Воображаемая наука

4 декабря, 2010 Рубрики: Библиотечный мир Автор: Марина Написать автору

В субботу я была на паре заседаний конференции “Выставка достижений научного хозяйства” в Европейском университете (Петербург). Поскольку наша библиотека научная, хочется также подвести кой-какие итоги своей работы.

Мария Аркадьевна Литовская в докладе “Преступление и наказание: памятник литератору в провинциальном городе” рассказывала о представленности русской классической литературы в пространстве Екатеринбурга: о ресторанах, улицах и памятниках. О том, что быть “имени Маяковского” в Екатеринбурге - не дань советскому литканону, но посвящение автору одного из ключевых текстов о городе. О том, что улица Чехова - на окраине, и город вообще мстит писателю, в личных письмах много нелицеприятно-смешного написавшему о Екатеринбурге.

Последние годы я только тем и занимаюсь, что имею дело с фантиками, стенгазетами, букварями, с ворохом черновиков, с книгой художника и прочее - с тем, как люди воспринимают литературу и искусство (выставка “Пушкин - к водке, Гоголь - на сладкое. Литература в фантиках и этикетках”, о выставке подробности есть здесь и здесь; выставка “Герои и негодяи уральского завода”; экскурсия по бывшему цеху №82 Уралмашзавода и др.).
Оказываются ли эти выставки интересны исследователям? Хотя бы материалом для анализа? Мы ведь не делаем каталоги и публикации. Например, все изучают и изучают поваренную книгу Елены Молоховец и “Книгу о вкусной и здоровой пище” - и вместе, и порознь. Но где исследования истории русской поваренной книги вообще? С их отсутствием я сталкивалась несколько лет назад, когда делала выставку кулинарной книги, и не уверена, что что-то изменилось. Можно ли сказать, что современная русская книжно-кулинарная традиция, опираясь на опыт двух знаковых книг и тексты Похлебкина - заморожена авторитетом этих текстов? Одна надежная книга заведомо лучше десятка спорных - или это следствие неразвитой культуры быта? Можно ли делать выводы, опираясь на раздражение читателя, не обнаруживающего необходимый текст?
Рассказывая о “литературных фантиках”, мы пытались сказать, что объединяет всех классика, известная с начальных классов школы, детский опыт чтения. Один мой коллега заметил, что все может быть проще: конфеты делают для детей и называют именами героев сказок. Все это здраво, но скучно. Не верю!
Слушала Марию Аркадьевну и думала, что ведь все может быть объяснено проще, но тогда - не так интересно. Может ли увлекательный сюжет быть основой истории вещей и явлений? Если историки литературы обсуждают свои изыскания, библиотечные выставки оказываются на периферии вообще всякого внимания. Никакой науки, одни фантазии “над книжками”.
Мария Аркадьевна рассказывала также о спорах по поводу писателей, чьи бюсты планировалось разместить на фасадах Библиотеки им. В. Г. Белинского. Велись они и в 1916, и в 1950-е. Когда я делала выставку “Квартал №78. Архитектура Библиотеки им. В. Г. Белинского”, выбор героев русской литературы казался обоснованным, подчиненным жесткой логике сперва краеведческого интереса, потом советского канона (включая и интерес к местным писателям). Я даже писала об этом вскользь, как о само собой разумеющемся. Но вот что я знаю об этом каноне? Интересно теперь посмотреть на все эти споры.
В общем, много во всем эмоций. Когда делаешь выставку, это не пугает, а попадешь в научный кружок - немеешь.

Второй доклад, привлекший внимание, - выступление Марата Исмагилова “Писать “под Третьякова”. Как и почему некоторые художники хотели оказаться в коллекции русского мецената”. Признаться, я так и не поняла, о чем он был. Может потому, что вполглаза смотрела на экран компьютера, ожидая письмо. Может, из-за жуткого холода. Доклад был заявлен в секции “Искусство и деньги”. Три докладчика говорили об архитектуре, антикварном рынке и Третьякове. Вроде бы про искусство и деньги, но отнюдь не про то, как деньги производят искусство. Вот Третьяков давал Репину советы, как бы улучшить картину, Репин в письме восторженно соглашался, а делал по-своему. Если на каком-то “низовом” уровне художники желают соответствовать вкусам основного покупателя, то можно ли сказать, что такое же парализующее воздействие покупатель оказывает на художника “из великих”? А если и оказывает, что сильнее: потребность в деньгах или желание внимания? Почему-то казалось, что о власти денег говорили как о рубеже для сопротивлений. Обсуждение доклада про Третьякова свелось к разговору о слове “поэтический”, которым коллекционер описывал свои пристрастия и требования. Термин ли это или третьяковское “ух ты!”? Предполагает ли слово, что искусство должно быть чувствительным, нежным, поэтическим? Или оправдывает интерес к обыденному, повседневному, в своем роде позволяет романтизировать реалистический пейзаж?
Уж сколько всего писали о передвижниках, почему же на многие вопросы нет ответов?
Наверное, все эти “пустоты” должны вдохновлять.
Обычно я пишу о выставках в библиотеке в отношении развлечения и поучения зрителя, но вот вопрос: является ли эта деятельность исследованием?

Напишите свой комментарий:

Captcha
Введите буквы с картинки

Я не робот.


Рейтинг@Mail.ru