ГЛАВА V

ГЛАВА V. СВЯЗЬ С ДРУГИМИ ТЕОРЕТИЧЕСКИМИ КОНЦЕПЦИЯМИ

5.1. Роль фактора внешних влияний. Диффузионизм

Демографически-структурная теория описывает внутреннюю эволюцию структуры «государство-элита-народ» в условиях роста населения. Между тем, в истории достаточно часто наблюдаются трансформации структуры, вызванные различными внешними факторами, например, завоеванием или диффузионным влиянием извне. Трансформация структуры может быть также следствием изменения технической базы общества, например, промышленной революцией. Поэтому при анализе истории конкретного общества демографически-структурная теория должна применяться в комплексе с теориями, объясняющими действие фактора внешних влияний и технического фактора.

Роль фактора внешних влияний традиционно изучается в рамках концепции, именуемой диффузионизмом. Наиболее четко идеи диффузионизма сформулированы в так называемой «теории культурных кругов» – историко-этнологической концепции, весьма популярной в 20-х и 30-х годах нашего столетия. Как известно, создатель этой концепции Фриц Гребнер считал, что сходные явления в культуре различных народов объясняются происхождением этих явлений из одного центра[1]. Последователи Гребнера полагают, что важнейшие элементы человеческой культуры появляются лишь однажды и лишь в одном месте в результате великих, фундаментальных открытий. Фундаментальные открытия - это открытия, позволяющие овладеть новыми ресурсами и возможностями, в современной терминологии, это открытия, расширяющие экологическую нишу этноса и способствующие увеличению его численности. Это могут быть достижения в области производства пищи, например, доместикация растений, позволяющая увеличить плотность населения в десятки и сотни раз. Это может быть новое оружие или новая военная тактика, позволяющие раздвинуть границы обитания за счет соседей. Это могут быть транспортные средства, позволяющие открыть и освоить новые земли. В качестве фундаментальных открытий можно рассматривать также новые технологии, способствующие достижениям в упомянутых выше областях, например, освоение металлургии железа, с одной стороны, позволило создать железные топоры и плуги, облегчившие освоение целины, с другой стороны, сделало возможным появление нового оружия - железных мечей. Эффект фундаментальных открытий таков, что они дают народу-первооткрывателю решающее преимущество перед другими народами. Освоение земледелия, к примеру, привело к тому, что племена земледельцев, распахав все свои земли, стали переселяться на территории охотничьих племен, и, поскольку они обладали огромным превосходством в численности, то соседи не могли им препятствовать. Фундаментальное открытие породило миграционную волну, причем эта волна во многих случаях имела характер завоевания. Охотников оттесняли в леса и в горы; часть из них присоединялась к земледельцам, перенимала их культуру и, в свою очередь, передавала им некоторые традиции аборигенов. Таким образом, происходил культурный и социальный синтез, результатом которого было появление новых племен и новых народов, но эти новые народы сохраняли культурный комплекс, связанный с использованием земледелия и сохраняли его в той конкретной форме, которую придал ему народ-первооткрыватель. Но элементы новой культуры распространялись и дальше, за пределы территории непосредственно завоеванной земледельцами; с помощью небольших групп мигрантов охотники осваивали новую культуру – на переферии происходил процесс диффузии земледельческих навыков и диффузионная волна продолжала двигаться дальше, постепенно образуя культурный круг – область распространения данного культурного комплекса.

Как отмечалось выше, фундаментальные открытия, как правило, совершаются один раз и в одном месте. Теоретически, конечно, возможно, что фундаментальное открытие, породившее данный культурный круг будет конвергентно повторено в другом месте, но в реальности вероятность такого события близка к нулю: быстрота распространения информации о фундаментальном открытии не оставляет времени для его независимого повторения.

Для историков смысл обращения к теории культурных кругов заключается в перенимании заключенной в этой теории общей идеи: фундаментальное открытие делается однажды и в одном месте, оно порождает миграционную и диффузионную волну, которая, распространяясь, создает новый культурный или цивилизационный круг - попросту говоря, новую цивилизацию. Чаще всего в роли фундаментального открытия выступает новое оружие, а миграционная волна принимает вид волны завоеваний.

Классическим примером такой волны являются завоевания Александра Македонского, приведшие к образованию того культурного круга, который называют эллинистической цивилизацией. Можно перечислить многие элементы определявшего эту цивилизацию культурного комплекса, в этот комплекс входят стандартные образцы греческой архитектуры, такие как храмы, палестры и гимнасии, греческая керамика, монеты с греческими надписями, греческая одежда, характерные черты социальной организации полисов и клерухий и т. д. Однако главный элемент этого культурного круга, фундаментальное открытие, обусловившее его быстрое расширение – это македонская фаланга; именно фаланга одерживала победы, прославившие Александра[2]. Именно создание фаланги выдвинуло на арену истории до того мало кому известный горный народ, македонян. Овладев культурными областями Греции, македоняне затем распространили греческую культуру по всему ближнему Востоку, но по отношению к фундаментальному открытию греческие культурные элементы имели в основном сопровождающий характер.

Главным признанием могущества фаланги было перенимание этого открытия противниками македонян, в частности, Спартой[3]. Фундаментальное открытие – в данном случае, новое оружие - дает в руки своих обладателей решающее преимущество и, чтобы устоять перед их натиском, окружающие народы вынуждены поспешно перенимать это оружие. Именно это обстоятельство – перенимание оружия противника – является свидетельством фундаментального характера данной военной инновации. Вместе с тем это перенимание является главной составляющей механизма диффузии: вслед за перениманием нового оружия перенимается тактика его использования и военная организация, которая часто является частью социальной организации (например, система клерухий или поместная система). В большинстве случаев перенимаются и сопровождающие фундаментальное открытие культурные элементы, такие как политические институты, одежда, обычаи и т. д. – но формально это перенимание уже не является необходимым, и глубина этих заимствований свидетельствует о силе того давления, которое оказывает на соседей народ-первооткрыватель. Перед волной завоеваний движется волна диффузии; заимствуя новые культурные элементы, окружающие народы присоединяются к новому культурному кругу.

Таким образом, культурно-историческая школа представляет историю как динамичную картину распространения культурных кругов, порождаемых происходящими в разных странах фундаментальными открытиями. История отдельной страны в рамках этой концепции может быть представлена как история адаптации к набегающим с разных сторон культурным кругам, как история трансформации общества под воздействием внешних факторов, таких, как нашествие, военная угроза или культурное влияние могущественных соседей. В исторической науке такие трансформации применительно к конкретным случаям обозначаются как эллинизация, романизация, исламизация, вестернизация и т. д. Применительно к истории России часто говорят о том, что сначала наша страна принадлежала к византийскому культурному кругу, затем, после монгольского нашествия, русская культура подверглась сильному восточному влиянию, а после реформ Петра I стала частью европейского культурного круга[4]. В приложении к допетровскому периоду русской истории проблема диффузии инноваций была рассмотрена в статье В. В. Алексеева, С. А. Нефедова, И. В. Побережникова «Модернизация до модернизации: средневековая история России в контексте теории диффузии»[5].

Для темы нашего исследования чрезвычайно важно то обстоятельство, что трансформация общества под воздействием диффузионного влияния представляет собой трансформацию структуры «государство-элита-народ» и сопровождается перераспределением ресурсов в рамках этой структуры. Таким образом, некоторые трансформации структуры, необъяснимые с позиций демографически-структурной теории, могут быть объяснены через внешние диффузионные влияния.

Более того, если распространение культурного круга привело к завоеванию страны располагающими новым оружием врагами, то речь может идти о чрезвычайно глубокой трансформации структуры и, в некоторых случая, о создании феодального сословного общества, в котором завоеватели становятся высшим сословием, новой элитой.

Созданная почти столетие назад, теория культурных кругов прошла длительный путь развития; одно время она подвергалась критике, но затем авторитет теории был в целом восстановлен, и она до сих пор эффективно применяется, как в археологии и этнографии, так и в исторической науке[6]. Классическим изложением истории человечества с позиций диффузионизма является известная монография Уильяма Мак-Нила «Восхождение Запада»[7]. У. Мак-Нил говорит о изобретении боевой колесницы в середине II тыс. до н.э., о появлении стремян и рыцарства в IV в. н. э. и т. д., и описывает вызванные этими «военными революциями» последствия и распространение порожденных ими волн завоеваний. Весьма важно, что при рассмотрении социально-экономических кризисов XVII и конца XVIII веков У. Мак-Нил использует элементы неомальтузианского подхода и ссылается на Ф. Броделя[8]. Хотя этому сюжету в книге У. Мак-Нила посвящено лишь несколько строк, он имеет принципиальное значение, так как содержит идею анализа исторического процесса как результата взаимодействия двух факторов – демографического и технического, и соответственно, идею теоретического синтеза неомальтузианства и диффузионизма.

5.2. Взаимодействие земледельцев и кочевников. Теория Ибн Халдуна

Диффузионные и миграционные процессы, описываемые диффузионистской теорией, осложнялись тем обстоятельством, что население Евразии принадлежало к двум разным хозяйственным типам: к земледельцам и кочевникам. Ограниченность, по сравнению с земледельцами, средств существования кочевников (means of subsistence), порождала в их среде жесткий естественный отбор, в результате которого выживали самые сильные и выносливые. Другим результатом этого отбора была родовая и племенная сплоченность, коллективизм.

Сражаясь между собой, кочевники постоянно совершенствовали вооружение и тактику кавалерии - и иногда оказывались обладателями фундаментального открытия - нового, обеспечивающего победу оружия. Первым созданным кочевниками Новым Оружием была запряженная парой коней легкая боевая колесница, затем последовало освоение верховой стрельбы из лука, затем были изобретены тяжелый («гуннский») лук, стремя, сабля, а позже - еще одна, «монгольская», модификация лука. Все эти фундаментальные открытия нарушали военное равновесие между кочевниками и земледельцами – и на земледельческие цивилизации обрушивалась волна нашествий непобедимых и жестоких завоевателей.

В других случаях, когда у кочевников не было нового оружия, кочевники брали верх благодаря своей сплоченности и своим физическим качествам – но такие завоевания обычно имели менее масштабный характер, ограничиваясь отдельной областью или страной.

Завоевание приводило к созданию сословных обществ, в которых основная масса населения, потомки побежденных земледельцев, эксплуатировалась потомками завоевателей. В литературе нет общепринятого термина для обозначения таких обществ, их называют политарными, ксенократическими, данническими, феодальными и т. д. Мы полагаем, что социальная структура эти обществ вписывается в общепринятую концепцию феодализма: действительно, в новом обществе кочевники образуют военное «рыцарское» сословие, во многих случаях они делят завоеванную страну на «феоды» («икта», «сююргалы», «тиули») возводят замки и закрепощают или порабощают крестьян. (Правда, в других случаях военное сословие живет за счет собираемых правительством налогов – тогда говорят о «государственном феодализме».) Как обычно, впереди волны завоеваний движется волна диффузии: под впечатлением военного могущества феодальных ксенократий земледельцы перенимают их социальную структуру и создают военное сословие (тяжелую кавалерию), подчиняющее и закрепощающее простой народ. Именно такой, «диффузионный», феодализм был характерен для государства франков и для Московской Руси.

Поскольку в эпоху до создания артиллерии нашествия кочевников происходили регулярно с интервалами в одно-два-три столетия, то большинство обществ того времени были «феодальными». Схему развития таких обществ нарисовал великий арабский философ Ибн Халдун, своими глазами наблюдавший их жизнь и обобщивший в своих наблюдениях обширный материал со всего мусульманского мира[9].

Ибн Халдун начинает с описания асабии – родового или племенного объединения кочевников-бедуинов, основанного на началах солидарности, коллективизма и братства (слово «асабия» используют также в значении «родовая солидарность»). Асабия возглавляется шейхами, «выдающимися людьми» на основе «того почтения и уважения, которое все испытывают к ним»[10]. Скитаясь в степях и пустынях, бедуины привыкли довольствоваться самым необходимым, они постоянно подвергаются опасностям, «поэтому мужество стало для них свойством характера, а смелость – природным качеством»[11]. «Так как кочевая жизнь является причиной смелости, то необходимым образом дикое племя боеспособнее, чем другое», - пишет Ибн Халдун[12]. Обладая военным превосходством, кочевники захватывают обширные земледельческие области, подчиняют местное население и заставляют его платить дань. Асабия становится привилегированным военным сословием и достигает могущества – однако затем начинается ее медленное распадение. Шейх асабии становится государем и постепенно отдаляется от своих соратников; он приближает к себе низкопоклонствующих перед ним «чужаков» (то есть местных чиновников) и начинает править самовластно[13].

Отмеченный Ибн Халдуном конфликт между царями и знатью является типичным для новых обществ, которые создают завоеватели в покоренных ими странах Востока. Самодержавие является характерной чертой многих восточных обществ и, вторгаясь в страны древней цивилизации, завоеватели-варвары, естественным образом, пытаются перенять их культуру и систему управления – этот процесс можно рассматривать как проявление следующего за завоеванием социального синтеза. В соответствии с традициями Востока права верховной собственности принадлежат царю, и стремление царей присвоить себе все плоды завоеваний вызывает протест родовой знати, которая требует выделения своей доли. Знать не желает признавать заимствованное у побежденных самодержавие, она устраивает заговоры и убивает или свергает царей, а цари «подавляют мятежные стремления своих сотоварищей и все богатства присваивают себе»[14]. Знать борется за старые традиции варваров – поэтому мы будем называть ее мятежи и заговоры традиционалистской реакцией.

Праллельно развивается другой процесс. Некогда мужественные бедуины привыкают к «обычаям роскошной, удобной жизни, уменьшается их смелость в той же степени, что и их дикость и бедуинский образ жизни»[15]. Стремление к роскоши вызывает рост налогов, которые оказываются непосильными для крестьян – начинаются восстания. К этому времени асабия уже разложилась и утратила свое единство – в погоне за богатством бедуины забыли о коллективизме и об обычаях взаимопомощи, они привыкли к безбедной жизни, превратились в изнеженных городских жителей и утратили свои воинские качества. В итоге, разделяемые внутренними распрями, они не могут защищать завоеванную страну, государство разрушается, его обороноспособность падает, и его история заканчивается с вторжением новой бедуинской асабии[16].

По Ибн Халдуну, развитие государства, от его рождения до гибели охватывает время жизни трех поколений – приблизительно 120 лет. А.А. Игнатенко, проанализировав имеющиеся данные о продолжительности и о характере правления мусульманских династий, нашел, что обрисованная Ибн Халдуном картина близка к реальности. «Идеи Ибн Халдуна о циклическом характере развития государств и обществ в его эпоху – это социологическая, научная концепция, которая освещает некоторые действительные аспекты… средневекового восточного общества», - заключает А. А. Игнатенко[17]. В. В. Бартольд и видный французский исследователь М. Бувье-Ажам считали Ибн Халдуна основателем социологии; такого рода высказывания можно найти и у других специалистов[18]. Концепция Ибн Халдуна оказала значительное влияние на автора известной «теории насилия» Л. Гумпловича – именно отсюда ведет свое начало идея о появлении государства в результате завоевания[19]. А. Тойнби включил концепцию Ибн Халдуна в свою теорию Вызова-и-Ответа[20].

В последнее время теория Ибн Халдуна активно используется в работах П. Турчина, который, в частности, установил ее сходство с некоторыми современными концепциями, с теорией социальной сплоченности Дюркгейма, с теорией «социального капитала», социально-психологическими теориями «индивидуализма-коллективизма». П. Турчин развивает теорию «матаэтнического фронтира», показывая, что асабии (или общества с высокой асабией) формируется на границе земледельческих империй с варварской периферией в условиях жестоких войн и интенсивного естественного отбора. Затем, когда асабия империи ослабевает, они вторгаются через границу и создают свои «варварские королевства»[21].

Возвращаясь к демографическому аспекту развития «феодального» общества, необходимо обратить внимание на то обстоятельство, что цикл, описываемый Ибн Халдуном, является демографическим циклом. Действительно, вторжение кочевников обычно несет с собой демографическую катастрофу, затем начинается период восстановления, и приходит Сжатие – но в данном случае Сжатие ускоряется ростом налогов и ренты, которую требует с населения привыкающая к роскоши элита. В результате этого перераспределения ресурсов возникает системный кризис, который в условиях Сжатия быстро перерастает в экосоциальный кризис. Начинаются восстания, которые, вместе с ослаблением элиты, быстро приводят к гибели государства. Демографическое давление в степи остается высоким всегда, и стоящие у границ кочевники только и ждут момента, когда государство ослабеет и внутренние смуты откроют его границы для вторжений. Это обстоятельство объясняет наличие в истории земледельческих стран большого количества прерванных циклов – как отмечалось ранее едва ли не половина всех демографических циклов была прервана нашествиями варваров.

П. Турчин и А. В. Коротаев называют описанные выше демографические циклы в феодальных обществах «ибн-халдуновскими циклами». Как отмечалось выше, такие циклы могут быть получены из общей модели в условиях, когда государство не может сокращать войско, являющееся одновременно феодальным военным сословием (см. п. 4.2).

Необходимо также сказать несколько слов об экологическом аспекте теории Ибн Халдуна. Постоянные войны в степи делали кочевников прирожденными воинами-кавалеристами, сильными, отважными, выносливыми и агрессивными – по своим физическим и психологическим характеристикам, по образу жизни, кочевники были непохожи на крестьян-земледельцев. Эти отличия были следствием обитания в другой экологической нише, следствием адаптации к другим экологическим условиям. По законам биологии обитание в другой экологической нише ведет к формированию видовых различий, таким образом, можно предположить, что процесс становления кочевничества являлся также началом выделения нового подвида людей (точно так же, как земледельцы были новым подвидом по отношению к охотникам).

Наличие «межвидовых» взаимодействий существенно усложняет динамику развития земледельческих обществ. Завоевания приводят к появлению сословных «феодальных» обществ, в которых кочевники становятся военным сословием, а покоренные земледельцы – податным сословием. Начинается реадаптация кочевников к условиям новой экологической ниши, в процессе которой они перенимают многие традиции земледельцев. В первую очередь перенимается система государственного управления и самодержавие – шейхи кочевников становятся государями и начинают «править самовластно». С другой стороны, кочевники утрачивают свои родоплеменные традиции братства и взаимопомощи; они принимают принципы частной собственности и стремятся к обогащению; они стремятся превратить в собственность («приватизировать») доходные должности и служебные кормления. Это приводит к разложению феодального государства, внутренним усобицам и к отпадению ставших независимыми наместников.

Адаптация к новым условиям существования имеет и чисто физиологический аспект: оказавшись в непривычных условиях благополучного существования, кочевники уже не подвергаются тому естественному отбору, который сделал их воинами; кроме того, они вступают в брак с местными женщинами и их потомки теряют боевые качества отцов. (Например, сыновья мамлюков от египтянок считались непригодными для пополнения мамлюкской гвардии[22]). Поэтому через три-четыре поколения после завоевания военное сословие оказывается не в состоянии исполнять свои функции и страна становится добычей новых завоевателей.

Как отмечалось выше, теория Ибн Халдуна тесно связана с демографически-структурной теорией: она описывает эволюцию особой, «феодальной» структуры «государство-элита-народ» в условиях роста населения. Она объясняет также и феодальную трансформацию структуры, которая происходит во время завоевания и которую невозможно объяснить из демографичеки-структурной теории.

5.3. Теория военной революции

В то время как теория Ибн Халдуна описывает феодальную трансформацию структуры, созданная Майклом Робертсом[23] теория «военной революции», описывает рождение абсолютизма – «абсолютистскую» трансформацию структуры.

Теория «военной революции» до сих пор мало известна российской исторической общественности[24]. Поэтому уместно будет кратко изложить основные положения и выводы этой теории.

Основная идея М. Робертса состоит в том, что на протяжении последних трех тысячелетий в мире произошло несколько военных революций, каждая из которых была началом нового этапа истории. «Это – историческая банальность, - писал М. Робертс, - что революции в военной технике обычно приводили к широко разветвленным последствиям. Появление конных воинов (точнее, колесничих - С.Н.)… в середине II тыс. до н.э., триумф тяжелой кавалерии, связанный с появлением стремени в IV веке христианской эры, научная революция в вооружениях в наши дни – все эти события признаются большими поворотными пунктами в истории человечества»[25].

М. Робертс подробно проанализировал лишь одну из военных революций - революцию середины XVII века. В своей монографии «Стремление к мощи»[26] У. Мак-Нил, описывая «военную революцию» XVI-XVII веков прямо ссылается на исследования М. Робертса, Г. Паркера и других теоретиков «военной революции». Таким образом, мы видим, что диффузионизм в версии У. Мак-Нила включает в себя теорию «военной революции». Эта революция была связана, прежде всего, с появлением легкой артиллерии. В прежние времена качество литья было плохим, и это вынуждало делать стенки ствола пушек настолько толстыми, что даже малокалиберные орудия было трудно перевозить по полю боя. Французская «3-фунтовая» (стрелявшая ядрами в 3 фунта) пушка весила 30 пудов и требовала запряжки из 4 лошадей - притом, что скорострельность и боевая эффективность этого орудия были очень низкими. Шведский король Густав Адольф (1611-1632), осознал, какие перспективы открывает улучшение качества литья - и преступил к целенаправленным работам по созданию легкой полевой артиллерии. Эти работы продолжались более десяти лет, и в конце концов, в 1629 году была создана легкая «полковая пушка», «regementsstycke»[27]. «Полковую пушку» могла везти одна лошадь; два-три солдата могли катить ее по полю боя рядом с шеренгами пехоты - и таким образом, пехота получала постоянную огневую поддержку. Стенки ствола «полковой пушки» были настолько тонкими, что она не могла стрелять ядрами - секрет regementsstycke состоял в том, что это была первая пушка, предназначенная для стрельбы картечью, «гаубица». Благодаря применению специальных патронов «полковая пушка» обладала невиданной скорострельностью: она делала до шести выстрелов в минуту и буквально засыпала противника картечью[28]. «Это была фундаментальная инновация», - писал М. Робертс[29].

«Полковая пушка» стала «оружием победы» шведской армии в Тридцатилетней войне; каждому полку было придано несколько таких пушек. Создание полковой пушки и одновременное появление облегченных мушкетов вызвали революцию в военной тактике и стратегии. Происходит постепенный отказ от плотных боевых построений, «баталий» или «терций», и замена тактики пехотных колонн линейной тактикой[30].

После изобретения regementsstycke в руках Густава Адольфа оказалось новое оружие - но нужно было создать армию, которая смогла бы использовать это оружие. Швеция была маленькой и бедной страной, в 1623 году доход королевства составлял 1,6 млн. рейхсталеров; на эти деньги можно было содержать не более 15 тысяч наемников. Естественный выход из финансовых затруднений состоял в использовании уникального шведского института - всеобщей воинской повинности. Густав Адольф упорядочил несение этой повинности, в армию стали призывать одного из десяти военнообязанных мужчин и срок службы был установлен в 20 лет[31]. В 1626-1630 годах Густав Адольф призвал в войска 50 тысяч рекрутов; таким образом, была создана первая в Европе регулярная армия. Однако финансовая проблема была решена лишь отчасти. Содержание постоянной армии требовало огромных затрат, и решающим шагом на пути решения финансовой проблемы стало проведение первого в Западной Европе земельного кадастра и введение поземельный налога - то есть радикальная налоговая реформа. Кроме того, Густав Адольф монополизировал торговлю солью и экспорт хлеба, положил начало практике составления точных бюджетов и начал чеканку медных денег с номинальной стоимостью[32]. Все эти меры означали резкое перераспределение ресурсов в пользу государства.

Введение новых налогов вызвало сопротивление шведских сословий, но в 1624 году Густаву Адольфу удалось преодолеть это сопротивление и добиться вотирования основного налога (landtagsgard) на неопределенное время – таким образом, этот налог стал практически постоянным и его сбор не зависел от согласия риксдага[33].

Решение финансовой проблемы позволило Густаву Адольфу дополнить призывные контингенты наемниками и создать невиданную по тем временам 80-тысячную армию, вооруженную полковыми пушками и облегченными мушкетами[34]. Создание регулярной армии породило волну шведских завоеваний. В 1630 году шведские войска высадилась в Германии, а год спустя в битве при Брейтенфельде шведские пушки расстреляли армию императора Фердинанда II. К середине XVII века шведы стали хозяевами Центральной Европы, в своих походах шведские армии достигали южных областей Германии и Польши - и даже Украины.

Громкие победы шведской армии вызвали заимствование шведских военных и социальных инноваций, прежде всего, в государствах, терпевших поражения в борьбе со Швецией, – в германских княжествах (прежде всего, в Бранденбурге), в империи Габсбургов, в Дании, в России. Государства, не сумевшие перенять оружие противника, как показывает опыт Польши, в конечном счете, ждала гибель. Как полагает Майкл Робертс, военная революция изменила весь ход истории Европы. Появление регулярных армий потребовало увеличения налогов, создания эффективной налоговой системы и сильного бюрократического аппарата. Появление новой армии, новой бюрократии, новой финансовой системы означали огромное усиление центральной власти и становление режима, который Брайан Даунинг называет «военно-бюрократическим абсолютизмом»[35]. «Строгая дисциплина… требуемая новой линейной тактикой, согласовывалась с тенденцией эпохи к абсолютизму, - писал М. Робертс. - Это наводило на мысль, что дисциплина, дающая успех в боевой обстановке, могла дать положительный результат в применении к гражданскому обществу»[36]. Таким образом, появление регулярной армии способствовало появлению теории «регулярного государства», государства, работающего с точностью часового механизма и возглавляемого абсолютным монархом.

Нуждаясь в ресурсах, военно-бюрократический абсолютизм перераспределял доходы в свою пользу; при этом ему приходилось преодолевать сопротивление старой знати, которая терпела поражение в этой борьбе и теряла свое политическое значение. Могущество средневековой рыцарской аристократии было основано на средневековой военной технике, на господстве рыцарской кавалерии. Военная революция лишила аристократию ее оружия; новое оружие стало оружием массовых армий, состоявших преимущественно из простолюдинов, и руководимых абсолютными монархами. Современными социологами статистически доказано существование связи между военной техникой и социальным строем; эта связь выражается, в частности, в том, что преобладание рыцарской кавалерии порождает господство аристократии, а появление мушкетов и пушек способствует установлению абсолютной монархии[37]. После «военной революции» дворянству приходится искать свое место в новой армии и в новом обществе, и абсолютизм указывает дворянству его новое положение – положение офицерства регулярной армии. Однако вместе с тем абсолютизм открывает дворянское сословие для офицеров-простолюдинов и вводит «табели о рангах», определяющие порядок выдвижения не по знатности, а по заслугам[38].

С другой стороны, увеличение налогов означало новые и часто нестерпимые тяготы для населения, вызывало голод, всеобщее недовольство и восстания. Тридцатилетняя война, в ходе которой на поле боя впервые появились массовые армии, потребовала от государств огромного увеличения военных расходов. Монархи оказывались вынужденными увеличивать налоги и нарушать привилегии сословий, что стало причиной Фронды, восстаний в Испании и Италии и других социальных движений, ассоциируемых с так называемым «кризисом XVII века»[39].

Таким образом, в ходе военной революции, во-первых, происходила трансформация структуры – государство превращалось в абсолютную монархию, оно усиливалось включением нового компонента, регулярной армии, прежнее элитное рыцарское ополчение теряло свою роль, а элита становилась в подчиненное положение к государству. Во-вторых, происходило масштабное перераспределение ресурсов в пользу государства и в ущерб народу, что часто приводило к структурным кризисам. Мы говорили выше, что демографически-структурная теория часто не может объяснить причины трансформаций структуры и последующих структурных кризисов – теперь мы видим, что, по крайней мере, часть таких кризисов объясняется через посредство теории военной революции. Таким образом, теория военной революции представляет собой необходимый дополнительный инструмент при изучении исторического процесса с использованием демографически-структурной теории.

Во второй половине XX века теория «военной революции» стала общепринятым инструментом при анализе социально-экономического развития различных стран Европы. Однако некоторые вопросы этой теории остаются дискуссионными и по сей день. К таким вопросам, в частности, относится вопрос о датировке военной революции раннего нового времени. Некоторые авторы вполне резонно полагают, что началом этой революции было появление огнестрельного оружия и относят первый этап военной революции ко второй половине XV – началу XVI века[40]. Что касается создания легкой артиллерии и реформ Густава Адольфа, то они знаменуют собой второй этап «военной революции». По-видимому, можно говорить также и о третьем этапе «военной революции»; этот этап был связан с появлением штыка и окончательном утверждении линейной тактики в первой половине XVIII века. Олицетворением этого нового этапа были победы Фридриха Великого и вызванная ими новая волна заимствований.

Множественность этапов «военной революции» побуждает некоторых авторов отказаться от самого термина «военная революция» и говорить о «военной эволюции». Однако, как отмечает В. В. Пенской, подобный радикализм не встречает серьезной поддержки среди исследователей[41].

5.4. Теория модернизации

Для периода Нового времени трансформация структуры, определяемая диффузионным и техническим факторами, в широком плане рассматриваются в рамках теории модернизации (современное описание различных вариантов этой теории имеется в фундаментальном исследовании И. В. Побережникова[42]). По определению одного из создателей теории модернизации С. Блэка, модернизация – это процесс адаптации традиционного общества к новым условиям, порожденным научно-технической революцией, которая сделала возможным контроль за средой обитания[43]. Далее С. Блэк конкретизирует это определение, рассматривая процесс модернизации в различных сферах общественной жизни. В интеллектуальной сфере модернизация – это, прежде всего, научная революция. В политической сфере модернизация несет с собой централизацию, усиление регулирующей роли государства (этатизм), установление непосредственной связи между государством и обществом, (в развитых обществах – путем демократизации). В экономической сфере научно-техническая революция приводит к механизации производства и к резкому ускорению промышленного роста, к специализации и к развитию торговли. В социальной сфере отмечается переход основной массы населения из сельскохозяйственной сферы в промышленную, тенденции к относительному выравниванию уровня доходов, эмансипации женщин, к всеобщей грамотности, к распаду больших семей, уменьшению смертности в связи с развитием медицины и т.д.[44]

С. Блэк выделяет несколько последовательных стадий модернизации; первая из них – это «вызов модернизации» в XVI-XVIII веках. Это был первый этап европейской научно-техническая революции, которая привела к развитию мануфактур и торговли и вызвала к жизни «просвещенный абсолютизм» с его централизацией и бюрократизацией[45]. С. Блэк не разъясняет механизм возникновения абсолютизма, но очевидно, что среди технических достижений XVI-XVII веков особое место занимали военно-технические достижения, описываемые теорией «военной революции», и в этой своей части теория модернизации воспроизводит выводы теории «военной революции». Как отмечает Г. Паркер, «в значительной мере подъем Запада… был обусловлен как раз теми изменениями в ведении войны, которые позднее будут обозначены как “военная революция”»[46].

Страны, находившиеся на периферии Европы, практически сразу же стали перенимать достижения Запада. «Начиная с конца XV века в России и несколько позже в Турции, - писал С. Блэк, - была принята система политического использования западной техники и специалистов, чтобы модернизировать войско и бюрократию, строить укрепления и общественные здания, создавать фабрики и осваивать природные ресурсы. Эта политика приняла наиболее активную форму в России при Петре Великом…»[47] Таким образом, С. Блэк подчеркивает роль процесса диффузии в распространении западноевропейских инноваций: «Модернизация – не единственное слово, которое описывает этот процесс, слова “европеизация” и “вестернизация” используются в том же смысле»[48]. Для периферийных стран Восточной Европы и Азии процесс модернизации часто прямо отождествляется с диффузионным процессом вестернизации, так, например А. Н. Медушевский и А. Б. Каменский указывают, что модернизация приняла в России форму европеизации или вестернизации – преобразования общества по западному образцу[49]. Однако это преобразование было лишь частичным, западные учреждения принимались скорее с целью защиты традиционного российского общества против иностранных вторжений, чем для осуществления фундаментальной модернизации. При этом наиболее ярким проявлением этой «защитной» модернизации был рост централизации и бюрократизации государства[50].

В работах Теодора фон Лауэ, одного из наиболее известных историков XX века, была подробно разработана «теория вестернизации»[51]. В целом, эту теорию можно считать частью более общей теории модернизации и в то же время элементом диффузионистской концепции. Согласно теории фон Лауэ, процесс вестернизации был главным содержанием мировой истории XIX-XX веков; он был обусловлен военным, техническим и культурным превосходством Европы - результатом промышленной революции, которая началась в Англии в конце XVIII столетия. Государства, оставшиеся независимыми, были вынуждены перед лицом военного и экономического давления спешно перенимать вооружение, технику, промышленную и социальную организацию, материальную, а затем и духовную культуру Запада[52]. Вестернизация наносила сокрушительные удар по традиционной культуре и традиционным общественным отношениям. «…Господство Запада делается явным не только в прямолинейной форме превосходящих машин или экономического вторжения, - писал фон Лауэ, - но в более коварной форме всеобщей модели. Эта форма давления, наименее заметная среди инструментов империалистов, была все же наиболее мощной и действовала как постоянная тихая подрывная деятельность. Она разрушала престиж традиционной власти и подрывала преданность людей к их традициям и к их правительству. Никогда во всей истории не существовало такой обширной подрывной силы, как сила Запада... Почти все, что делал белый человек, вплоть до его прихотей, вызывало подражание, иногда просто потому, что это было необычным. Некоторые важнейшие понятия, подобно демократии и свободе, носили такой ореол престижа, что и сегодня они служат как ключевые лозунги – и даже в тех странах, которые извратили их значение в противоположное… То же самое излияние западных норм, которое подорвало различные неевропейские цивилизации, ниспровергало также традиции и нравы имперской России. Тихая революция извне разрушала традиционную власть царской России намного раньше того, когда она физически разрушилась»[53].

Модернизация не сводилась к простому перениманию отдельных западных институциональных и технических инноваций; в процессе этого перенимания происходил синтез привнесенных и традиционных элементов. «Во многих обществах, - писал Д. Рюшемейер, - модернизированные и традиционные элементы сплетаются в причудливые структуры… Частичная модернизация представляет собой такой процесс социальных изменений, который ведет к институционализации в одном и том же обществе относительно модернизированных социальных форм и менее модернизированных структур»[54]. Более того, такое частично модернизированное общество может существовать в течение поколений и развиваться по своей, определенной толчком частичной модернизации траектории, отличной от траектории развития Запада. При этом - если это общество достаточно сильно для проведения изоляционистской политики - оно может некоторое время отторгать дальнейшие диффузионные импульсы, идущие с Запада. Таким образом, модернизация в периферийных странах распадается на два процесса - эндогенное развитие как следствие частичной модернизации и экзогенное развитие под действием постоянной диффузии, которая, однако, может частично блокироваться.

В конце XVIII века европейская модернизация вступила в новый этап; С. Блэк называет этот этап «стадией консолидации модернизаторского руководства». Это было время промышленной революции. «Триста лет назад… - писал Элвин Тоффлер, - произошел взрыв, ударная волна которого обошла всю землю, разрушая древние общества и порождая совершенно новую цивилизацию. Таким взрывом была промышленная революция. Высвобожденная ею гигантская сила, распространявшаяся по миру… пришла в соприкосновение с институтами прошлого и изменила образ жизни миллионов»[55].

Техническая революция сделала возможным применение машин, что открыло невиданные перспективы для экономического роста. Началась индустриализация, сопровождавшаяся перемещением значительных масс населения из сферы сельскохозяйственного производства в сферу промышленности. Промышленная революция дала в руки европейцев новое оружие, и военная экспансия Запада привела к резкому усилению процесса вестернизации.

На этапе «консолидации модернизаторского руководства» происходят политические революции, означающие крушение абсолютистских государств и приход к власти сторонников модернизации. По С. Блэку, первый критерий прихода к власти новых сил – это заявление о намерении модернизировать страну, второй критерий – это аграрная реформа, цель которой состоит в том, чтобы раздробить большие поместья и раздать землю крестьянам, или организовать сельскохозяйственное производство иным способом так, чтобы его излишек мог использоваться для индустриализации. Третий критерий – это создание национального государства[56].

Для темы нашего исследования важно то обстоятельство, что модернизация общества на этапе «консолидации модернизаторского руководства» представляет собой трансформацию структуры «государство-элита-народ» и сопровождается перераспределением ресурсов в рамках этой структуры. Таким образом, некоторые трансформации структуры, необъяснимые с позиций демографически-структурной теории, могут быть объяснены через теорию модернизации.

Возвращаясь этапам модернизации, нужно отметить, что третья стадия модернизации, по С. Блэку, - это «стадия экономической и социальной трансформации». Это период между приходом к власти модернизаторского руководства и окончательной модернизацией общества, когда оно становится преимущественно городским. В Англии - это 1832-1845 годы, во Франции – 1848-1945 гг., CША – 1865-1933 гг. В России этот этап начался в 1917 году, в Турции – в 1923 г., в Китае – в 1949 г.[57].

Важно отметить, что в «стадии трансформации» развитие транспорта, торговли и сельскохозяйственных технологий позволило индустриальным странам Запада резко увеличить «средства существования» для своих народов и снять мальтузианские ограничения. Резкое расширение экологической ниши индустриального общества привело к нарушению характерного для традиционного общества чередования демографических циклов. Более того, резкие изменения в социальной сфере привели к изменению типа воспроизводства населения, к снижению рождаемости, и уменьшению естественного прироста. Эти демографические перемены приводят некоторых исследователей к выводу о том, что концепция демографических циклов справедлива лишь для традиционного общества (см. выше. п.1.3 ).

Родиной промышленной революции была Англия, и именно Англия стала исходной моделью, которой подражали страны, вступившие на путь вестернизации. Характерными чертами английского общества были неприкосновенность частной собственности, свобода частного предпринимательства, свобода личности, экономический индивидуализм и парламентаризм; Адам Смит и другие экономисты того времени доказывали, что именно эти характерные черты (ставшие принципами либерализма) способствовали началу промышленной революции и бурному процессу английской индустриализации. Однако, как отмечает У. Мак-Нил, во второй половине XIX века, появилась другая, германская, модель индустриализации, основанная на активном государственном регулировании экономических и социальных отношений[58]. Появление этой модели было результатом культурного и социального синтеза привнесенных из Англии новых элементов с традиционным прусским этатизмом; и поскольку Германия стала самым могущественным государством Европы, германская модель, в свою очередь, стала образцом для вестернизации периферийных государств. Таким образом, в конце XIX века существовали две конкурировавшие между собой модели вестернизации, английская и германская, и процесс модернизации стал более сложным[59]. Это обстоятельство весьма существенно для анализа модернизации в России и в странах Восточной Европы.

Мы не ставим перед собой цель подробного изложения теории модернизации, изложению этой теории и анализу развития России с позиций модернизации посвящена многочисленная литература[60]. Как отмечалось выше, в данном случае речь идет о том, чтобы объяснить трансформации структуры, происходящие под действием технического и диффузионного факторов. Влияние этих факторов описывается, в частности, концепцией диффузионизма, теорией Ибн Халдуна, теорией «военной революции», и теорией модернизации. Эти теории связаны между собой и содержат общие элементы, но при этом освещают течение исторического процесса с разных сторон, взаимно дополняя друг друга.

5.5. Цивилизационный подход

Цивилизационный подход в последнее время популярен среди российских историков, но в то же время многие исследователи отмечают, что он не принят в западной историографии, что идеи Тойнби и Шпенглера не оставили на Западе «историографического шлейфа»[61]. Известные историографы А. Т. Тертышный и А. В. Трофимов отмечают, что слабым местом классического цивилизационного подхода является объяснение динамики цивилизационного процесса и расплывчатость самого термина «цивилизация»[62]. Российские сторонники цивилизационного подхода признают слабость теоретической базы цивилизациионной концепции. «Одна из самых сложных - проблема сопоставимости результатов исследования различных цивилизаций… - отмечает И. Г. Яковенко. - Исследователи более или менее успешно конструируют понятийный аппарат, который позволяет описать некоторую цивилизацию, раскрывая ее специфику. Однако результаты оказываются решительно несопоставимыми с описанием соседней цивилизации…»[63]

В то же время следует отметить, что в российской историографии наблюдается тенденция к сближению цивилизационного подхода с теорией модернизации; этот процесс наиболее ярко проявился в известных учебных пособиях И. Н. Ионова и Л. И. Семенниковой[64]. Л. И. Семенникова отказывается выделять особую российскую цивилизацию и вводит более общее понятие типа цивилизации. Первый тип цивилизации - это общества охотников, собирателей, кочевников. Второй тип цивилизации «можно назвать восточным», к нему относятся древнеегипетская, индуистская, буддистская, конфуцианская, арабо-мусульманская цивилизации Востока, а также византийская цивилизация и средневековая цивилизация Европы. Общества этого типа основаны на принципах коллективизма, деспотическое государство играет в них роль верховного собственника, «поэтому их называют этатистскими». Нужно отметить, что при описании цивилизаций восточного типа Л. И. Семеникова использует элементы концепции демографического циклизма, упоминая, что развитие этих цивилизаций имеет циклический характер в ритме «вековых циклов»[65].

Третий тип цивилизации, в классификации Л. И. Семенниковой – это «западный» тип. «Для западного или прогрессивного типа цивилизации характерен идеологический индивидуализм, безусловный приоритет личности»[66].

Л. И. Семеникова делает вывод, что для русского общества в XVI-XVII веках была характерна восточная цивилизационная ориентация. С другой стороны, в Европе в этот период начался процесс модернизации, породивший западный тип цивилизации. Реформы Петра I привели к перениманию некоторых компонентов западной цивилизации, в результате чего в русском обществе произошел «цивилизационный раскол». Вплоть до начала XX века в России существовали два разных уклада, один из которых, «почвенный», хранил восточные традиции Московского царства, а другой, «западный», был представлен, главным образом, образованными высшими классами. «Расколотость русского общества, противостояние отдельных частей – один их важнейших фактов, определявших развитие страны на протяжении последних трех столетий», - заключает Л. И. Семеникова[67].

Легко видеть, что при такой интерпретации цивилизационный подход почти совпадает с модернизационным. «Восточный тип цивилизации», в терминологии Л. И. Семенниковой, соответствует традиционному обществу в теории модернизации, «западный тип» - индустриальному обществу, «цивилизационный раскол» - феномену частичной модернизации. И. Н. Ионов и Л. И. Семенникова подробно описывают процесс европейской модернизации и используют понятия теории модернизации, поэтому предлагаемая в этих учебных пособиях концепция, по-существу, представляет собой цивилизионно-модернизационный подход. Опора на хорошо разработанную и апробированную теорию модернизации, безусловно, придает этому подходу, по сравнению с другими цивилизационными построениями, большую фундированнсть.

Существенное отличие предлагаемого подхода от теории модернизации состоит в акцентировании роли фактора нормативных систем. Цивилизационный подход утверждает, что причиной модернизации и технологического переворота послужили изменения в социальных стереотипах, связанные с распространением протестантизма и либеральных идей. Однако эта точка зрения встречает возражения многих историков. «…Даже в XIX веке факты не соответствовали такой теории, - указывает У. Мак-Нил. - Технология быстро обогнала либеральные государственные структуры и нашла прибежище в совершенно иных типах общества»[68].

Таким образом, вопрос о влиянии фактора нормативных систем остается открытым. Анализу влияния изменений в нормативных системах, в первую очередь, препятствует отсутствие четкой теории, которая описывала бы механизм действия этого фактора в конкретных случаях.

5.6. Роль климатических изменений

Как отмечалось выше, критики мальтузианской теории указывали также на существенную роль климатического фактора. Автором теории определяющей роли климатического фактора в экономических и демографических процессах является шведский историк Густав Уттерстрем. В 1955 году Уттерстрем опубликовал обстоятельное исследование[69], в котором пытался доказать, что существовали вековые колебания климата, которые привели к кризисам XIV и XVII века. Э. Ле Руа Ладюри посвятил опровержению этого тезиса специальную работу[70], в которой показал, что катастрофы, пережитые человечеством в средние века, мало связаны с суровостью климата, что голод, чума, и войны означали окончание демографического цикла.

Рис. 29. Население Англии и коэффициент корреляции между естественным приростом и температурой[71].

Чтобы проверить предположение о связи колебаний температуры и динамики населения мы проанализировали изменение коэффициента корреляции между десятилетними колебаниями температуры и средним для этих десятилетий естественным приростом населения в Англии, причем для анализа брались отрезки в сто лет длиной вокруг обозначенной на графике даты (см. рис. 29).

Анализ изменения коэффициента корреляции показывает, что для фазы роста населения существует определенная связь между естественным приростом и температурой (коэффициент корреляции 0,7-0,8). Но в фазе Сжатия и экосоциального кризиса (для Англии это 1610-1680 годы) эта корреляция нарушается и рост населения уже не зависит от колебания температуры на протяжении десятилетий.

Для центральной части Европейской России существует сводка сведений М. Е. Ляхова о среднегодовых температурах и числе засушливых и дождливых годов по 30-летиям (табл. 3).

Табл. 3.

Среднегодовые температуры и число экстремальных

сельскохозяйственных сезонов за 30-летние периоды[72]

Периоды	Экстремальные сезоны			Средняя температура		Фазы цикла
Периоды	засушливые	дождливые	сумма	годовая	летняя	Фазы цикла
1471-1500	4	3	7	3,9	17,4	0
1501-1530	3	4	7	4,2	17,8	0
1531-1560	3	3	6	4,1	17,6	0,5
1561-1590	3	4	7	4	17,4	1
1591-1620	3	4	7	3,7	17	1
1621-1650	3	0	3	3,7	17,3	0
1651-1680	5	1	6	3,7	17,4	0
1681-1710	2	4	6	4	17	0
1711-1740	3	1	4	3,9	17	0
1741-1770	2	1	3	3,9	17,3	0
1771-1800	1	2	3	3,9	17,9	0
1801-1830	7	0	7	4,1	18	0
1831-1860	9	0	9	3,7	17,3	0,5
1861-1890	5	2	7	3,3	16,4	0,5
1891-1920	9	6	15	3,5	16,3	1

Анализируя табл. 3 прежде всего, нужно отметить отсутствие корреляции между средней температурой лета и количеством засух: коэффициент корреляции равен -0,31, то есть засух, как ни странно, было больше в относительно холодные периоды. Очень слаба корреляция между температурой лета и дождливыми сезонами (-0,37). Это означает, что глобальные температурные сдвиги не играли существенной роли в сельскохозяйственных кризисах.

Кроме того, отсюда, по-видимому, следует, что летописцы отмечали большей частью те неурожаи, которые повлекли существенные последствия в виде повышения цен или голода, иногда пропуская недороды, которые имели место в благоприятные в целом периоды. Чтобы проверить это предположение мы указали для каждого периода соответствующую фазу демографического цикла: 0 – период низкого демографического давления, 0,5 - период Сжатия и малоземелья, 1 – экосоциальный кризис[73]. Оказалось, что коэффициент корреляции между фазами цикла и числом экстремальных сельскохозяйственных сезонов равен 0,63, то есть существует, хотя и не очень сильная, связь между числом неурожаев и фазой цикла. Таким образом, мы можем, в целом, принять цитированную выше точку зрения Д. Григга: неурожаи бывали во все времена, но они оказывались тяжелыми и даже катастрофическими лишь в периоды перенаселения, когда у крестьян не было запасов зерна и популяция была ослаблена постоянным недоеданием – то есть климатический фактор лишь усиливал эффект перенаселения.