортемьича убили «про землю»[64].
«…Восста в Новегороде межиусобнаа брань, и бысть кровопролитье и убийства межи
их много и едва смири их владыка Симеон»[65].
На следующий год мор
возобновился и вскоре пришел на Московскую Русь. Северо-Восток еще не оправился
от нашествия, и эпидемия приняла большие размеры. «Мор бысть силен зело во всеи
земли Русстей, - говорит летопись, - наипаче же на Костроме, и в Ярославле, и в
Юрьеве, и в Володимере, и в Суздале, и в Переславле, и в Галиче, и на Плесе и в
Ростов и изомроша людие и стояще жито на нивах пусты, жати некому. И того же
месяце Сентября в 15 день… поиде снег и иде 3 дня и 3 нощи… и мало кто жита
пожал по схождении снега и бысть глад по великому тому мору по
всей Русской земле…»[66].
«Был
глад по великому тому мору», - это была та самая «адская пара», которая
погубила половину населения Италии и Прованса[67]. “…И
умираху паки человеци от глада… - говорит летопись - и мало людий во всей Русской земле
остася от мору и от меженины»[68]. Однако
это было лишь начало танца смерти, который продолжался три года. В 1421 мороз снова погубил урожай, и в
обстановке голода в Новгороде вспыхнуло новое восстание. «Того же лета
Новегороде в Великом брань бысть и кровопролитие, - говорит летопись, - возташе
два конца, Наревский и Словенский… бояр дворы разграбише и людей много избише»[69].
«Той же осени… началася быти болезь коркотнаа в людех, и на зиму глад был… -
повествует летописец о событиях следующего, 1422 года. - Того
же лета глад бысть велик во всеи земле
Русской и по новгородской, и мнозии людие помроша з голоду, а инии из Руссии в
Литву изыдоша, а инии на путех с глада и з студеня помроша… а инии же и мертви
скоты ядяху, и кони, и пси, и кошки, и кроты, и люди людей ядоша, а в Новегороде
мертвых з голоду 3 скудельницы наметаша…»[70].
Летописец добавляет,
что в Москве кадь ржи стоила полтора рубля, а в Нижнем Новгороде – даже шесть
рублей. В Пскове сохранились запасы прежних лет, и цена на рожь была
значительно ниже: на полтину давали 2,5 зобницы[71].
Толпы голодающих устремились в Псков, однако псковские власти стали разгонять
пришлых людей и запретили продавать им хлеб. Псков был наполнен умирающими,
едва успевали хоронить покойников. «…И накладоша тех пустотных в Пскове 4
скудельницы, а по пригородам и по волостем по могыльем в гробех покопано, то
тем и числа нет», - говорит летопись[72].
На примере Пскова
можно видеть, как наличие запасов позволяет предотвратить катастрофу – хотя бы
в отдельных районах. В принципе, русские крестьяне всегда создавали запасы «про
черный день». Во времена Калиты и его сыновей
летописи не раз говорят о засухах и стихийных бедствиях – но голода не
было: у крестьян было много хлеба в амбарах. Однако в начале XV века
новгородские крестьяне не могли создавать запасы из-за перенаселения, нехватки
земли и высокой ренты; на Северо-Востоке запасов не было в результате едигеева
разорения и разрухи.
Трехлетний «великий
глад» закончился в 1423 году; «великий мор» продолжался еще пять лет. Позже
голод и мор не раз возвращались, в 1431, 1436, 1442, 1445 годах. В 1433 году началась
междоусобная война между князьями и к жертвам голода и мора прибавились жертвы
военного разорения.
Каковы были масштабы
этой катастрофы? Что стоит за словами летописи «мало людий во всей Русской земле
остася»? Археологи свидетельствуют, что количество находок кожаной
обуви и берестяных грамот в Новгороде уменьшается примерно вдвое[73] –
поэтому можно предположить, что население уменьшилось примерно в два раза.
Правда, число строящихся церквей поначалу даже возросло: новгородцы ставили
церкви в память погибших от чумы – однако в дальнейшем масштабы строительства
сократились в полтора раза[74].
После похода Витовта в 1428 году новгородцы были вынуждены заплатить контрибуцию
в 5 тысяч рублей, причем собирали по всем волостям, по рублю с 10 человек[75]. Это
означает, что количество взрослых мужчин составляло примерно 50 тысяч, а общая
численность населения – около 250 тысяч. Для сравнения отметим, что в 1500 году
численность населения составляла примерно 520 тысяч человек[76], то
есть в принципе Новгородчина могла прокормить вдвое большее население, чем в
1428 году, и вполне возможно, что до катастрофы население составляло около
полумиллиона. Падение численности населения привело к недостатку рабочей силы;
сохранилось свидетельство управляющего одной из вотчин: он пишет, что половина
вотчины пуста, а оставшиеся крестьяне хотят уйти[77]. Для
европейских специалистов, изучающих экономические последствия Черной Смерти,
одним из основных признаков демографической катастрофы является резкое падение
хлебных цен и вздорожание рабочей силы[78].
После «великого мора» на Северо-Западе цены упали вдвое: в 1409 году рожь во
Пскове «была дешевой» и за полтину давали 6 зобниц, а в 1434 году за полтину
давали уже 13 зобниц. Рабочая сила была очень дорогой: строительному рабочему
платили за полгода рубль; в пересчете на рожь дневная оплата составляла примерно
24 кг зерна[79]. Нужно отметить, что в то
время как по всей Руси свирепствовали усобицы, в Пскове было относительно
спокойно; здесь уже начался период восстановления.
На Северо-Востоке
Руси «едигеево нашествие» и «великий мор» настолько врезались в память народа,
что стали началом народного летосчисления; несколько поколений спустя крестьяне
все еще отсчитывали время от этих событий[80].
«Волость, господине, Ликужская запустела от великого поветрия… - рассказывал
много позже один из костромских крестьян, - и волостных, господине, деревень
Ликужских тогда осталась одна шестая деревень с людьми… »[81].
Специалисты отмечают сильное запустение Дмитровского и Переяславского уездов[82].
Акты Троице-Сергиева монастыря показывают, что запустение после «великого мора»
было столь велико, что многие земли лежали впусте и заросли большим лесом[83]. Из
75 документов этого монастыря, относяшихся к 1392-1432 годам, 26 говорят о
пустошах. Л. Лангер детально показывает, как используя создавшуюся ситуацию,
монастыри быстро расширяли свои владения[84]. По
данным археологов, в Московской земле погибло около пятой части деревень[85]–
хотя конечно, потери в населении были значительно большими, ведь в уцелевших
деревнях мор и голод тоже унесли много жертв. В Москве и в Твери, резко, в
2,5-3 раза, сократились масштабы каменного строительства. Как во времена монгольского
нашествия, катастрофа отразилась и на летописании; пресеклись многие летописи,
и вплоть до середины XV века в русском летописании появился зияющий провал[86].
Наиболее трагическим
обстоятельством было то, что катастрофа породила тяжелый социально-политический
кризис – и этот кризис затянулся на тридцать лет. Причиной кризиса было
бессилие московских князей, потерявших в результате катастрофы большую часть
своих доходов и своего войска. Казна была пуста, и князья печатали
неполновесные монеты; со времен едигеева нашествия до середины XV века рубль
обесценился в 2,5 раза. Символом бессилия княжеской власти стала битва на
Нерли, когда Василий II cмог собрать для
отражения татарского набега лишь полторы тысячи воинов – он был разбит и попал
в плен. Снова разгорелась княжеская междоусобица; татарские отряды постоянно
прорывались за Оку, почти беспрепятственно грабили Русь и уводили полоны «без
счета». Одно бедствие порождало другое; разруха порождала слабость, а военная
слабость открывала дорогу усобицам и набегам, которые порождали разруху и
голод. «…А землю русскую остаток истратиша, межи собой бранячися»[87], -
такой итог подводит летопись княжеским усобицам.
***
Возвращаясь
к анализу истории Руси с точки зрения теории
демографических циклов, мы констатируем, что с первых десятилетий XIV
века на Руси начался период восстановления. Для этого
периода характерны наличие свободных
земель, рост населения, рост посевных площадей, строительство новых (или
восстановление разрушенных ранее) поселений, дороговизна рабочей силы,
относительно высокий уровень потребления, ограниченное развитие городов и
ремесел, незначительное развитие аренды
и ростовщичества. На Северо-Востоке в условиях изобилия свободных земель
период восстановления был вместе с тем периодом колонизации, колонизация (на
короткое время прерванная нашествием Тохтамыша) продолжалась в течении всего
XIV века – вплоть до едигеева разорения и «великого мора». На Новгородчине
скудность природных ресурсов привела к перенаселению и стагнации, начался период
Сжатия. Как и во всех перенаселенных странах, для этого периода были характерны
крестьянское малоземелье, разорение
крестьян, распространение ростовщичества и аренды, рост крупного землевладения,
низкий уровень потребления основной массы населения, высокие цены на хлеб, уход
разоренных крестьян в города, рост городов, развитие ремесел и торговли,
большое количество безработных и нищих, голодные бунты и восстания.
Низкий
уровень жизни населения создавал благоприятную почву для эпидемий, и экосоциальный
кризис, разразившийся в 1417 году, начался с эпидемии чумы. В то время
как на Новгородчине такое течение
событий было предопределено перенаселением и Сжатием, на Северо-Востоке условия
для эпидемического взрыва были созданы едигеевым нашествием и разрухой.
Эпидемия совпала с неурожайными годами «и бысть глад по великому тому мору» -
произошла одна из самых страшных демографических катастроф в истории России.
Бедствия не закончился с окончанием голода и мора, они продолжались тридцать
лет, и в этот период мы наблюдаем все характерные черты классического экосоциального
кризиса: голод, эпидемии,
восстания и гражданские войны, внешние войны, гибель больших масс населения, принимающая характер демографической катастрофы, разрушение или запустение многих
городов, упадок ремесла и торговли, гибель значительного числа крупных собственников
и перераспределение собственности. Характерно, что после кризиса резко падают
цены на зерно и возрастает реальная заработная плата – это свидетельствует о
начале периода восстановления в новом цикле.
Необходимо, однако, отметить, что восстания, направленные
против крупных собственников, бояр, отмечаются только на Новгородчине – там,
где демографический цикл последовательно прошел все стадии, включая стадию
Сжатия. На Северо-Востоке не было Сжатия, здесь цикл был прерван «великим
мором» - так же как предыдущий цикл был прерван монгольским нашествием.
Таким
образом, использование теории демографических циклов позволяет прояснить некоторые
сюжеты русской истории. Мы стремились показать перспективность демографического
подхода – но его дальнейшая апробация, несомненно, потребует дальнейших исследований и усилий многих специалистов.